Оба затаились. Ждали.
Оглушительный чих смел с куста стайку воробьев. Вася глядел на Диафанта с восторгом.
– Изрядно! – согласился Диафант. – Воистину Розумы у Бога, как Адам и Ева до грехопадения.
У Васи сердце перестало биться:
– Диафант, голубчик, расскажи о счастье рода Розумов.
Диафант глянул на отрока – как тетива, все жилочки натянуты. С такой открытою душой – пощады в свете не будет.
– В парк пошли, под сень дерев, – согласился Диафант. – В тот храм, где щастие живет, тебя достоинство ведет.
Дума о счастье
– Гей! Що то за голова, що то за розум! – кричал в шинке пьяный казак, хозяин хутора Лемешки. Из реестровых. Реестр – казацкое счастье. Из миллиона тысяч сорок-шестьдесят брали в службу.
Сей присказке, отдающей огненной горилкой, обязан род казака Григория прозвищем – Розумы.
Казацкий дом для дюжих казачьих плеч тяжеловат, на белых ручках держится, белые шеи казачек не ломит, не гнет. Да и велик ли спрос с казака? Всякий из них названый брат гуляй-ветру. Потому-то, знать, в хате Розума на сволоке потолка, на матице – выжжена была такая памятка: «Благословением Бога Отца, поспешанием Сына, содействием Святого Духа создася дом сей рабы Божией Натальи Розумихи. Року 1711 майя 5 дня».
Отец Демёшка, муж Гришка, сама – Наталья Демьяновна.
Шестерых деток родила. Трех сыновей – Данилу, Алексея, Кириллу, и трех дочерей – Агафью, Анну, Веру.
Летела птичка по небу, уронила каплю – Алешке на макушку. Господь пометил.
Пастуший рожок – солнцу дружок. Заиграет Алеша в немудреную дуду – тотчас солнце очнется от ночной дремы, и вот оно – румяное, светлоокое. Весь румянец, весь свет – Алеше.
Волы, коровы, овечки с козами траву щиплют, а пастушок стоит, поглядывает окрест – вот и вытянулся, как тополек. Так бы и прошла жизнь в изумрудных поймах, на просторе, но Алеша не токмо солнце выводил по небесам погулять, не токмо с тополями станом соперничал, он еще и жаворонкам не давал покоя. Те петь, и он петь! Те, натужась, – выше да выше, а его верхам – у соловья занимать не надо. Настигнет жаворонка, обдаст серебро золотом и в такие кинется выси – до самого Вырия – рая птичьего – достанет.
Дьячок из Чемер души не чаял в Алеше. Сам приходил за ним – звать на праздники. Алешин голос был лучшим украшением храма.
Где пение, там и чтение. Потянуло Алешу к мудрости книжной. Дьячок буквы показал, научил в слова складывать. Да, знать, Святое Писание лемешкинского черта под ребро поддело. Алеша-то вместо рожка стал книжку брать в луга. И что же там вышло? То ли за недоглядом потравил хлеб, то ли не увидал волка, стащившего ягню, но вернее всего, для матерого Розума генеральный писарь был за сатану, а ученое бурсацкое племя – хуже бесов. Высек батька умника-сына, отучая от пристрастия глаза книжками портить. И еще раз высек. В третий раз застал за чтением – с топором погнался. Обежали хату, а ярость на башке Розума пламенем. Кинулся Алеша под ворота. Слава богу, не застрял. Метнул отец топор, да с такою силой – лезвие по обух ушло в доску. Не вернулся Алексей домой, у дьячка в Чемерах жил.
Вроде бы какое же тут счастье? – изгнанник. Но у судьбы свои резоны.
Ты мне жалок, мой дружочик,
Возьми сахарцу кусочик.
Счастье человеческое не сеяно, не сажено, а расцветет – всем видно.
Двадцать лет с годом было Алеше Розуму. Стоял январь на дворе.
Зимой всех дел – пряжу пряди да топи печь теплей. На печи дрема сладкая.
Пустила Розумиха веретено, а оно петь, а кошка мур да мур, и приснилось Наталье Демьяновне в тонком сне преудивительное.
На сволоке, ближе к образам, солнце явилось, а на другом конце, у двери – месяц. Глянула на потолок – Боже Правый – россыпь звездная. Все небо – в гости! Пробудилась Наталья Демьяновна – радости, как в невестах.
Ходит по хате, а сама воздух рукою пробует – счастье в хату пришло. В лицо дышит.
Насмешила сном соседушек. Но то было знамение роду Розумов.
На третий день, как сон-то приснился, – Наталья Демьяновна еще не перестала улыбаться, поглядывая на потолок хаты, – через Чемеры проезжал полковник Федор Степанович Вишневский. Возвращался из Венгрии, где покупал вина для погребов императрицы Анны Иоанновны.
На обедне услышал полковник пение молодого Розума, пожелал видеть. А увидевши писаного красавца, смекнул: казаку место в царском дворце.
В тот же день умчал Алешу в Петербург. Счастье, сидя с курями на куче навозной, не высидишь.
Великое счастье без великих слез не про нас. Старый Розум смертушку свою в горилке нашел. Знающими людьми сказано: набежит беда – с ног собьет. Не успела могилка старого казака травой опушиться – вторую копай. Умер Данила Григорьевич, а у Данилы жена, дочь малолеточка… Перешло старшинство в семье к Кирилле, а ему десятый год.
Сиротствовали Розумы, не жалуясь на судьбу. Берегли голь да голод от постороннего погляда. И невмоготу стало. Перехлестнула Наталья Демьяновна казачью гордость двумя нищенскими сумами, пошла побираться в Козелец. Но перед тем как дверь за собой затворить, пала перед иконами с обещанием: ежели добрые люди помогут малой лептой – не проест денежки, молебен закажет в козелецкой церкви.
Дорога Наталье Демьяновне предстояла дальняя, пешая, а в голове туман от голода. Шла, как водится, промеж колей колесных. Пыль в колеях мягонькая, ласковая. Чего в голову вошло? Ступила в колею да и поддала черевиком нечто, а это нечто – золотом просияло. Нагнулась – Господи помилуй! – золото и есть. Нож. Вот уж поплакала!
Искренние слезы у Господа в дорогой цене. Продала Наталья Демьяновна нож в Козельце, заказала молебен о помиловании семейства Розумов, хлебца купила.
А золото было всего лишь задаточком счастью. Вернулась домой – на столе горшок. А в горшке не каша, не кулеш – серебряные рубли с ликом Анны Иоанновны: сын Алексей подал весть о себе.
Завела воспрявшая Наталья Демьяновна корчму, но главное – на серебряные рубли дочерей замуж выдала. Агафью за ткача Власа Климовича, Анне достался закройщик Осип Лукьянович Закревский, Вере – реестровый казак Ефим Федотович Драган.
Тут бы и сказке конец. Но счастье до Розумов разохотилось.
Сколько слез выплакала Наталья Демьяновна о пропавшем соколе, об Алеше – Ангел знает. Озолотили материнские слезы первоудачника с хутора Лемёшки.
Обер-маршал граф Левенвольд принял дикаря-малоросса в придворный хор. Лицо Алексею Бог дал мужественное, а голос ангельский. Трепетали сердца прожженных царедворцев пред алмазом чистоты. Особливо женские. Цесаревна Елизавета, первая красавица Петербурга, золушка во дворце Анны Иоанновны, взяла пленительного малоросса в свой штат. Сиротой себя чувствовала, и Алексей был одинок в чуждом Петербурге. Из двух сиротств – одно пламя. Алексею шел о ту пору двадцать второй год, все впереди, но пламя-то хлопало и обмирало на дворцовых сквозняках. Камер-пажу цесаревны сержанту Алексею Шубину за неосторожное слово: зря, мол, не избрали в царицы Елизавету – дочь Петра, – язык отрезали под корень и – на Камчатку. Над всеми, кто служил цесаревне, – топор. А тут и своя беда – голос потерял Розум. И опять – к счастью. Был чудом для всех, стал желанным для одной. Назначили Ее Высочество Елизавета Петровна Алексея Григорьевича бандуристом и управляющим имения. В хозяйственных делах Розум показал себя расторопным, рачительным. Года не прошло – гоф-интендант, распорядитель всех имений цесаревны. Должность немалая, но куда больше значил другой титул Алексея, дарованный благодетельницей, – Друг Нелицемерный.
Вид на обитание в белокаменных палатах истории дается не по уму, не ради дарований, но исключительно за беззаветную преданность.
Императрица Анна Иоанновна, дочь царя-дурачка Ивана Алексеевича, за десять лет правления половину России раздарила немцам, а власть – так всю: боялась русских.
За день до смерти наследником своим назвала Ивана Антоновича. На престоле великой империи Иван Антонович мог разве что агукнуть. От роду имел два месяца пять дней. Власть умирающая императрица отдала своему фавориту Бирону – от возмездия спасала за казни, за пытки внуков русских бояр, за истребление русского имени.
Матушка императора Анна Леопольдовна, дочь герцога мекленбург-шверинского и Екатерины Ивановны, старшей сестры императрицы, жила в России с четырех лет, но, окруженная немцами, оставалась немкой. Анне Леопольдовне было двадцать два года, когда Россия пала в ее белые ручки. Избранники владеют народами и царствами. Пусть ничтожество, но избранник. Божия наука людям.
Быть при ком-то одно, самому же править – совсем иная стихия. Из-за широкой спины Анны Иоанновны десять лет помыкал Бирон Россией, его же собственная власть уместилась в трех неделях со днем.
В ночь с 8-го на 9-е ноября 1740 года фельдмаршал Миних арестовал, по сговору с Анной Леопольдовной, Бирона, но у власти остались те же немцы.
Русские – власть боготворят. Младенцу поклонились безропотно. Анна Леопольдовна так Анна Леопольдовна: слава богу, Бирона турнула.
Не русским – французам и шведам было не все равно, в чей сундук в очередной раз запихнули Россию.
Маркиз де-ла-Шетарди и граф Левенгаупт принялись подзадоривать венценосную золушку Елизавет Петровну. Для дочери Петра Великого – бесчестье жить в палатах близ Полицейского моста, ждать и не дожидаться приглашений в Зимний, где Анна Леопольдовна воркует с сердечною подругой фрейлиной Юлианной Менгден.
Решиться на государственный переворот – риск смертельный, но именно страх подвигнул Елизавету Петровну к действу.
Анна Леопольдовна намекнула строгому канцлеру Андрею Ивановичу Остерману, что ей известно о встречах цесаревны с послами Швеции и Франции. Остерман не Бирон. При Петре вице-канцлер, воспитатель Петра II, член Верховного Тайного совета, едва ли не один уцелевший правитель во все десять лет царствия Анны Иоанновны, и ныне правитель – сожрав самого Миниха.