Прусская королева на петербургских балах блистала подобно Венере – красавице небес, но ведь и Елизавета Алексеевна – императрица России – почиталась первой красавицей Европы. Александр же ночи свои отдал Марии Антоновне Нарышкиной. Нарышкина родила Александру дочь, а ведь его считали бесплодным.
Так-то вот! Женатые на изумительно прекрасных немецких принцессах русские цари, полунемцы, а потом уж и совсем немцы, – сердца свои, привязанность свою отдавали русским. У Павла – Нелидова, у Александра – Нарышкина, у Александра II – Дашкова.
Прощальный бал для королевы Луизы оборачивался очаровательным несчастьем. Глаза у нее блистали от невыплаканных слез. Слезы эти казались уместными: прием оскорбленным монархам оказан высочайший.
Луиза откровенно и не без страдания любовалась Александром. Но восхищение императором – всеобщее. Ах, как расцветали княгини, графини, герцогини, когда Александр картинно поднимал руку с лорнеткой и лорнировал очаровательных подданных.
Да что женщины! Что генералы, сенаторы! Даже брат государя, его высочество Константин, тоже ведь красавец и – боже мой! – преужасный солдафон! – как мальчишка копировал своего кумира. Вышагивал точь-в-точь, мерно, твердо. Походка Александра завораживала. Человек переставал думать о своем, прерывалась беседа – все смотрели, слушали: крак-крак-крак! Да что походка! Александр, сутуловатый от природы, держал плечи вперед, словно бы наклоняясь. Он плохо слышал, и подобная поза выработалась от желания быть ближе к говорящему. Но и Константин сутулился и держал плечи вперед. А молодежь – куда ни посмотри, те же александрики! Правая нога отставлена картинно, нелепо, но именно так отставляет ногу обожаемый император.
Николай посмотрел на Михаила, и этот: нога в сторону, голову, как жираф, тянет.
– Не обезьянничай!
Михаил испуганно вздрогнул, виновато опустил голову, но тотчас выпрямился, развернул плечи.
– Ты на этих посмотри! – Николай повел рукою по зале, тыча пальцем на сияющих бриллиантами красавиц. – Они все готовы дать ему.
К Николаю чуть придвинулся Адлерберг.
– На вас смотрит Ламздорф.
– А эта прусская стерва готова всех растолкать, чтобы первой подставить свою мохнатую лепешку! – Николай пропустил мимо ушей предупреждение товарища. – Адлерберг! А для кого Пасифая надевала самые дорогие платья, отправляясь в луга?
– Ваше высочество, кто она такая?
– Михаил, а ты?
– Какая-нибудь нимфа.
– Пасифая – родная матушка Минотавра, человекобыка. Смекаете? – Николай рассмеялся.
– Нет, – сказал Михаил. – Не смекаю.
– Пасифая предпочла царю Миносу – быка! Чтобы добиться ответной бычьей любви, ей пришлось заказать плотникам деревянную корову. О господа! Берегитесь, берегитесь женщин!
Николай сиял: сразил и братца, и всезнайку Адлерберга. К ним подошел Ламздорф.
– Вы говорите нечто, к чему прислушиваются, ваше высочество. Время сна, но, прежде чем пожелать вашим высочествам спокойной ночи, хочу порадовать. С завтрашнего дня занятия будут вестись по усложненной программе, по университетской. Для прохождения военных наук приглашены полковники Джанотти и Маркевич, а также инженерный генерал Опперман.
Николай расцвел.
– За все годы учения это первая улыбка, какую вы мне подарили, ваше высочество.
– Продолжит ли занятия Аделунг?
– Продолжит.
– Ах, генерал! Ведь я бы мог и второй улыбкой вас одарить. Это же такая мертвячина – мертвые языки!
– Греческий, латынь, мифология – придают блеск просвещенному человеку. В утешение вам, новый курс предполагает занятия еще одним языком, весьма современным и живым. Ваша матушка Мария Федоровна пригласила в учителя господина Седжера.
– Английский? Что ж, я охотно посетил бы Англию, страну кораблей и моряков. А кто будет преподавать математику? Надеюсь, наконец высшую.
Генерал глянул в глаза Николаю: воспитанник пустился в разговоры с явным намерением быть на балу как можно дольше.
– Высшую математику вам преподаст – Крафт. Энциклопедию права – Балугьянский, физику – Вольгемут… А теперь – спокойной ночи, ваше высочество.
– Спокойной ночи, генерал! – Николай взял брата под руку, но тотчас вернулся. – Вы не помянули о естественных науках.
– Преподавание естественных наук программа не предусматривает. А вот курс морали вам преподаст господин Аделунг.
– А Шторх? Останется ли Шторх?
– Спать!
Николай повернулся, щелкнул каблуками. Пошел летящей походкой, заставляя Михаила и Адлерберга почти бежать.
– Как я его разговорил! – хохотал Николай, когда они поднимались к себе.
– Он доложит матушке, – уныло сказал Михаил.
– Что доложит? Я интересовался на-у-ка-ми!
– А если он слышал твой рассказ о Пасифае?
– Так это же мифология! – Николай снова захохотал, да так заразительно, что Адлерберг взвизгнул, хватаясь за живот, тут и Михаил не утерпел, рассыпал свои круглые звонкие смешинки.
Урок генералу
Утром, перед занятием, Николай и Михаил были среди провожающих короля и королеву.
Ее Величество Луиза расцеловала их высочества. Она и на морозе была бледна. Приезжала в Петербург за жизнью, увезла же любовную немочь.
Любовь – болезнь серьезная, через два года королевы не стало.
Поднимаясь в классы, Николай спросил брата:
– А ты знаешь о тайной клятве Их Величеств Александра, Фридриха-Вильгельма и Луизы?
– Не знаю.
– Перед Аустерлицем они втроем: наш августейший брат, король и королева в полночь вошли в склеп и над могилой короля Фридриха Великого дали клятву вечной дружбы.
Университетский курс по просьбе императрицы Марии Федоровны начался для великих князей сочинением, в котором предлагалось доказать, что для дворян военная служба не есть единственная. Гражданские и всякого рода творческие и хозяйственные занятия столь же почтенны и полезны.
Михаил принялся писать, а Николай вертел перо так и этак и положил, ни разу не обмакнувши в чернила. Тогда генерал Ахвердов, проводивший урок, продиктовал Николаю сочинение. В журнале, однако ж, запись сделал правдивую. Журнал этот Мария Федоровна прочитывала со вниманием.
Генерал Ламздорф, разделяя тревогу императрицы, провел с Николаем «сердечную» беседу. Они были с глазу на глаз. Питомцу предложено было чувствовать себя свободно.
– Ваше высочество, – говорил генерал непривычно теплым голосом, – вы ныне в отроческих летах, почти в юношеских. Вам в июне исполнится тринадцать. Сверстники ваши из дворянского сословия увлекаются охотой, ездою на лошадях. Обожание оружия, мечты о воинских подвигах. Всё так! Но вы не только дворянин, вы – представитель царствующей династии. Его Величество Александр Павлович любим народом, его правление – блистательно и поучительно. Но увы! Господь не даровал нашему преславному самодержцу только одного – иметь наследника. Его высочество Константин Павлович старше вашего высочества на семнадцать лет и тоже бездетен. У нас очень серьезный разговор, ваше высочество. Положение ваше, нераздельное с ним достоинство предполагают обязанность приготовлять себя к делам государственным, к делам, влияющим на благополучие народа и на сам ход истории. Чем более получите вы в отрочестве, в юности знаний и полезных навыков, тем тверже уверенность воспитывающих вас в осуществлении великих надежд на процветание России… Ваше высочество! Время летит неумолимо быстро! Каждый пусто прожитый день откликнется пробелами и пустотами в будущем. Вам не только дней не позволительно проживать бесцельно, но даже минут. Вы сами – будущее благо Отечества нашего.
Генерал разволновался. Умолк, ожидая от воспитанника ответной признательности.
Николай показал головою в окно:
– Как прямо идет дым из трубы. Я уже добрых полчаса стою, смотрю – ни малейшего движения в стороны.
У Ламздорфа в горле пискнуло:
«Боже мой! Какое непробиваемое бесчувствие. А ведь се – грядущий царь сердечной России».
Николай повернулся к генералу лицом и, глядя немигаючи в лицо, стал читать наизусть:
Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,
На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;
Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,
А силы печать на чело – от руки громовержца.
Великий, божественный жребий счастливца постигнул;
Еще до начала сраженья победой увенчан;
Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.
Великим да будет, кто собственной силы созданье, —
сочинение господина Жуковского. Новейшее! – и снова читал и читал сии пространные стихи о счастье и закончил, взмахнув рукой, будто победил кого-то:
Как древле Минерва, в бессмертный эгид и шелом ополченна,
Так каждая светлая мысль из главы громовержца родится.
– А что есть эгид? – спросил генерал.
– Эгида – выкованный Гефестом для Зевса щит, коим громовержец наводил ужас на врагов! – В глазах Николая сверкнул гнев: его экзаменуют.
– Я рад, что вы любите поэзию, – сказал Ламздорф после долгой паузы. И, пожевав губами, добавил: – Чтение журнала «Вестник Европы», издаваемого господином Жуковским, полезно для познания поэзии, для воспитания чувства. Однако ж политический отдел его издания весьма легковесен, а в статьях много молодечества, прыти. Нет понимания, сколь драгоценна незыблемость устоев жизни для покоя державы.
Перемены в жизни
Прыть статей «Вестника Европы», легковесность политического отдела раздражали цензоров. Сие озаботило ректорат Московского университета и попечителя графа Алексея Кирилловича Разумовского. Но журнал в обществе почитали за лучший в России. «Вестник» приносил солидный доход. Потому и решение было принято мягкое, мудрое. Политический отдел из журнала изъять, а в помощь Жуковскому – ему ведь двадцать шесть лет всего! – приставить профессора Каченовского.
Михаил Трофимович издательское дело знает, бывший редактор «Вестника», а главное – не вольная пиитическая птица. На государственной службе.