20. Утром нанес визиты графу Кутайсову и князю Трубецкому. Обед в “Четырех нациях”. Сегодня воскресенье, и мы отправились прогуляться в сад. Там весь высший свет. Можно увидеть много красивых женщин.
21. Утро в невыносимой работе в Главном штабе, где теряется время и зрение. Днем Александр Муравьев отправился в Гродно с полковником Мишо (граф, флигель-адъютант. – В. Б.), им предстоит делать съемку.
24. Обед с графом Кутайсовым. Он любит поесть. Вернувшись к себе, я застал многих офицеров нашего корпуса, которые пришли выпить чаю и покурить.
27. Обед у князя Платона Зубова (светлейший князь, генерал от инфантерии, последний фаворит Екатерины II. – В. Б.). Он дал нам великолепный обед с превосходным вином.
28. После обеда князь Иван Голицын (поручик в отставке, волонтер, адъютант великого князя Константина. – В. Б.)… представил меня пану хорунжему Удинцу. Его семнадцатилетняя внучка Александра – самая очаровательная особа, которую я когда-либо видел, грациозная и наивная для своего возраста. Решительно я влюблен. В течение двух часов находился в настоящем экстазе.
29. Был вынужден встать в шесть часов утра из-за смотра пехотных гвардейских полков, который был проведен у городских ворот. Император остался доволен. Это продолжалось до девяти с половиной часов. Работал в канцелярии до обеда, который состоялся в “четырех нациях”. После прогулки верхом в саду я отправился на чашку чая к Зубову. Мне показалось, что он также ухаживает за очаровательной Удинец. На его стороне миллион дохода и большой опыт с женщинами. На моей – мои восемнадцать лет и красивая фигура. Посмотрим, кто одержит победу. Остаток вечера – у Лопухина.
31. В пять часов утра я сопровождал князя Волконского на Погулянку. Расположив там войска, мы отправились встречать императора. Маневры начались в семь часов и продолжались до полудня…»
Парады, обеды, красавицы…
Не ударила в грязь лицом и свита императора Александра. Затеяли дать государю празднество. Сбор по сто червонцев с человека. Деньги давали генералы, флигель-адъютанты, а также прапорщики-квартирьеры и Государственный секретарь Шишков, для коего взнос был весьма разорителен… Капитал набрался столь солидный, что решено было построить в Закрете павильон для бала и обеда.
Закрет выбрали не случайно. Беннигсену грядущее нашествие грозило нищетой. Имение великолепное, но хозяйничать не сегодня завтра здесь будут французы и поляки. Жалованья Беннигсен не получал. Он хоть и в свите царя, но без места. И тогда Леонтий Леонтьевич с отчаянной решимостью предложил Его Величеству купить имение. Александру Закрет нравился, но он тоже понимал: подобная купля – потеря больших денег. Однако ж сам предложил старому генералу, ровеснику Кутузова, двенадцать тысяч рублей золотом. Тем более что Беннигсен именно здесь, в Закрете, одержал когда-то победу над пруссаками. Выходило, свита собиралась отпраздновать приобретение императора. Указ министру финансов был отправлен 5 июня. Но торжество откладывали до возведения залы в саду замка. Строил профессор Шульц, знаменитый в Вильне архитектор.
Император Александр роль беспечного шалопая играл отменно. Ничего не было предпринято для защиты границы вдоль Немана. Попытались ослабить Наполеона изнутри.
4-го июня начальник второго отделения генерал-квартирмейстерской канцелярии, полковник Карл Федорович Толь в партикулярном платье отправился на другой берег Немана для тайной встречи с князем Иосифом Понятовским, командиром пятого корпуса в армия гения войны. Толь вез предложение, для поляков заветное. Александр обещал Понятовскому восстановить Речь Посполитую. Сам Понятовский будет провозглашен королем. Для сего надобно оставить Наполеона и увлечь за собою польскую армию – она доверяет Понятовскому. Это будет не изменой императору Франции, а содействием высокой цели возрождения Отечества.
Понятовский ответил Толю отказом, но благодарил Александра за доброе для поляков намерение. Честь не позволяла князю принять столь выгодное предложение, однако ж, признательности ради, он обещал сохранить в тайне визит парламентера русских.
В тот же самый день, что и полковник Толь, для исполнения секретной миссии отбыл из Вильно прапорщик Александр Муравьев.
А 5-го июня на стол Барклая де Толли легло письмо из Дерпта. Его авторы, профессор российского языка и словесности Андрей Кайсаров и профессор политической экономии Федор Рамбах, представили военному министру прошение об учреждении при армиях походной типографии.
Это был столь важный проект, что уже на следующий день в Дерпт из Вильно был отправлен фельдегерь. Барклай де Толли, адресуясь к Правлению Дерптского университета, ставил в известность, что он отзывает в свое распоряжение двух профессоров, и просил, чтобы «они постарались как можно скорее поспешить отправлением в Гаупт-Квартиру».
Причину вызова военный министр не раскрывал ради сугубой секретности: «Для препоручений по известному им предложению». И всё.
Какие же государственные секреты завелись у Андрея Кайсарова, друга поэтов Жуковского, Мерзлякова, Воейкова?
Кайсаров и Рамбах открыли глаза не токмо военному министру, но и самому императору на такую сторону войны, о которой в России задумались впервой.
«Мы живем не в тех временах, когда мнение основывалось на успехах оружия, – писали Кайсаров и Рамбах. – Вещи переменились, ныне успех зависит от мнения. Где ныне хотят побеждать, там стараются прежде разделять мнение народа».
Дабы достучаться до сердца генерала и военного министра, профессора выставляли несколько доводов. Один из них гласил: «Русские побеждают не множеством, но тем духом, который их одушевляет».
И далее шли с козыря:
«Управлять мнением народа, склонять его к желаемой правительству цели всегда почиталось одним из важнейших правил политики. Склонять мнение народное к доброй цели есть обязанность всякого доброго правительства».
Понимая, что проект в конце концов ляжет на стол Александра, Кайсаров и Рамбах выставляли самый жестокий для русского императора аргумент:
«Правительство должно сделать книгопечатание своим орудием. Типография послужит ему иногда больше, нежели несколько батарей. Наполеон употребляет свои пушки, но не пренебрегает также и типографией. При его войсках есть всегда подвижные типографии, которые служат ему вместо телеграфов. Нет ни мало сомнения, что такое заведение при нашей армии, особенно в нынешнее время, принесло бы большую пользу… Часто один печатный листок со стороны неприятеля наносит больше вреда, нежели сколько блистательная победа может принести нам пользы. Часто он действует больше, нежели несколько полков».
Батареи и полки приравнивались к печатному станку. И это не было пустомельством, ибо вскрывало одну из загадок Наполеоновых побед.
Профессора еще и подливали масла в огонь: «Умнейший, то есть тот, который управляет мнением, наверно, останется победителем…»
Прожектеры заботились и о действенности своей печатной продукции. Во-первых, предлагали завести три стана. Один для издания ведомостей на русском языке, Андрей Кайсаров предлагал себя в редакторы. Другой для издания немецкой газеты – ее брался редактировать Федор Рамбах. Третий – польский. Редактора должно найти командование армии.
Был ещё пункт, где Кайсаров и Рамбах настаивали: «Редакторам позволить распространять их ведомости не только между войском и в отечестве, но и в землях, занятых неприятелем, к чему они сами изыщут способы». Для этой цели предполагалось иметь при типографии особый казачий отряд.
Проект военной пропаганды в условиях боевых действий Барклай де Толли имел уже в апреле. В проекте офицеров генерального штаба говорилось об издании военных ведомостей ради «воспламенения в войсках наших рвения к защите и славе своего Отечества» и для того, чтобы «смешивать все расчеты неприятеля».
Барклай де Толли проект одобрил, но ничего не сделал для его осуществления. Проект был чересчур общий, заниматься военному министру еще и типографскими делами, а для армии сие в новость, – обременительно.
И вот точные предложения и, главное, люди, готовые взять на себя печатанье, редактирование и, что очень важно, писание. Профессора предлагали «перо свое».
Император Александр принял проект дерптских ученых без замечаний. Издание своих ведомостей лишало Наполеона монополии в этой тонкой игре, когда слово превращает в победы поражения, а поражения в победы.
Государь сам взялся сыскать достойного редактора ведомостей на Польшу и поляков.
Удобнее всего таковые предложения делать невзначай и как бы между прочим.
Александр попросил Балашова проследить за тем, чтобы на празднике в Закрете обязательно был Михал Клеофас Огиньский.
Праздник назначили на 12-е, на среду, а во вторник готовая к приему императора и его гостей новая зала, украшенная изумительно тонко и в то же время великолепно – рухнула.
Строитель, архитектор Шульц, не пережил позора. Кинулся, снявши прекрасную профессорскую шляпу, в хладные воды реки Вилии. Впрочем, в июне вода уже не очень холодна, и почему надобно топиться, обнажив голову?
Но каково предзнаменование! Царское сооружение рассыпалось, как домик из карт.
Однако ж подобная зала, построенная для Наполеона, хуже того – сгорела.
Выходило что-то несуразное. Империя Александра рассыпется по бревнышку, а империя Наполеона сгорит в пожаре.
Праздник не отменили. Зала в замке не столь великолепна, не столь просторна, но потолки и полы в нем вечные.
Начало
Лев оглядел меньшого, Василий большака. Темно-зеленые мундиры квартирмейстеров в безупречном порядке, от пунцовых щек деться некуда. На генералов в Петербурге нагляделись, а вот командующий армией был для них впервой.
– С богом, Вася!
Лев решительно потянул дверь на себя.
Светлая горница, на полу карта. Над картой четверо обер-офицеров и генерал. В черных волосах генерала паутина седины, но волосы густые и даже на вид жесткие – настоящая львиная грива. Лоб прорезан двумя глубокими складками, брови взмывают от переносицы высокими дугами.