– Мне доложили: вы директор типографии…
– Директор и редактор. Вместе с профессором Рамбахом мы прибыли из Риги с двумя типографскими станами. Рамбах – редактор немецких «Вестей», я – русских. С нами четверо наборщиков, четверо печатников. Разрешите представить вам листовку, адресованную итальянским солдатам. Мне важно ваше мнение, ваши замечания. – И виновато улыбнулся. – Александр Семенович, я вижу, что пришел не в лучший день и час…
– Прочитайте! Прочитайте!.. Слава богу, не битва подняла меня… Отлежусь, ежели враг позволит… Листовка, говорите, к итальянским солдатам? Направление весьма перспективное: у Наполеона нет единой армии, а посему беды его впереди, и беды неминуемые.
– Текст написан мною. По-русски. У нас два переводчика, один знает немецкий, другой – итальянский и польский. Я прочитаю быстро.
– О нет! Читайте так, чтоб можно было объять фразу и подумать.
Кайсаров выглядел весьма юным господином. Бровки, как нарисованные. Очень маленький рот и большие глаза. Кроткие, печальные – уж никак не майорские.
– «Итальянские солдаты! – Кайсаров начал странную, замедленную декламацию. – Вас заставляют сражаться с нами. Вас заставляют думать, что русские не отдают должной справедливости вашему мужеству».
– Хорошо!
– «Нет, товарищи! Они ценят его, и вы в час битвы убедитесь в этом».
– Очень хорошо! Уважительно и в то же время совершенно просто. При великолепной величавости обещано сражение жестокое, достойное истории.
– «Вспомните, что вы находитесь за четыреста миль от своих подкреплений. Не обманывайте себя относительно первых движений. Вы слишком хорошо знаете русских, чтобы предположить, что они бегут от вас!»
– Остановитесь, Кайсаров! Тут надо подумать. – Шишков разволновался, разрумянился. – Вы сумели предостеречь итальянских солдат и внушить мне, Государственному секретарю, что не всё так безнадёжно при сей полной безнадёжности. Вот что замечательно. Продолжайте! Продолжайте! Я буду молчать.
– «Они, – я говорю это о русских, Александр Семенович, – они примут сражение, и ваше отступление будет затруднительно. Как добрые товарищи советуем вам возвратиться к себе. Не верьте уверениям тех, которые говорят вам, что вы сражаетесь во имя мира. Нет, вы сражаетесь во имя ненасытного честолюбия государя, не желающего мира».
– Это правильно, что вы не называете имя сего государя. Простите, не сдержался.
– «Иначе он давно заключил бы его. Он играет кровью своих храбрых солдат. Возвращайтесь к себе или, если предпочитаете это, найдите на время убежище в ваших южных провинциях».
– Вы закончили? – Адмирал сидел склоня голову, словно ожидал-таки продолжения. – Солдаты, разумеется, не имеют выбора: бежать из России через Европу в Сицилию – далековато. И все равно ход вашей мысли точный. Когда завоевателям станет тошно, всеми чувствами своими они пожелают быть у себя, подальше от русских. У вас пойдет дело.
Прощаясь, смотрел на молодое лицо замечательного профессора до того огорченно, что носом хлюпнул.
– Нам с вами бы о мифологии, о славянстве… Господи! Пошли перетерпеть войну, Наполеона, безумство человеческое.
– Благодарю вас! Благодарю за добрые слово ваше! – Профессор в эполетах поклонился не по-военному, прижимая руки к груди.
– Без доброго слова, Андрей Сергеевич, без доброго слова нынче русскому человеку невозможно, как солдату без ружья. – Шишков отвел со лба седой вихор, отирая пот, и вдруг, сощурил глаза: – Господин Жуковский ваш друг?
– Самый близкий. Жуковский, Мерзляков, Воейков, Андрей и Александр Тургеневы… Это – моя поэтическая юность.
Шишков кивнул. Седой, огромный, он стал похож на льва.
– Кайсаров, вы познали мифологию, своего народа!.. – И улыбнулся: – Я не в обиде – за насмешки, за бунт молодости… Но попомните мое слово: путь, предлагаемый отечественной литературе Карамзиным, Жуковским, князем Шаликовым – одежка с чужого плеча… Разве не урок всем падким на французское, причем без разбора, без малейшего самоуважения – нынешняя кровавая эпопея? А крови будет пролито много, русской крови прежде всего. Ну, с богом! С богом! Не отвечайте, это не к чему. Однако ж запомните.
Кайсаров летел на крыльях от дремучего, но ведь замечательного старца. Сдал экзамен!
Дрисский лагерь
В эти утренние часы июня 26-го дня, никем не означенный, шел еще один экзамен. Нужно было найти ответ на единственный вопрос: быть ли живу России.
Дрисский лагерь, где поместились пока что кирасирская дивизия лейб-гвардии, Гаупт-Квартира командующего 1-й Западной армии и ставка царя, объезжали шестеро всадников: император Александр, начальник штаба маркиз Паулуччи, принц Петр Ольденбургский, генерал-адъютант граф Ожаровский и два адъютанта: Его Величества – Волконский, его высочества – Воронин.
Люнеты, редуты, окопы окружали лагерь причудливо и, пожалуй что, чрезмерно причудливо – связи не проглядывалось. Но Александр сиял: враг погрязнет, взламывая этакую оборону, погубит дивизии, целые корпуса! Тут ведь столько ловушек!
Государь поглядывал на Паулуччи, и тот, зная о глухоте императора, прокричал, не сдерживая голоса и не выбирая слов:
– Ваше Величество! Вы сами теперь видите бестолковость всех этих редутов, ям, валов, воздвигнутых полковником Вольцогеном на погибель армии. Смею сказать, Вашему Величеству, Вольцоген или пошлый дурак, или откровенный изменник. В том и в другом случае вы не должны доверять сему горе-инженеру.
Александр сглотнул, горло у него дернулось, а принц Петр, выждав удобной минуты, поскакал к Барклаю де Толли сообщить о ненавистном для командующего хулителе Фуля и Вольцогена.
Барклай выслушал принца и тотчас написал государю краткое письмо. Сам он стоял в двух верстах от Главной квартиры.
Письмо было отнюдь не в защиту строителей Дрисской твердыни.
«Я не понимаю, что мы будем делать с целой нашей армией в Дрисском укрепленном лагере, – написал царю командующий и военный министр. – После столь торопливого отступления мы потеряли неприятеля совершенно из виду и, будучи заключены в этом лагере, будем принуждены ожидать его со всех сторон».
Александр прочитал письмо Барклая в хорошем расположении духа. Пришли подкрепления: двадцать эскадронов кавалерии и девятнадцать батальонов пехоты.
Неприятное письмо положил к бумагам важным, но оставляемым без ответа.
Выходка Паулуччи была оскорбительна и для генерала Фуля, и для полковника Вольцогена, но нетерпящие друг друга маркиз и Барклай – заодно.
Странным образом повел себя и генерал-квартирмейстер Мухин. Прочитавши записку Мишо, объявил государю:
– Я не понимаю, кто у нас командует армиями. По всей видимости, Фуль и Вольцоген, коли мы взялись ожидать своей погибели в сей западне. Граф Мишо прав: ради скорейшего соединения с армией Багратиона надобно левым берегом Десны отойти к Полоцку. Ваше Величество, я готов тотчас с моими колонновожатыми вести войска от неминуемого позора, но мне никто не приказывает.
Александр на горячность Мухина ответил вежливым молчанием: гнев генерала был обращен не столько на устроителей дрисских укреплений, сколько против командования. А привел сюда армию не Барклай, не смененный с поста начальника штаба Лавров и не Паулуччи…
Александр отправился осматривать прибывшие эскадроны и батальоны, но попросил своего генерал-адъютанта Комаровского объехать укрепления с полковником Толем, по возможности полно выспросив о сильных и слабых сторонах Дрисских укреплений.
Толь взял с собой квартирьеров, юных прапорщиков Муравьева 2-го и Муравьева 5-го.
Укрепления над Двиной, а здесь она была и широка, и полноводна, занимали площадь протяженностью в четыре километра и до трех в глубину.
– Корпус можно поставить, но восемь корпусов?! – Толь повернулся к Николаю Муравьеву. – Какие здесь населенные пункты?
– Слева, где лес, – село Бредзново, справа – слобода Путри.
– Ты – в Брездново, – приказал Толь Николаю и Михаилу: – Ты – к Путри. Обследуйте береговые спуски.
Пока братья исполняли приказ, Толь медленно-медленно ехал поперек лагеря.
– Видите, это – овраг, – указывал он Комаровскому на овраг. – Это – будущий овраг, но ложбина сплошь заросла шиповником, не продерешься. И это овраг! Как можно тут взаимодействовать дивизиям, полкам, батальонам?
Выехали к реке.
– Посмотрите, генерал.
– Высоко! Я полагаю: удобно для отражения атак.
– Но посмотрите, какая замечательная, какая широкая отмель под сим утесом. Не только Наполеон, но любой из его маршалов пошлет на отмель дивизию, а то и целый корпус, дабы отсечь нам ретираду из сего добровольного капкана. Мостов собирались поставить целых семь. Они все начаты, и ни единый из них не завершен. Теперь мы имеем три моста, понтонных. Разрушить такие мосты можно и артиллерией, а можно их просто взять у нас, отбить, прикрываясь от дрисских батарей утесом.
Прискакал Муравьев 5-й. Прапорщик-мальчик.
– Господин генерал! Господин полковник! Сходы против слободы Путри весьма крутые.
– Своз к мосту для орудий имеется?
– Никак нет! На руках придется спускать.
– Подождем другого моего квартирьера, – сказал Толь Комаровскому.
Стояли, смотрели, как скачет, ныряя в овраги, лошадь Муравьева 2-го.
– Что у Брезднова? – спросил Толь прапорщика.
– Спуски до двадцати метров, но плохо другое.
– Что же? – Толь поглядел на генерал-адъютанта: доложите-де мнение прапорщика Его Величеству.
– Лес вплотную подходит к лагерю. Лес очень густой.
– Вот отменно. А скажите нам, прапорщик, чем нехороша позиция сего лагеря прежде всего…
Николай побледнел от волнения, повел глазами по фронту.
– Да вон.
– Что под сим надобно понимать? – улыбнулся Толь вполне одобрительно.
– Вон высота. Вон другая.
– Мы будем перед неприятелем, как раскрытая ладонь! – решительно сказал Муравьев 5-й.
– Пушки поставят – и картечью, – добавил Николай. – Тут ведь по прямой – близко.