Дочери, их мужья, их дети кричали «ура», пушки палили залп за залпом.
Матвей Федорович объяснил вопросительно улыбающемуся Михаилу Илларионовичу:
– Простите, что скрыли от вас, батюшка! Петербург празднует мир с турками. Выходит, салют в честь и славу вашего сиятельства.
Именинник торжества поднялся, показал на грудь, где сверкал алмазами портрет императора Александра.
– Сие – за Рущук. За взятие лагеря визиря – графское достоинство, за устроение мирного договора – громы победы. Хорошо, да все это для отечества – прошлое, пережитое. Мне бы корпус собрать, обучить. Град Петров нынче можно голыми руками взять, а у француза полмиллиона ружей. – Поклонился Бибикову. – Зову тебя, друг мой, себе в помощники. Без денег войска не соберешь. Деньги тоже воюют, да еще как воюют. Нужно организовать сбор средств, нужно уговорить петербургское дворянство – пусть дадут людей, хотя бы по мужику со ста человек.
– Танцевать! Танцевать! – потребовала графиня Екатерина Ильинична.
И все пошли в залу.
Наутро, спозаранок, Кутузов занимался писаниною. В двенадцатом часу графиня отбыла на службу во дворец – и вдруг назад прикатила.
Застала своего генерала среди доброй дюжины священников.
– Похлопочу! Похлопочу! – обещал Михаил Илларионович батюшкам. – Уж больно радостные хлопоты сии. Благословите раба Божьего Михайлу и рабу Божью Катерину.
Пошел целовать благословляющие руки. Пришлось и графине благословиться.
Батюшки наконец ушли, и Екатерина Ильинична тотчас приказала командирским голосом:
– Мундир вели подавать! Да тотчас! Тотчас!
– Что за спешность?! – удивился Михаил Илларионович. – У меня бумаг целая гора.
– К тебе делегация вот-вот будет. От дворянства.
И верно. Пожаловали. Повезли в дом графа Безбородки. А там вся слава, весь цвет Петербурга и Петербургской губернии.
Граф Илья Андреевич – генерал-поручик, действительный тайный советник, а с ним Алексей Алексеевич Жеребцов, Предводитель Петербургского губернского дворянства, – встретили Кутузова во дворе. Повели в залу, и всё собрание встало и тотчас поклонилось призванному спасти от нашествия Наполеона – Петербург, жен и детей, само имя русское.
За всех сказал Жеребцов:
– Ваше сиятельство! Михаил Илларионович! Позвольте объявить вам общую просьбу дворянского собрания: примите начальство над всеобщим ополчением Санкт-Петербургской губернии.
Воцарилась тишина.
Кутузов приложил руку к груди, но голову не склонил, а поднял.
– Вот лучшая для меня награда в моей жизни.
Крикнули: «Слава».
Но Михаил Илларионович поклонился, коснувшись пола.
– В нынешней войне думать надобно не о славе, о жизни. Дабы не замедлить отказом ревностных действий ваших, я принимаю и возлагаю на себя командование Ополчением. Но я, господа, на службе Его Величества. Ежели император призовет меня к иной комиссии, должность сию принужден буду оставить и передать избранному вами человеку. И сразу спрошу, почитая себя приступившим к исполнению новых моих занятий: какою силой предстоит мне командовать?
Михаилу Илларионовичу тотчас показали решение собрания: «Положили со ста человек брать четверых. Вооружить, одеть, но оставить при бородах. Провиантом снабдить на три месяца. Собрать деньги. С домов пятитысячных по два процента».
У купечества было свое собрание: дали два миллиона. От дворян пожертвования ожидаются добровольные. Александро-Невская Лавра обещает серебряный сервиз, Митрополит Амвросий приносит в общую казну все драгоценные жалованные вещи.
– Есть у меня еще один вопрос, – сказал Кутузов собранию. – Где будет и когда начнет действовать Устроительный комитет Ополчения?
– Здесь, в моем доме, – объявил граф Безбородко. – Запись в Ополчение начнется тотчас.
– Пусть мои помощники приступают к делам! – объявил Кутузов. – А я пойду помолюсь. За царя, за Отечество готов пролить кровь до последней капли.
Крикнули «ура», а Кутузов слезы с глаз остер:
– Кровь придется проливать въявь. Свою, горячую… Нешумное сие дело. Господи, не оставь.
Дела командирские
Дел на командующего корпусом обороны Петербурга, начальника Петербургского ополчения навалилось множество.
Просил генерал-лейтенанта Горчакова, управляющего военным министерством, отпустить из арсенала двадцать четыре трехфунтовых единорога для формирования двух конных артиллерийских рот.
Рапортовал императору Александру о знаменах. Предлагал завести по два на батальон, «под коими бы новопоступившие воины приводились к присяге». Знамена были белые, с красными крестами, с надписью «Сим знамением победиши».
Требовал выделить из Петербургского гарнизона и войск, находящихся в Финляндии, восемьдесят унтер-офицеров, которые стали бы основанием Земского войска.
Не забыл и о батюшках, коих Екатерина Ильинична застала у себя дома. Приходили проситься в ополчение. 22-го июля Кутузов писал Митрополиту Петербургскому и Новгородскому Амвросию:
«Благословением Правительствующего Синода разрешено вступать в военную службу всем духовного звания людям, в служение церковное непостриженным, а потому я прошу покорнейше Ваше Высокопреосвященство приказать объявить желающим вступить в С.-Петербургское ополчение, чтобы они являлись в Устроительный комитет ополчения всякий день с 10 часов утра, в доме барона Раля, что на Мойке».
Ополчение Михаил Илларионович разбил на восемь пеших дружин, каждая из людей одного уезда. В дружине четыре сотни, в сотне – двести воинов.
Разрешено быть одетыми в крестьянское платье, но не длинное – за вершок ниже колена.
Дружиннику полагались ружье со штыком, а ежели штыка не было, то пика, ранец и сума. Для белья, для запасных сапог, для сухарей на три дня.
Пришлось испрашивать у государя ружья. Из арсенала выделили десять тысяч, патроны – по шестьдесят штук на ружье.
Через посредство Экономического комитета приобрел пятьдесят четыре барабана.
Обращался к Предводителю дворянства Жеребцову, чтобы тот предложил С.-Петербургскому дворянству и другим сословиям пожертвовать 1200 лошадей.
Были и чисто воинские заботы.
Для прикрытия Петербурга Кутузов советовал Александру учредить один лагерь возле Нарвы, другой между Лугой и Пороховым – на дороге к Новгороду.
Видный столичный сановник Иван Антонович Пуколов писал в эти дни в Москву Аракчееву: «От Риги и Дриссы тревожат часто слухами. Никто ничего не знает. В людях большой у нас недостаток, но герой Кутузов с нами… Пламенная во всех русских любовь к отечеству произвести может чудеса!»
Большинство народа из чиновников, купечества, из мещан были в обиде за Кутузова. Расщедрились, командиром над мужиками поставили.
Большой чиновник Петербургского почтамта Оденталь писал личному секретарю Ростопчина Булгакову:
«Граф Гол. – Кутузов здесь. Опять повторяю мольбу: продли токмо Бог жизнь его и здравие! Его выбрало сдешнее дворянское сословие начальником вновь набираемых защитников отечества… Но ежели не последует по высочайшей воле полезнейшего для него, а следовательно, и для России, назначения, то накажет праведный и всемощный Судия тех, которые отъемлют у нас избавителя. Вчерась на сего почтенного, заслугами покрытого мужа не мог я взирать без слез!.. Исторгли у него меч, а дают вместо того кортик. А вить у него меч в руках так же действует, как у Михаила Архангела».
О Кутузове говорили, писали. Всем стал нужен.
От вдовствующей императрицы Марии Федоровны явился в Устроительный комитет курьер, привез пятьдесят тысяч серебром на Ополчение и письмо Ее Величества:
«Граф Михаил Ларионович! Основываясь на Манифесте от 6 числа сего месяца, я предполагала из моих вотчин поставить соответственно оным число ратников, их одеть, вооружить и во все продолжение войны содержать собственным моим иждивением».
– Так-то лучше! – сказал Кутузов Бибикову.
В свете ходили слухи: вдовствующая императрица требует от царствующего сына заключить мир с Наполеоном.
Знамение
Стыдно, когда тысячные толпы взирают на тебя с восторгом, когда тебе кричат «ура», а ты – беглец, без боя уступивший врагу – целые страны.
Император Александр прибыл в Москву ночью 11 июля, отбыл тоже ночью, с 18-го на 19-е.
Езда государя уж и не курьерская – бешеная. Что ни прогон – заморенная насмерть лошадь. Лошадей царственный ездок жалел, но куда деться от высших, от скорейших обязанностей.
Александр Семенович Шишков принужден был гнаться столь же резво, дабы не отстать от Его Величества. Ночью, слава богу, не отстал, но утром царский поезд прыти прибавил, и вознице Государственного секретаря пришлось нахлестывать изумительную четверку коней без жалости, без стыда, без рассудка.
– Угомонись! Лошадь сдохнет! – закричал адмирал извергу на козлах. Коренная драла голову, ее шатало.
У изверга, хозяина четверки, лицо было мокрым от слез, жалко родимых, но не смел ослушаться, не велено отставать от царя.
– Да я тебя самого кнутом! – рассвирепел Александр Семенович, и возница покорился. В коляске тоже ведь большой человек.
В Твери государь остановился на два дня.
Великая княгиня Екатерина Павловна представила брату батальон егерей, собранный из мужиков собственных имений, вооруженный, одетый, обутый и, главное, обученный. Её супруг, принц Георг Ольденбургский, образовал Комитет тверской военной силы и, как главный его попечитель, докладывал государю о делах с полной серьезностью:
– В губернии, по последним сказкам, числится 174 тысячи душ. Рекрутов из мужиков набрано – 3480. Дворян в ополчении, на нынешний день, 634 человека.
Александр благодарил шурина, но ему иное было нужно. Он приехал посмотреть в глаза Екатерине Павловне. И только.
Уединиться удалось за час до обеда. На обед приглашены Председатель Комитета тверской военной силы Кологривов, начальник ополчения генерал-лейтенант Тыртов. Люди нужные, но не близкие.
В первые же мгновения, как остались одни, Екатерина Павловна, в порыве тревоги, счастья, нежности целовала и целовала руки брата.