– Ему тоже досталось! – усмехнулся Николай. – Получил рану, бродил ночью среди мертвых тел.
– А твой Аттила?! – крикнул Михаил. – Вестготы загнали Аттилу в табор, и он собирался заколоть себя мечом.
– В истории написано: победил Аэций. Но, Ваше Величество! – У Николая ноздри гневно раздулись. – Что же это за победа? Сам Аэций с остатками когорт бежал с поля боя! Бежал Торисмунд. Причем отправил Аттиле в заложники своего племянника. Франки дали в заложники Хагена, князя Троцкого…
Александр вздохнул, тяжело, устало:
– Писания историков такая же неправда, как и сама политика.
– Карамзин пишет неправду?! – Николай глаза вытаращил.
– Карамзин – человек чести. Но он – русский. Он – любит русских, любит Россию…
– Как жалко Кульнева! – Николай даже рукой взмахнул. – Его сразила пуля?!
– Он повел свой гусарский полк на конницу французов. Сражался и получил саблей по горлу. Спасти его было невозможно.
– Ваше Величество! Вы наградили генерала от кавалерии Тормасова Георгием II степени… – Михаил замялся, не зная, как спросить, так ли велика заслуга командующего 3-й армией.
– К ордену мною дадено пятьдесят тысяч, – сказал Александр. – Тормасов уничтожил отряд генерала Клингеля. Две тысячи из четырех сдались в плен. Для столь чудовищной войны победа небольшая, но враг не только потерял дивизию. Генерал Шварценберг, а он принужден политикою служить Наполеону, прекратил наступление. Австрия, таким образом, хотя и участвует в войне на стороне Наполеона, но не воюет!.. – Вдруг зевнул, еще раз зевнул, виновато улыбнулся. – Родные мои, мне пора на галеру. Я на этой галере и кормщик, и гребец, прикованный цепью.
Засмеялся своей невеселой шутке. Николай шагнул к брату.
– Ваше Величество! – задохнулся от волнения.
Александр покачал головой.
– Вам только шестнадцать. Вы оба матушкины. Обещаю, через год вы будете мои.
Николай даже зажмурился, чтобы смолчать, и все-таки сказал:
– Ваше Величество, я из пушки на двести саженей поражаю четыре мишени из пяти.
– Через год вы будете мои, – повторил государь.
И быстро вышел.
– Война будет долгой, – сказал Михаил.
– Мы могли бы сражаться за Смоленск. За твердыню русской земли.
В голосе Николая дрожали слезы.
Пловец
Когда божески прекрасное, любовью рожденное невозможно, Бога отстраняют.
Время молитв для Василия Андреевича осталось в прошлом. Он молился, заранее благодарный, молился с неумирающей надеждой, с верой, что всё, что есть в нем и в Маше бесхитростного, беспомощно детского – защитит, спасет.
«Господи! Сделай по-нашему! – молился Василий Андреевич. – Мы просим о соединении сердец».
Были молитвы отчаянья, когда душа вскрикивала от боли: «Господи! Господи!»
Были молитвы в никуда. С глазами сухими, с пустой грудью.
Время текло, да не лечило. Приходили стихи. Стихи во славу любви – это ведь тоже молитвы.
Теперь они остались один на один: Екатерина Афанасьевна и Василий Андреевич. О милосердии все сказано, о жестокости говорить не надобно. Екатерина Афанасьевна знает, сколь она жестока, но права. Дивный пастырь митрополит Московский Филарет принял сторону любви: разрешил брак, но на стороне Екатерины Афанасьевны тысячелетний закон предания. Машенька – племянница Васеньке. Пусть только по одной линии, отцовской, но родня самая близкая. Несчастный пытался загораживаться от правды щитом канцелярщины, но что они, человеческие ухищрения? Правда крови для Бога – правда.
Третьего августа Василий Андреевич был в Черни. Приехал на день рождения Александра Алексеевича Плещеева. Как вставал рано, так и гостем был ранним. Не обременяя хозяев, едва только пробудившихся, занятых последними приготовлениями праздника, отправился на речку Нугрь. На воду поглядеть.
С Александром Алексеевичем обнялся, вручил ему подарок – часы с фигурой русского витязя, циферблат был ему щитом, – и перекинулся словечком о положении русских армий.
– Ундино побили, но Кульнев сражался, как лев.
– Кульнев – первая ласточка наших грядущих побед. – Плещеев посмотрел в глаза другу. – Ты все-таки едешь.
– Хочу поспеть в Москву раньше Наполеона. Пойду погуляю.
В Москве о вторжения Наполеона узнали 24 июня, через двенадцать дней.
В Муратове еще дней через пять, когда 1-я Западная армия и царь уже стояли в Дрисском лагере, в капкане, для самих себя устроенном. Теперь сведения приходили куда быстрее, и не потому, что курьеры скакали прытче: расстояния сокращались.
На террасе, на столе лежали срезанные ради праздника розы. Анна Ивановна расцеловала Василия Андреевича. Одарила самым прекрасным цветком и прочитала:
– Раз в Крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали.
На дороге снежный прах;
Мчит, как будто на крылах,
Санки, кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот;
Статный гость к крыльцу идет…
Кто?.. Жених Светланы.
Васенька! Драгоценный ты наш! Чудес на Белом свете люди насчитали семь. В русской литературе твоя «Светлана» чудо пока что – первое.
– Побойся Бога!
– Друг мой! Идет война, а все помещики, соседи наши – кто грамотен – читают наизусть твою поэму.
– Спасибо за розу. Поставь ее отдельно.
– Пошли завтракать.
– Я на реку. На Нугре так хорошо всегда.
Беседка была пуста, но Василий Андреевич прошел мимо и сел на крестьянскую лавку – два столбушка и доска.
Всё изящное, изощренное – раздражало. Пришла пора быть русским. По жизни – русским, по слову – русским. Господи! Дай сыскать в себе и взлелеять русский дух! Все это пронеслось в голове, и Василий Андреевич поморщился – лжеумничанье. Идёшь на войну – будь народом. Народ жив правдой. Народ живет, баре – жизнь свою выдумывают. Выдумывать – мозги нужны, а посему – обезьянничают.
Василий Андреевич опустил лицо в ладони; Господи, опять то же. Словеса. Господи! Мы, просвещенные и просвещающие – жить не умеем. Молиться не умеем.
Ему стало горько и стыдно. Решив идти в ополчение, на войну, он молился… Но каждую молитву приходилось повторять и повторять, ибо всякий раз уплывал мыслями: то Маша вставала перед глазами, то Екатерина Афанасьевна. Или же Сашка Тургенев, приславший письмо… Карамзин, благодушно тучный Пушкин… Даже Шишков! Старец теперь в армии, при государе.
И Василий Андреевич покраснел, вспомнив, что написал Пете Вяземскому: «Хочу окурить свою лиру порохом». Господи! Как стыдно!
Перед отъездом в Чернь открыл Библию, где открылось. Прочитал неутешительное. Пророк Исайя рассказывал о Божьем повелении сбросить вретище с чресл, сандалии с ног. И, сделавши так, ходил три года нагой, босой, и всё это было пророчеством: царь Ассирийский поведет пленников из Египта, посрамляя Египет, молодых и старых, нагими и босыми.
Василий Андреевич испугался, перевернул страницу и прочитал о Дамаске: «Вот, Дамаск, исключается из числа городов и будет грудою развалин».
Гадать Василий Андреевич не собирался. Хотел прочитать на дорогу библейскую мудрость, чтоб о высоком думалось.
Смотрел за Нугрь. Русская земля. Быть ли ей Францией? Немыслимо! Точно так же и Франция вовеки не станет Россией… Вот ежели духом?.. Господи, зачем России быть Францией, Третьим Римом? Зачем Господу Третий Рим, когда Он назначил Россия быть Россией!
Так и подскочил с лавки. Боже мой! Никуда не уйдешь от себя. Опять в голове история, сравнения, сдвижения… Как же мужики-то ходят на войну? Оторвут от себя воющую бабу, разгребут выводок детишек – и пошли. За землю Русскую.
Возле господского дома к нему кинулась, расцеловала солнцевласая Сашенька. Ей это было позволено… Екатерина Афанасьевна с Машей… за руку стояли возле крыльца и смотрели на Василия Андреевича. Машенька совершенно погасшая, Екатерина Афанасьевна – непроницаемая, как судьба.
Затрубили трубы, из парка, на дивных рысаках выехали гарольды, явился рыцарь. В кирасирской каске, но одетый в рыбачью сеть. Праздник начался.
Война ахала орудийными залпами, но от Петербурга, от Москвы, тем более от Черни, Муратова, Белёва – была невообразимо далеко. Всё равно, что турецкая.
Говорить говорили: Наполеон, нашествие Европы. Армии разделены. А все же, пусть отступая, побеждаем. Витгенштейн побил Удино. Блистательно сражались и победили Платов, Пален.
Началось представление. Народное.
Плещеев исполнил с крестьянами «Бой с врагом Божьим Наполеоном». Наполеону надавали пинков и подзатыльников на радость дворне и гостям.
Алёша и Саша Плещеевы, как всегда, были при Жуковском, объявив себя его адъютантами.
– Ах, какое это несчастье, что я мал! – воскликнул Алёша, ему было двенадцать. – Ещё бы три годика, или даже два, и я бы сражался подле вас… В великом сражении мы бы спасли жизни друг другу.
Саша был моложе, но суровее:
– Василий Андреевич, надо так устроить, чтобы вы пробрались к Наполеону и кончили бы его. Я уверен, вопреки правилу, государь пожаловал бы вам орден Георгия Победоносца первой степени и чин капитана.
Отец возразил:
– Георгий Первой степени – орден главнокомандующих. Что же ты расщедрился на капитана? За уничтожение Наполеона не жалко и фельдмаршала.
Праздник продолжился в парадной зале. Чествование Александра Алексеевича начали концертом. Пела, как Ангел, Анна Ивановна. Урожденная Чернышёва, она была в ореоле дипломатических подвигов флигель-адъютанта государя, родного своего брата Александра Чернышёва. Пел виновник торжества.
Василий Андреевич, когда входили в гостиную, увидел в вазе подаренную ему розу. Взял и, смалодушничав в последнее мгновенье, вручил Саше. Но пришел черед его номера.
Александр Алексеевич написал к его «Пловцу» музыку. Композитор за рояль, автор слов к роялю. Бурный каскад звуков, изобразивших бушующее море. Пауза. Ласковое пришлепыванье волн и бархат баритона пловца:
– Вдруг – всё тихо! мрак исчез;