День Грузинской иконы Божией Матери. Солнце с утра сияет, а земля уже не живая, вернее, уставшая жить. До ночи еще далеко: позавидовал брату – спит себе.
Лицом на восток, подальше от глаз, среди кустарника молился казак Игнат Пушечник. Василий расслышал: «Величаем Тя, Пренепорочная Мати Христа Бога нашего и всеславное славим Успение Твое». Проходя по лагерю, спросил Харлампия:
– Какой нынче день?
– Завтра отдание праздника Успения. Сегодня, стало быть, двадцать второе, ваше благородие.
Харлампию всё нипочем: уплетает калачи. Калачи отменные, пекари московские прислали.
А вот Силуян Парпара чистую рубаху достал. Поглядел – и в сумку. Есть еще время в пропотелом ходить.
Сивобородый Кормилицын в кругу хохотунов. Про бабские хитрые затеи гуторит. Всем весело, а у Василия по спине волна мурашек прокатила, глаза поднять на хохочущих и то страшно. Многие, многие не увидят, как в этом году раскраснеются рябины.
«Зачем я думаю… об этом? – Василию хотелось подышать на иззябшие руки. – Не так ли думают те, кого завтра не будет?»
Ужасало: жизнь, куда ни поворотись, обычнейшая. Все чем-то заняты, все чего-то говорят, а до завтрашнего дня – часы.
Надежда затеплилась: всё ли у Бога записано? Возможно ли – молитвой, смирением, любовью к людям, к птицам, к травам, к Небу! – переменить записанное? Ведь кому-то завтра, послезавтра, через год, через два ложиться спать, просыпаться. Быть.
Вдруг увидел брата верхом. Окликнул:
– Лев!
– Послали к Ополчению. Привести генералу Фостеру четыреста человек. Кутузов приказал ставить флеши возле Семеновской.
– С богом! – Василий перекрестил брата. – А я покуда без дела.
И тут по казакам прошелестело скороговорочкой:
– Саменерал! Саменерал!
Казаки приосанились, построжали глазами.
Генерал Карпов объезжал свои полки. Смотрел, как стоят. Позиция перед Утицким курганом удобная атаки отражать. Фронт обороны прикрывает молодой лесок. Для контратаки – сверху на головы французов сверзаться лавой – одно великолепие. Для обходов можно использовать овраги. Добрая позиция.
В полку, где служили колонновожатыми Лев и Василий Перовские, бивуак за бугром: укрытие от пуль и ядер. Будет где раненых положить, перестроиться.
– Славное место! – порадовался генерал.
– Колонновожатые молодцы! – Полковник показал на подпоручика.
– Благодарю, Перовский! – Карпов знал офицеров всех шести полков. – Лазарет поставил – лучше не бывает.
Генерал улыбнулся колонновожатому и отцовскими глазами обвел казаков.
– Стоим крепко, но под боком у нас Старая Смоленская дорога. Дороги для войны слаще рек медовых. Точите сабли вострей, ребята, будет о кого затупить.
Забравши с собой Перовского, дабы подпоручик видел дальше полковой кочки, Карпов отправился к соседям, к егерям генерала князя Шаховского.
Василию пришлось за лошадью сбегать.
Егеря стояли в лесу, перед деревней Утицей, прикрывали прогал между скрытно возводимыми флешами и казачьими полками. Обсудили позицию.
– Справа у нас надежно, – говорил Шаховской. – У Бороздина в корпусе 2-я гвардейская и 27-я пехотная дивизии. Сам Неверовский! Да еще сводные гренадерские батальоны Воронцова… На Курганной высоте Раевский. В резерве две кирасирские дивизии князя Голицына.
– Не слабовато ли, генерал, собственное наше положение? Ложный удар отразим, а ежели всерьез навалятся? Наполеон великий охотник бить по флангам.
– Рассечь противника надвое и окружить – вот и вся премудрость гения! – покривил губы Шаховской.
– Но ведь у него получается.
– С Кутузовым не дрался.
Карпов нашел глазами Перовского. Василий подъехал к генералу.
– Отвезешь главнокомандующему карту диспозиции наших полков. Возьми с собой казака. Карта важная. Заодно разведайте дороги и к Главной квартире, и к Главному лазарету.
Приготовления
Пять казачьих полков генерала Карпова были поставлены за селом Утицей, тянувшимся вдоль Старой Смоленской дороги. Опорой казакам – батарея Утицкого кургана. Сначала с двенадцатью пушками пришла 6-я легкая рота, чуть позже, вместе с Первой гренадерской дивизией – Первая батарейная рота с шестью пушками. Смысл обороны: предупредить обход противника с фланга. Большим силам казаки противостоять не могли, но от внезапности избавят армию.
Подпоручик Перовский с казаком Харлампием поехали сначала по Старой Смоленской дороге. Встретили колонну Московского ополчения. С холма колонна в две-три тысячи человек казалась жуткой мохнатой гусеницей. Вблизи воинство скорее было театральным, чем устрашающим. Светло-коричневые кафтаны – нечто допетровское, косматые, обшитые медвежьим мехом кивера. Подобные шапки Василий видел у французов. Семь тысяч ополченцев по приказу главнокомандующего вставали лагерем по обеим сторонам тракта.
Василий и Харлампий свернули к лесу и малоезжим проселком выехали к Псарёву. Здесь главнокомандующий спрятал до времени свою резервную артиллерию. Конные батарейные роты, легкие роты… Полупудовые и четвертьпудовые единороги. Двух- и пятипудовые мортиры, пушки 120-миллиметрового калибра и 95-миллиметрового…
– Силища! – возликовал Василий. – Сотни две, а то и больше.
– Все три. – У Харлампия глаз был наметанной в разведках.
Проехали Васильково. Сюда и сходились из Можайска отряды Московского ополчения.
Вскоре показалось Татариново – ставка Главной квартиры. Василий заранее тяготился предстоящими докладами множеству чинов, но всё получилось быстро и просто. Так просто, что Василий, сдавши лошадь Харлампию, через минуту был в горнице перед самим Кутузовым. От такой нежданности подпоручик совершенно забыл, зачем он здесь.
Старик генерал, отменно причесанный, с лицом ухоженным, располагающе простым, смотрел на юного офицера не вопрошающе, поторапливая, но и без терпеливого снисхождения. Смотрел, словно подпоручик был ему интересен.
– От кого изволите? – спросил наконец Кутузов, закрывая папку с бумагами: выходило, что Перовский 2-й был важнее донесений командующих армиями, корпусами, а может быть, и самого царя.
– От генерала Карпова подпоручик Перовский 2-й! – Василий сделал шаг к столу, подал конверт с картой.
– Казаки сыты? Кони сыты? – спросил Кутузов.
– Фуража на три дня. Казаки калачи едят. Московские пекари калачи привезли.
– С охотою едят? – чуть придвинулся к подпоручику Кутузов.
– Уплетают.
– Слава богу! – У главнокомандующего словно груз спал с плеч. – Побьем француза-то!
– Так точно! – гаркнул Василий и невольно прикрыл рот ладонью.
Кутузов развернул карту. И вдруг стрельнул на колонновожатого здоровым глазом:
– Не маловато ли войск на Старой Смоленской?
– Маловато, ваше высокопревосходительство.
– А дивизию поставить?
– Маловато! – И повторил сказанное Карповым Шаховскому, сам так же думал: – Ложную атаку отобьем, а если ударят всей силой…
– Ну, коли всей силой… – Кутузов смотрел серьезно и ласково. – Тогда и мы всей силой.
Василий улыбнулся, вытянулся, щелкнул каблуками.
– С богом, поручик! – И отечески перекрестил.
Конь взял резво, и всаднику, изумленному разговором с самим Кутузовым, было, пожалуй, что и сладко.
Харлампий, радуясь молодой радости начальника, обронил:
– Вижу, с голубем за пазухой от князя-то.
– С орлом! – благодарно расцвел Василий и чуть прижал коню бока шпорами. С самим собой надо побыть хоть самое малое время.
И тут в груди ворохнулась тревога. Сражение – не сегодня, так завтра. Отчего же у главнокомандующего есть время на разговоры с подпоручиками? Ведь ему надо делать что-то весьма огромное, тайное.
Василий кинулся мыслью по простору родной, не знающей края земли и ничего не придумал. Место избрано, войска поставлены, но для победы сего мало. Наполеон тоже поставит войска, а место то же самое для одних, для других…
– Мы теперь куда?! – окликнул Харлампий подпоручика.
Василий попридержал лошадь. Пришел в себя.
– Нужно узнать, где будет лазарет.
Через Князьково, здесь стоял 5-й гвардейский корпус генерала Лаврова, они поехали к Семеновской, и совершенно случайно им встретился овраг с зелеными пологими скатами, и в то же время глубокий. На дне оврага солдаты вырубали лозиновый кустарник. И уже строилась широченная кишка походного лазарета.
Василий невольно придвинул коня к коню Харлампия, и Харлампий, всё видевший и всё понимающий, перекрестился.
– Быть бы тебе пусту, благословенное место, но коли того не бывает, стань спасением для солдатушек.
Переехавши овраг, Харлампий осмотрелся.
– Картечь сюда не достанет. Разве что мортирками, гранатами?
Лозу из оврага везли на телегах. Куда-то мимо Семеновской. В четверти километра от деревни ставили укрепление. Одни солдаты копали ров, добывая землю. Другие из этой земли поднимали насыпь. Третьи, их было больше всего, вязали из лозы и всякого рода кустарника фашины. Этакие прямо поставленные охапки для укрепления бруствера.
– Люнет строят и фланки для пушек, – щегольнул военными знаниями подпоручик.
– Да тут их три, копанки-то! – углядел Харлампий.
В трехстах пятидесяти метрах от правого люнета строили еще одно укрепление, а третье было позади обоих, тупым углом.
– Флешь, – определил Василий. – Харлампий, хочешь, на глаз скажу, сколько метров в правом люнете? Шестьдесят пять метров в фасе, а во фланке двадцать.
– Шестьдесят пять! – не поверил Харлампий. – А ежели шестьдесят шесть?
Василий промолчал, но когда проезжали мимо левого, поставленного возле леса, сказал:
– А в этом фасе – шестьдесят восемь метров. Мы в Вильне по одному иноземному прибору измеряли расстояние, не меряя. Прибор, как ветер, так врал, а я – никогда.
– Потому и подпоручик! – улыбнулся Харлампий, хорошо улыбнулся, и, остановя лошадь, глядел на работы. – Вот где народу-то поляжет. Француза не корми, дай сбить противника с его места.
– Можно отойти! – Василию не понравилось умничанье Харлампия.