Это был план артиллериста, верующего в могущество смертоносного огня, как в высшую силу на земном шаре. Кутузов-то и пушки свои попрячет, думая о страшном часе, а страшного часа надобно не попускатъ.
Наполеон улыбнулся: военное скопидомство русских – залог его успеха. Войско у них в десятую часть от имеющихся в государстве сил, и волю уму дают они вдесятеро меньшую… У него же на Бородинском поле всё, что есть на сегодня, – и потому завтра победит он. Ему незачем думать о множестве мелочей, коими занят Кутузов перед главною битвой в жизни. Мелочи пожирают ум полководца, его страсть, волю. Мелочи – глухая стена для прозрений, замок – на вдохновенье.
Ушел за полог в святая святых, где его кровать да ночное судно… Через пятнадцать минут снова был на ногах. Выбежал из шатра, с ужасом глядя на амфитеатр русской, более удобной, как они надеются, позиции. Приснилось: он перед армией, а вместо армии – пустота…
Даже глаза прикрыл, умеряя биение сердца. Русские стояли. Вернулся в шатер, глянул на Коленкура:
– Хочу посмотреть воззвание.
– Воззвание, написанное вчера, уже оглашено в полках.
– Прочитайте, Коленкур!
Слушал наклоня голову, прикрыв глаза.
– «Солдаты, вот битва, которой вы так желали! Впредь победа зависит от вас! Она нам необходима, она нам даст изобилие, хорошие зимние квартиры, быстрое возвращение на родину. Поведите себя так, как под Аустерлицем, под Фридландом, под Витебском, под Смоленском, и пусть самое отдаленное потомство говорит о вашем поведении в этот день. Пусть о вас скажут: он был в великой битве под стенами Москвы!»
– Для истории хорошо, но важнее сказать о нынешнем и ближайшем. – Тотчас продиктовал: – «Солдаты! День, которого вы так желали, настал. Неприятельская армия, которая бежала перед вами, теперь стоит перед вами фронтом. Вспомните, что вы – французские солдаты! Выигрыш этого сражения открывает перед вами ворота древней русской столицы и дает нам хорошие зимние квартиры. Враг обязан будет своим спасением только поспешному миру, который будет славным для нас и наших верных союзников! Дано в Главной квартире перед Можайском 7 сентября 1812 года. Наполеон». – Взял у Коленкура лист, просмотрел. – Размножить, прочесть перед сражением.
И – стремительно, будто опоздал – спать. Но спал не более получаса. Снова смотрел на гаснущие русские костры.
– Они, говорите, не сдаются? – спросил Коленкура.
– Если судить по Шевардино.
– Что ж! Вот она, их могила… Жаль, Фавье привез нам вместо благоуханного испанского вина…
Не договорил. Адъютант маршала Мармона поздно вечером прискакал с известием огорчительным: в сражении под Аропилем союзные войска нанесли жесточайшее поражение французам. А ведь у Мармона солдат было вдвое, чем здесь.
– Уксус! – Наполеон почти вскрикнул, кидаясь в постель: фразу закончил.
Показалось: спал мгновение. Открылись поры в корнях волос, пот залил лицо. Утерся простыней. Тишина стояла жуткая. На пологе замершие, ждущие тени.
– Двадцать три года счастья.
И даже застонал. Ничего не поделаешь, если вырвалась из-под спуда. Обычное для обычных, для него счет счастливых лет – сомнение. Ставится вопрос о следующем годе. Где вопрос, там – чет-не-чет.
«Наполеон» – не что иное, как победа, исполнение призыва завершить творение, ибо царства стоят на пути единства человечества. Земля должна быть во власти абсолютной воли. Для осуществления Промысла оказались не годными ни Александр Македонский, ни Рим, ни Священная империя Карла V. Теперь его черед.
Наполеон полотенцем вытер насухо лоб, шею, грудь. Впадая в очередное забытье, вспомнил о предложении Даву пятью дивизиями пройти лесами к Утице, ударить во фланг и в тыл армии Багратиона, загнать в устье Колочи, превратить в хаос боевые порядки русских, уничтожить. Пришлось пошутить: «Вы всегда хотите всё окружать».
План Даву был хорош, но войск у старца Кутузова столько же, сколько у него. Русские солдаты, привыкшие, что командиры у них бездарные, платят жизнями, исправляя полководческие и офицерские дурости.
– Русские солдаты не сдаются, – сказал себе Наполеон, – но мои убивать умеют превосходнее.
Заснул, а уже в три часа сидел с Раппом и пил горячий пунш.
– Итак, сегодня придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым! – Наполеон отхлебывал целительный напиток маленькими глотками, прогревал горло. – Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. За три недели стояния сей полководец ни разу не покинул своих апартаментов, ни разу не сел на лошадь осмотреть укрепления… Генерал Беннигсен тоже старец, но куда бойчее и подвижнее. Почему Александр не послал сего ганноверца заместить Барклая?
Принесли доклады корпусных командиров. Наполеон замечаний никому не сделал и вдруг посмотрел на своего дежурного генерала:
– Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут с сегодня дела?
– Без сомнения, Ваше Величество! Мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости.
Император снова читал, и лицо ему стягивала забота. Сказал, не поднимая глаз от донесений:
– Счастье, Рапп, самая настоящая куртизанка. Я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе.
– Ваше Величество! Помните, вы сделали мне честь, сказав под Смоленском: дело начато – надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более чем когда-либо. Теперь уже некогда отступать. Армия знает свое положение: каждому солдату известно, припасы можно найти только в Москве, а до Москвы всего лишь 120 русских верст.
– Бедная армия! Она сильно поубавилась! – Наполеон почти приласкал ладонью бумаги. – Рапп, но ведь и это к лучшему. Остались только хорошие солдаты. Кроме того, гвардия моя за два с половиной месяца боев неприкосновенна.
Голодный генерал и дыра в крыше
Для каждого, кто был на Бородинском поле, ночь перед сражением незабвенная.
Но ежели Наполеон после Шевардинской схлестки и перед Генеральным сражением обе ночи вымучивал, то Михаил Илларионович постарался устроиться почти обывательски. Упаси боже от выдающегося. Ночь перед Бородином была для русского полководца еще одной ночью из данного Богом срока жизни.
Главнокомандующий лег спать нарочито пораньше. И спал. Ясная голова предводителя войск – оберег от ненужных смертей: третья доля успеха.
Вторая доля – солдат. Русский солдат в битву на смерть идет, потому и жив.
О третьей трети Михаил Илларионович не токмо перед сном, но и пробудившись, думать себе не позволял. Оная доля – число полков, пушек, выдающихся генералов, офицеров не дураков, а также что у солдата в котелке и есть ли милому резон умирать за жизнь, коли жизнь – рабство, солдатское, крестьянское. Ни подвигом, ни самой смертью – волю не купишь.
Спал Кутузов перед Бородином, силы на сие хватило.
А вот подчиненным главнокомандующего не больно спалось.
Начальник штаба и начальник артиллерии 1-й армии, два Алексея, два генерал-майора, Ермолов и Кутайсов, засиделись после позднего ужина. Кутайсов принялся читать Фингала, но вдруг оборвал стихи на полуслове, и – глаза в глаза:
– Меня завтра убьют.
– Перекрестись, друг мой! – Ермолов взял у Кутайсова книгу, дочитал строфу. – Остальное на завтра, коли переживем Генеральное.
Не ложился до полуночи и генерал от инфантерии граф Милорадович. Насыщался.
Его адъютант поручик князь Петр Вяземский прибыл на Бородинское поле поздним вечером 25 августа. Начальника своего нашел возле костра близ Горок. Михаил Андреевич был весел, легок и ужасно голоден.
– Вяземский! Ты поспел к великому празднику. Завтра нас всех накормят и упоят, но не прихватил ли ты с собою хоть что-нибудь на ужин?
– Я смотрю – тихо, а оказывается, поесть некогда, – посочувствовал адъютант командующему правым флангом 1-й Западной армии.
– Вяземский! Второй день голодаю. Провизии взять не догадался, а здесь купить не у кого. Маркитанты чуют не хуже воронов, какому побоищу быть. Токмо вороны сюда, а маркитанты отсюда, врассыпную.
Поручик Петр Андреевич Вяземский приехал воевать в коляске. В синем казачьем чекмене с голубыми обшлагами, в медвежьем кивере с высоким султаном – форма полка, набранного на деньги Мамонова. Сабля, два пистолета, но верховой лошади не имел. Великолепного скакуна должен был доставить из Москвы главный его конюх. А вот корзины с жареными курами, с доброй сотней сваренных вкрутую яиц, с окороком, с грибным пирогом, с полсотнею пирожков, с дюжиной калачей пришлось взять. Жалеющая барина прислуга нагружала корзины. Шампанское тоже было. Правда, у камердинера. Полдюжины бутылок на случай победы. Была и водка – раны залить.
Михаил Андреевич пришел в восторг от хозяйственной мудрости своего юного, восемнадцати лет от роду, адъютанта.
Отужинали под музыку, долетавшую из лагеря французов.
– Знать, у вице-короля веселые ребята! – сказал Милорадович, указывая куриною ножкой за Колочу. – Что с них возьмешь? Итальянцы!
Генерал ел, как едят оголодавшие люди. Вяземский, глядя на начальство, тоже поел с охотою. На пирожки налегал.
– Что Ростопчин? Как Москва?! – спрашивал Милорадович весело.
– Федор Васильевич, как всегда, с огнем в очах. Оповестил Москву о таинственном шаре, на котором полетят пять сотен героев, и злодею Наполеону будет от сего шара вред и погибель.
– Да, без шара нам придется лихо! – Генерал смеялся от души, а вопросы задавал так, будто у него – бесстрашного воителя – душа замирала: – Но Москва? Что Москва?
– Федор Васильевич так говорит: древняя столица спокойна, тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола – уехали.
Милорадович хохотал, а смотрел на юного князя ласково и отечески.
– Княгиня Вера здорова?
– Рожать ей скоро. Она с Карамзиной, в Ярославле. Трудно расставались, но без слёз. Это, говорят, так вредно – оставлять слезы в сердце.
– У вас, князь, прекрасный русский язык! – похвалил по-французски Милорадович. – Опять же о Ростопчине. Его афишки – война пером. И перо сие принадлежит по праву воюющей армии. А как ловко! Как всё по-русски: «государю угодить», «Россию одолжить», «Наполеону насолить». «Меньше страха – меньше новостей». «Понять можно всё, а толковать нечего!» Я, честно говоря, завидую графу. Солдаты любят круглое словечко. Скажи позабористей – и враг на штыке!