– Сказано не хуже, чем у Ростопчина.
– Ах, князь! Поговорить бы всласть – да пора на боковую. Перед сражением – лучшего не надо! – И спохватился: – Петр Андреевич, ступайте спать в мою избу. Я ночую в палатке. Ночь. Может всякое быть. А вы, князь, без всякого, – генерал хохотнул, – идите и сразу спать. Завтра сил много понадобится.
И опять всё по-французски. Генерал от инфантерии, командир двадцати тысяч русских солдат – по-русски изъяснялся неважно. Впрочем, его французский был хуже некуда.
На крыльце дома Вяземский задержался. Тучи унесло, и звезды сияли и меркли, будто их раздувал великан в шапке-невидимке. Дунет – вспыхнут, дунет – вспыхнут.
Уже под простынею князь Петр вызвал личико Веры, но увидел ее благословенный живот и ее заблестевшие влагою глаза. Он заснул, чувствуя, что и на его глазах – влага.
Война знает цену сна, но сама – дева бессонная.
Рано легши спать, Кутузов и пробудился едва ли не первым в армии.
Умылся, помолился и с мыслью: быть тому, чего народ нажил и чего белая кость не прожила, – сел завтракать.
От еды душу не воротило. Откушал с удовольствием. Сердце было покойно, Михаил Илларионович встал из-за стола, перекрестился, благодаря Господа за хлеб. Тут и жахнуло молотом по крыше. Изба вздрогнула, с потолка посыпалось.
Адъютанты подскочили к главнокомандующему, вывели в сени. В крыше зияла синяя прореха.
– Спокойно, друзья мои! Угодили, но без вреда. Сие нам в прибыль.
Казаки уже подали лошадь, поставили скамеечку, но Кутузов сказал:
– День будет долгий. Заложите пару в дрожки.
– Надо бы уйти отсюда, – настойчиво сказал Паисий Кайсаров.
– Ядро шальное! А место меняем. Не страха ради. По надобности.
И всею квартирою направился в Горки.
Начало
Небо простерло над французами и русскими ликующую бездну синевы. На востоке румянилась, как щечки младенца, заря. Но кто же видел из пришедших сюда Божию просьбу – опамятоваться, ради совершенства и красоты Творения.
Война до того торопилась, что Жуковского – птицу самую раннюю – подняла барабанным боем.
Ополчение строилось в боевые порядки, опередив регулярные полки. А казаков подняли квартирьёры, привезли лекарство от страха.
– Ребята, к стопке! – весело звали, сами-то уж взбодрились.
И диво-дивное! Никто к дармовой водке не шел.
– Не такой нынче день, не к тому изготовились! – оказал за всех Парпара.
Мудрое слово в строку пришлось.
Из окопа длиною в полверсты, отрытого французами за ночь – знать, не одним весельем были заняты солдаты Наполеона – медленно, неотвратимо выползли на приготовленные места сто два орудия генерала Сорбье.
– Лёвушка, что это у них? Змея, что ли, железная? – удивился Василий, не сразу взяв в толк, чего углядели зоркие глаза его.
Лев ответить не успел. «Адская батарея» Сорбье, названная этак самим Наполеоном, метнула молнии на флеши деревни Семеновской. Земля затрепетала под ногами, и вслед за огненными шарами ядер покатился рев, какого и в преисподне не слыхивали.
Наполеон начал битву. Он появился перед войсками за четверть часа до им же назначенного времени – идти и убить.
Туман, закрывавший позиции русских, тотчас расступился перед императором. Огромное солнце собственного Его Величества счастья поднималась над миром. Над его миром. Для него и ради него – всходило солнце Бородинского поля.
Солдатам читали воззвание, и они, видя перед собой императора, кликами единодушия и жажды сражения оглушили своего вождя.
– Энтузиазм Аустерлица! – Коленкур умел польстить Наполеону.
Прискакал адъютант Нея.
– Маршал спрашивает, не пора ли начинать? Русские стоят на месте.
Наполеон рассмеялся:
– Наконец мы их держим! Вперед! Ключи у нас, откроем же ворота Москвы.
И уже через несколько минут, почти одновременно с батареями Даву, с гаубицами генералов Пернетти и Фуше, генерал Сорбье подал вестовой знак, и его Адская батарея изумила русских чудовищной плотностью огня.
Сдача Бородина
Пушки Наполеона разбудили камердинера, а уж камердинер князя Петра Андреевича.
Спал с удобствами, но одевался как в горячке, и ему казалось, по-солдатски быстро.
Вышел на крыльцо, а Милорадович и свита в седлах. Поскакали, и Вяземский остался один, вспотев от ужаса и комичности своего положения. Лошади нет! Бегом за Милорадовичем не угонишься. Нелепо! Стыдно!
Рука невольно цапнула за пистолет. Однако ж застрелиться – еще худшая низость и комедия.
– Князь, возьмите мою, запасную! – Перед поручиком Вяземским остановился юнкер, мальчик-воин.
– Как я вам благодарен! – воскликнул Петр Андреевич, но юнкер, подаривший коня, умчался догонять штаб Милорадовича.
Вяземскому не пришлось узнать ни имени благодетеля, ни где его найти потом.
Потом… Скакал в одиночестве. Что-то посвистывало. Но не птицы. Будто хлыстом стегали по воздуху. Раз повернулся, другой – никого. И вдруг увидел – войну.
Горе-поручик догадался: синие, рвущиеся к деревне – французы. Он не знал, что это и есть – Бородино.
Удар по Бородину в планах Наполеона был отвлекающим. Но отвлекать неприятеля от своих тайных задумок, ведущих к победе, приходится жизнями.
106-й полк, явившись перед русскими егерями из-под завесы последних косм утреннего тумана, ударил в штыки. Полк вел командир пехотной бригады генерал Луи Плозен. Плозен был с Наполеоном во всех его битвах. Схватка за Бородино стала для него последней. Смертью Плозена начался счет убитым в тот день генералам.
Французы стремились к мосту через Колочу. Мост и переправы на реке Войне охраняли матросы гвардейского экипажа. Русские моряки тоже были на поле Бородина.
Еще чего! Французики в штыки! А русского не желаете? И лейб-гвардейцы, егеря, гвардейцы матросы бросались на 106-й полк, кололи и умирали.
Вяземский, осадив коня, смотрел, как зеленые ряды егерей и моряков мешаются с синими рядами французов. Достал и надел очки.
– Потом – слово здесь неуместное, – сказал себе князь.
Чудовищный клубок, крутящийся, катящийся к реке, к деревне, и вновь от реки, от деревни, всё время таял.
Вдруг взрывом – разлёт, но земля осталась в сине-зеленом, как в цветах. Цветы ведь недвижимы.
Вяземский вскрикнул. Не от страха, не от ужаса, но вскрикнул, дал коню шпоры и полетел навстречу тому, что ждало его. А там было не по-нашему.
Зеленые волны егерей, собираясь в ручеек, перекатили мост и ушли за Колочу. По мосту хлынула синяя река, растекаясь по берегам и уже затопляя улицы Бородина.
Генерал Остерман-Толстой пустил французам во фланг бригаду полковника Вуича, героя суворовских походов, 19-й и 40-й егерские и сверх того Петровский полк Манахтина.
– Ребята! – кричал Манахтин. – Бородино – это Россия. Это – вся Россия! Не отдадим!
Удар русских егерей был смертельный для 106-го полка. Однако ж Наполеон потому и гений, что генералы его были обучены воевать превосходящими силами. Натиск 82-го французского полка, подкрепленного плотным истребительным огнем батарей, остановил русских. Полковнику Манахтину разворотило живот картечью.
Русские отступили, оставив кропить кровью землю бородинскую: 700 солдат, 27 офицеров.
Кому вечный покой, а кому жизнь с крестом на геройской груди. Егерь привел и сдал самому Кутузову французского офицера. Лицо егеря сияло счастьем. Усы-то еще не растут, но богатырь.
Офицер был ошеломлен, однако ж благороден:
– Ваш солдат, генерал, отнял у меня шпагу, но не потребовал кошелька.
– Нынче русскому солдату не деньги дороги, – сказал Кутузов и вручил солдату Георгиевский крест.
– Ну, я побежал! – глядя на Кутузова во всю свою молодость, весело сказал егерь. – Там до того жарко. Куда бане!
Михаил Илларионович видел, как было утеряно Бородино. Понимал: французы приобрели позиции, с которых удобно атаковать центр армии и, самое неприятное, Курганную батарею Раевского. И французы не мешкали. Подтянув орудия, принялись обстреливать и батарею, и Горки. Генерала Плозена заменил его помощник Буассерфей. Распоряжения нового командира были по обстановке.
Русские скоро примирились с потерей Бородина. Битва Бородинская, а Бородино стало добычей французов в первый час сражения. Но, как и предвидел Кутузов, главное дело разворачивалось на левом фланге.
Наполеону было из чего собирать ударные кулаки, подавляющие противника прежде всего числом. При стойкости, равной стойкости русских, при умении сражаться и побеждать. В этом солдаты Наполеона не знали равных себе.
Смертельное стояние
Генералы Компана и Дессэ – шестнадцать тысяч солдат – прокрались к Багратионовым флешам (французы называли их ретраншементами) и атаку начали огнем пятидесяти одного орудия. Не пехота – пушки были впереди. Наполеон, веруя в мощь огня, атаковал позицию русских, назначенную им к уничтожению.
Пятьдесят одно орудие к 102-м орудиям Адской батареи – стена раскаленного железа. Флеши и впрямь были защитою малонадежной, но земля родимая, поднятая валом, на себя принимала ядра, картечь, пули, и когда Компана, приблизившись к флешам на 250 шагов, повел дивизию в атаку, русская картечь, русские пули остудили горячую кровь генерала.
Генерал был убит, его дивизия рассеяна, но один редант из трех был у французов. Не давая им развернуть пушки, сводные гренадерские батальоны графа Воронцова, дивизия Неверовского навалились, и первый бой за флеши кончился нашею победой.
Тяжело ранило генерал-майора Воронцова и генерал-лейтенанта Горчакова.
Часы показывали половину седьмого. Дивизия Компана, потеряв командира, скорее бежала, чем отступила, и Наполеон, пресекая беспорядок, послал в дивизию дежурного генерала Раппа.
Всё это по-наполеоновски стремительно. Окружению императора казалось, что их предводитель остановил время.
Семи еще не было. Бой притих, но скрытно, лесом, Рапп и Дессэ вели дивизии ретраншементам в тыл. Впереди опять-таки пушки.