Остановил коня. И, может быть, на свое счастье: тараня пространство, пролетело большое ядро.
Надо было бы перекреститься, но лошадь рванулась в галоп, и пришлось крепче ухватить поводья.
Каша войны
Тревожась за левый, накрытый мраком фланг, Михаил Илларионович со всею Квартирой перебрался из Горок к Дохтурову, в самый центр сражения.
Наполеон тоже был для русских на левом, для него – на правом фланге. Мистика, благосклонная к любимцу крылатой Ники: правая рука сильнее левой. Для большинства.
Наполеон, покинув ставку в Валуеве, следил за сражением со взгорья Шевардинского редута.
Серый от недомогания, от бессонных ночей, он ходил взад-вперед, имея за спиной своих маршалов-герцогов, мрачный от недоумения, от едва уловимых, но тупящих голову предчувствий.
Разящая батарея русских в центре не взята, левый слабый их фланг атаку отбил. Великолепный Компана – убит, убит не знавший страха Плозен. Артиллерия Багратиона, защищенная редантом, выламывает в полках бреши. Умирают его солдаты. Они, обученные битвами, могли бы пройти по материкам, давши планете Земля единого повелителя.
Доволен был Наполеон одним Кутузовым. Старец понимает: его левый фланг – овечка для волка. Во время атаки подкрепил Багратиона, но это всего лишь подкрепление, латание прорех.
Так оно и было. Кутузов прислал из резерва три гвардейских пехотных полка, три кирасирских с восьмью пушками гвардейской артиллерии Аракчеева и еще тридцать шесть орудий трех артиллерийских рот.
Вот и всё, на что способен Кутузов: умение стоять, стало быть, получать и сносить оплеухи. Слывет лисом, но не чувствует беды. Воевать с Наполеоном, заменяя убитых пока еще живыми, – дело пропащее.
На шестьдесят орудий русских император тотчас обрушил огонь ста пятидесяти.
Пушки кромсали оборону русских, ядра, шипя по-змеиному, летели над Кутузовым, над его генералами, обер-офицерами, над юной порослью колонновожатых.
– Нас раздавят, как тараканов! – ужаснулся Николай Муравьев, и Муравьев 1-й грозно урезонил брата:
– Страшись молча. Кутузов приказал прислать из резерва сто орудий. Устоим.
Наполеон и впрямь собирался раздавить русских. Верный себе, приготовлял атаку грандиозную. Ее правая рука – маршал Даву с дивизиями Морана, Фриана, Раппа. Левая рука – маршал Ней. На острие этой колонны – дивизия Ледрю, во втором эшелоне дивизии Моршана и Разу. В затылок им третья волна: 8-й корпус маршала Жюно – две пехотные дивизии вестфальцев, Окса, Тарро. И для полного истребления армии Багратиона кавалерия маршала Мюрата: 1-й корпус Нансути, 2-й Монбрена, 4-й – Латур-Мобура. Шестьдесят тысяч лучшего в мире войска против двадцати шести тысяч русских беглецов, наконец-то настигнутых, припертых к Москве – фетишу их – все равно, что к стене.
Войска стягивались для броска скрытно, за стеной леса, а для того чтобы русским немочно было понять, что их ждет, сражение продолжалось жесточайшее. Дивизии Дессэ и Раппа ломили русскую силу – левый редант снова был у французов. И тут погиб Рапп – пуля угодила генералу в лоб.
А в бой, посланная главнокомандующим русских, уже шла железная стена.
– 2-я кирасирская дивизия! – обрадовался Лев, но легкая кавалерия была быстрее.
Во французскую пехоту врубились Новороссийский драгунский полк, Ахтырский гусарский, Литовский уланский. Трофеи – двенадцать пушек! Даву пустил конницу, но кирасирская дивизия вот она. Полетели французские головы, ударили фонтаны крови, но, не щадя отставших своих, по кирасирам картечью ударила сотня орудий.
Теперь скакали прочь, бежали, подставляя спины, – русские. Сам Даву вел дивизии убитых Компана и Раппа.
С Утицкого холма братья Перовские видели, какую громаду войск собирают французы для атаки на флеши.
– Сейчас они пойдут. – Лев положил руку на руку Василия, и рука старшего брата дрожала.
Полчаса тому назад они вернулись уже из второго за утро боя с Понятовским. Их полк прокрался в тыл польскому эскадрону гусар, и все гусары были зарублены. В плен не брали.
Сабли братьев не нашли врага, уж очень ретиво навалились казаки на ненавистное племя, уж очень скоры были их сабли и пики. Да что он такое, уничтоженный эскадрон, когда на Бородинском поле сошлись 164 эскадрона русских со 130-ю иноземными. Тридцать тысяч лошадей носили на себе жаждущих убивать и сами убивали и убиты были.
«Восемь часов, а мы живы», – подумал Василий, и у него вдруг сказалось это вслух:
– Восемь часов, а мы живы.
– О Господи! Помилуй нас! – Лев испуганно глянул на брата и глазами – на небо. – Вася, зачем такие слова? Ты разве не видишь?
– Важнее, что это видит Багратион.
Василий указал на колонну пехоты, почти бегущую к флешам. Это Коновницын вел свою 3-ю дивизию, дивизию, пять раз пережившую в арьергардных сражениях смертоверть и все-таки уцелевшую.
Багратион, не дожидаясь, когда распорядится Кутузов, послал адъютанта к Тучкову, и Тучков без промедления отправил к флешам половину корпуса. У него осталось три тысячи гренадеров, но Понятовский был не так страшен, как Даву, Ней и Мюрат.
Подмога вовремя не успела.
Французы, ведомые Даву, ударили в штыки. Левый редант был взят с ходу. Дивизия Разу вломилась в центральный редут. Все пушки оказались у французов.
Ничего не успели победители. Не стреляли русские пушки по русским. Разорвавшимся под лошадью ядром выбило из седла маршала Даву. Контузию получил тяжелую. Погиб генерал Дюппелен. Унесли тяжело раненых генералов Дессэ и Тести. Все, кто преуспел в атаке, наколоты на штыки 3-й дивизии Коновницына.
Михаил Илларионович смотрел на левый фланг Багратионовский без трубы и, поднявшись со стульчика, в трубу на правый, где Барклай.
Правый сиял солнцем, левый – тонул в клубах порохового дыма и небесной тьмы. Фронт французов был совершенно закрыт, но главнокомандующий, торопясь, подбежал к Паисию Кайсарову, спросил с нетерпеливостью в голосе:
– Где Толь?
Толь появился минут через пять и увидел Кутузова покрасневшим от гневливости:
– Скорее, дружочек! Скорее! Никому, избави боже, не перепоручая, езжайте к Багговуту! Весь корпус на левый фланг. Бегом, друг мой, ведите! Однако ж по возможности скрытно.
Человек на поле брани
Вяземский, будучи близоруким, скакал в поисках своего генерала, надев очки. Углядел летящую по ветру амарантовую шаль: Милорадович. Влился в свиту, уже без очков, постарался быть на виду, ожидая приказания. Но Милорадович не командовал. Объезжая солдатские ряды – примером собственный неустрашимости – укреплял боевой дух.
– Стой, ребята! – кричал суворовский орел. – Француз прет – не шевелись. Бей недруга, где стоишь!
– Ядер больно густо сыпет! – пожаловался солдатик.
– От ядер Бог бережет. Я далеко в тыл заезжал: от ядер нигде нет приюта. Везде бьет! Бородино, ребята! Здесь трусу нет места.
Вяземский не знал, что это за полк, а может быть, дивизия. Почему все стоят, почему не идут в бой. Почему он, поручик, никому не нужен.
Скакал за генералом, а Милорадович выехал перед фронтом, дразня французов, и французы палили по генералу и по его свите. Вяземский уже сообразил: не хлыст режет воздух – пули.
Вдруг лошадь Милорадовича кинуло в сторону. Села на задние ноги, скакнула, но подняться сил не осталось. Генерал успел выпрыгнуть из седла.
– Коня!
Ему подвели другую лошадь.
Разгоралось сражение за Курганную высоту.
По четырем мостам, наведенным французами ночью возле деревни Алексенки, через Колочу перешли дивизии Жерара и Брусье, а дивизия Морана была уже совсем близко.
Огонь батареи Раевского обратил бы в бегство любую армию Европы, но в атаку шли – солдаты Наполеона.
– Да здравствует император! – гремело со стороны Колочи, и дивизии, дивизии, дивизии…
Вяземский взглядывал на генерала, но его, кажется, не волновали густые колонны в синих мундирах.
Прилетело ядро, крутясь и шипя, сверлило землю у самых ног лошади Милорадовича, а он и тут явил свою отвагу:
– Бог мой! Неприятель отдает нам честь! Вы видите, Вяземский?
Вяземский видел, как озираются на командующего солдаты батареи: граф, забывшись, говорил все это по-французски.
Подъехал озабоченный обер-офицер. Не к Милорадовичу, к поручику:
– Князь, снимите свой кивер. Я только что остановил мчавшегося на вас казака. Спасибо он крикнул мне: «Ваше благородие! Смотрите, куда, врезался проклятый француз!»
– Что же мне делать? – растерялся Вяземский. – Без головного убора разъезжать нехорошо.
– Сбрось ты эту приманку для своих и чужих! – рассмеялся Петр Валуев. – У меня есть лишняя фуражка. Примерь.
Фуражка пришлась впору. Тут как раз Милорадович помчался из одного пекла в другое, и адъютанты следом.
Встретили командующего 1-й армии. Барклай де Толли, обозревая картину сражения, закипавшего вокруг Курганной высоты, выехал на слишком открытое, на простреливаемое поле, и было видно, как ядра, всплескивая землю, будто воду, падают совсем близко от полководца, все гуще, гуще.
– Ах, он удивить меня хочет! – прокричал то ли солдатам, то ли свите своей балагур Милорадович и помчался на французов.
Нашел приют на пригорке, ужаснее которого сыскать было невозможно. Здесь скрещивался огонь из Бородина и с позиций возле Курганной высоты.
Ординарцы поставили складной стул, развернули складной стол, и Милорадович сел погреться у огонька французских батарей, приказавши адъютантам:
– Я голоден. Подайте завтрак.
Нашелся всего лишь бутерброд: булка с сыром. И генерал съел бутерброд, осыпаемый ядрами и пулями, будто это было важнейшее дело для командира двух корпусов.
Наконец-то завтрак закончился. Поехали прочь, и тут лошадь у Вяземского споткнулась, заскакала. И он увидел кровь на земле.
Идиотская радостная улыбка озарила лицо поручика. Под ним ранило лошадь!
– Le baptéme de feu! – вырвалось у него.
– Крещен! Крещен! Огнем крещен! – сказал ему Дима Бибиков, тоже адъютант Милорадовича.