– Посылать пушки туда и сюда без меня есть кому. А на левом фланге Кутузов требует привести артиллерию в надлежащее устройство.
– Ну, что с тобой поделаешь, милый мой Фингал! – улыбнулся Ермолов товарищу. – С богом!
За крестами
Для солдата, для офицера и даже для генерала к десяти часам утра Бородинское сражение перестало быть осмысленным: иди туда, куда послали, отбей, убей, умри.
Багратион видел флеши и Семеновскую, Раевский свое поле и Курганскую высоту, Дохтуров неприятеля, идущего из-за Стонца. Даже Барклай де Толли навряд ли представлял себе общую картину сражения.
Но нет! Не высшая воля вела дивизии и собирала батареи в чудовищные тучи. Наполеон искал на русском поле свою победу, насылая рои пчел-убийц. Вместо Микулы Селяниновича на страже поля и самой земли русской стоял Кутузов. Дымокур в его руках трудился прилежно, стало быть, разительно.
Две человеческие воли не только олицетворяли два мира, они сотворяли битву: профессиональное убийство, называемое войной, немыслимо без науки, чудовищно извращенного ума, опыта и мощи духа. Вот и свершали то, что должно было свершиться.
Что же до Барклая де Толли, сей генерал – в обидах, как в коконе – искал смерти. Белая лошадь, посадка, будто на выездке, гордая голова, на лице – полководческая непроницаемость.
До Бородина в сражениях Михаил Богданович наловил своим генеральским телом шестнадцать пуль. На Бородине – Господь хранил его.
Судьба в тот понедельник, после тишины воскресного светлого дня, была к генералам немилостива. Ядром с редута выбило из седла славного Монбрена. Тяжелое ранение получил Моран. Его сменил Ланаберт и был убит. На место Ланаберта Наполеон отправил Коленкура – брата герцога. Коленкура хватило на час. Пуля попала в лоб.
Барклай де Толли был на Курганной высоте, когда французы бросили на русские пушки пехотную дивизию и тяжелую конницу.
Командующий армии вспомнил наконец, что он не смертник, не поручик, отвечающий за две пушки. Поскакал со своим поредевшим штабом в Горки. Оценить происходящее, отправить подкрепления.
И тут как раз пришлось бежать другому славному генералу – самому Раевскому. Командир 7-го корпуса встретил Бородино на трех ногах, с палкой: то ли вывих, то ли сильный ушиб – было не до врачей. Его командный пункт располагался в небольшом редуте за Курганной батареей. Когда французы навалились сокрушительной массою пехоты и конницы, пушки батареи вдруг начали умолкать одна за другой. О, вечная русская болезнь – снаряды кончились!
Раевский послал ординарцев к Паскевичу и к Васильчикову, чтоб ударили по своей же павшей высоте с флангов. И тут услышал отчаянный крик своего адъютанта:
– Ваше превосходительство! Спасайтесь!
На командный редут со штыками наперевес бежали французы-гренадеры.
Забывши о больной ноге, Раевский скачками сиганул в овражек, где стояла лошадь. В седло, вскачь!
О мгновениях войны – легенды на века.
Пока адъютант Кутузова, полковник, искал Милорадовича, пока с поручиком Вяземским этот полковник добрался до Бахметьева и 23-я дивизия двинулась на помощь Багратиону, французский генерал Бонами, командир кирасирской бригады, со шпагою в руках вскочил на бруствер люнета – всего-то метр с гаком. Победа!
Французское знамя на Курганной высоте – это разорванная оборона Кутузова. Это попадающие под обстрел восемнадцати русских пушек дивизии Барклая и корпус Дохтурова. А к восемнадцати, будьте уверены, прикатят еще сто восемнадцать! И флеши опять у французов.
Бородинское солнце, не сумевшее в тот день осветить армии Багратиона – над Россиею оно ведь русское, – должно быть, и впрямь стало солнцем Бонапарта.
Ермолов, спешивший на левый фланг, оказался – Промыслом Господа – как раз напротив Курганной высоты. Солдаты, как горох, катились прочь от своей твердыни, ибо французы разворачивали пушки, а кавалерия секла, будто капусту, потерявшиеся от страха головушки.
Алексей Петрович, озираясь, увидел поручика-артиллериста. Голова перевязана, но торопился на батарею, а теперь встал в недоумении.
– Поручик! Хватай тех, кто справа от тебя! – крикнул генерал. И сам же кинулся к солдатам: – Ребята, какого полка?
– Перновского! – отвечали солдаты, грудясь возле генерала.
– Поручик, фамилия?
– Глухов, господин генерал!
– Поручик Глухов, строй полк – и вперед. За мной! – Сам уже мчался налево, в расположение корпуса Дохтурова. – Ребята, какого полка?
– Уфимского батальона!
– В штыки, ребята! В штыки! Пленных не брать.
Генерал-майор Кутайсов, артиллерист, командующий артиллерии, оставив пушки, летал по полю, собирая бегущих егерей. Остатки 18-го, 19-го, 40-го егерских полков, при виде генерала на коне, опамятовались, строились. И снова бежали, но уже не прочь от смерти, а со смертью на штыках.
Французы стреляли залпами. Пушки завертывались в клубы дыма – этакое ведь позорище – по своим!
Полковник Никитенко развернул все три артиллерийские роты, посланные на помощь Багратиону, ахнул по люнету – слава богу, что не редут поставили.
И пошло!
Падали солдатушки, падали! А стена штыков к земле не гнулась. Ермолов выхватил у своего адъютанта сумку с солдатскими крестами.
– Ребята! Это – ваше! – поднявшись на стременах, метал кресты горстью: – Вперед! За славой!
За славой, как за жизнью.
Развеселясь, хохоча, солдаты бежали под свинцовым дождем, поднимая кресты. Кто поднял, тот герой.
Через стену огня, и где уж тут пленных брать – кололи.
Генерал Бонами, раненный при взятии люнета, отступить не успел. Солдаты, с крестами за щекою, вознесли генерала на штыки. И добили бы, не окажись поблизости адъютанта Ермолова.
Четверо егерей кинули француза на носилки, потащили к Кутузову.
Михаил Илларионович к тому времени перебрался опять в Горки. У Дохтурова было чересчур жарко.
Смотреть уже приходилось не только за левым флангом, но центр спасать.
Отчаянное положение Курганной высоты зело озаботило Михаила Илларионовича. Не дожидаясь утраты ключевой для обороны батареи, отправил ординарцев к Уварову и к Платову.
Командир 1-го конного корпуса Федор Петрович Уваров имел шесть полков – две с половиной тысячи сабель плюс двенадцать орудий. Под рукою Матвея Ивановича Платова было девять казачьих полков, еще шесть под командой полковника Балабина пришлось поставить на Московской дороге на случай обхода и удара в тыл.
Платов подождал, когда подойдет корпус Уварова, и с тремя тысячами казаков перешел речку Колочу, потом Войну.
Полководцы Бородина
Не поднимаясь со стульчика, Кутузов тянул голову, силясь усмотреть нечто в той стороне, где ютилась деревенька Беззубово. Рушился левый фланг, кипела кровавая каша возле Курганной батареи, а старец с мальчишеским нетерпением смотрел на покойные поля и леса, будто там было всё, чем мог наградить его нынешний день.
Наконец пушчонки ахнули на правом фланге дивизии Ориано: Уваров подавил итальянскую батарею, притаившуюся в лесу.
Кутузов благодарно вздохнул и снял фуражку.
У него не было собственного солнца – не император, но он знал: его место от Бога. Во взгляде его единственного глаза был Бог.
Казаки Платова тоже не сплоховали, в первой же стычке пленили двести пятьдесят человек разных чинов.
Четыре полка донцов устремились по дальней дуге через реку Войну в тыл корпуса вице-короля Евгения Богарне, другие пять короткою дорогой, мимо деревенек Новой, Захарьино, целили на Бородино, ударить по войскам, катившимся для закрепления успеха на Курганную высоту. Уланы Уварова атаковали кавалерийскую дивизию Орнано, напали на 84-й пехотный полк в Беззубове и с тыла на французские части, занимавшие Захарьино.
Наполеон знал, много ли стоят его командиры.
Филипп Антуан Орнано, дивизионный генерал с маршальским жезлом в ранце, двоюродный брат императора, – был отважен, но молод. Двадцать семь лет от роду. Орнано посчитал свое участие в битве исполненным: замкнул на себе несколько русских дивизий, затаившихся, ожидающих нападения. И когда казаки и уланы объявились перед фронтом, в тылу и на флангах, предпочел бегство. Бегство вполне разумно, если непонятно, какие силы тебе противостоят.
Наполеон тоже пока не понимал, какую задачу задает ему старец Кутузов. Исхитрился-таки! Вот только чем он располагает. Дивизии, шедшие оседлать только что занятую Курганную высоту, повернули навстречу Платову и Уварову.
Через тридцать лет после Бородина Николай Николаевич Муравьев 2-й напишет в своих «3аписках»: «Платов был в тот день пьян и ничего не сделал, как и принявший после него команду Уваров ничего не предпринял. Внезапный удар этот мог бы решить участь сражения в нашу пользу».
Увы! Одной легкой кавалерией с дюжиной пушечек дела решить было нельзя, но ведь правый фланг так и не двинулся на французов. Никаких задач, кроме кавалерийского рейда, Кутузов Наполеону не задал.
Да можно ли сравнивать этих вершителей Бородинского сражения?
Кутузов, принявший армию под командование десять дней тому назад, и Наполеон, проживший жизнь со своими солдатами.
У Наполеона генералы, проверенные в походах, лично преданные, получившие из рук предводителя – царства, герцогства, маршальские жезлы. А что у Кутузова?
Багратион презирал главнокомандующего – царедворец. Барклаю де Толли было только до себя: обижен несправедливейше – Александром, ограниченным Багратионом, всем корпусом русского офицерства, всем дворянством. Чем занимался Барклай де Толли на поле Бородина? Искал места погорячей, подставляя под пули, под ядра своею неустрашимостью, неуязвимостью – солдат. Не был он в тот день командующим армии, в лучшем случае – командир полка, а то и батальона. А Милорадович? Получил в командование два корпуса. Но вместо генеральских забот устроил соревнование с Барклаем де Толли в безрассудности. Помните завтрак под перекрестным огнем французских батарей? Позавтракать Милорадовичу было нечем. Зато в истории запечатлен. Дуростью. А что Милорадович говаривал о Кутузове? Человек подлого нрава.