Впрочем, восхищаемся героями. Как осудишь?
Что в вину поставишь? Разве самую малость – пятьдесят восемь тысяч убитыми, кровавую дорогу до Можайска и кропленую кровью до Москвы.
На поле Бородина у русских был всего лишь один командир – Кутузов. Все остальные – герои.
Нелепость! В лоб на батарею Раевского, захваченную французами, развернувшую русские пушки на русских, солдат вели начальник штаба 1-й армии Ермолов и начальник артиллерии Кутайсов. Оба верхами.
К месту сказать об отношении к главнокомандующему командира 7-го корпуса Раевского: перемену Барклая де Толли на Кутузова он посчитал потерей для армии.
А Багратион так был подавлен назначением Михаила Илларионовича. «Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем, – писал он друзьям. – Если особенного он повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги». А Ростопчину даже пожаловаться успел: «Руки связаны как прежде, так и теперь… По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию – всё выбираем места и всё хуже находим…»
Таковы генералы Кутузова на Бородинском поле. Других у него не было.
Принесли Бонами. Михаил Илларионович, оставя на мгновение свой стульчик, подошел к раненому.
Кирасир Бонами был огромный. Носилки в крови, лицо – красное месиво.
– Спасите его! – приказал докторам.
Генерала тотчас отправили в Татариново.
Доктора постарались. Заткнули на теле могучего француза двадцать одну дырку.
Прискакал адъютант Ермолова с Курганной батареи.
Батарея возвращена, но требуется немедленная замена корпуса Раевского. Из десяти тысяч солдат в строю не более тысячи. Генерал-майор Ермолов, отбивший батарею, ранен в шею, уехал в лазарет. Генерала-майора Кутайсова ищут. Его лошадь залита кровью, обрызгана мозгами. Генералу, должно быть, ядром оторвало голову.
На Курганной батарее было тихо.
– Остановились, – сказал за спиной Кутузова Паисий Кайсаров.
– Корпус Раевского отвести! – приказал Кутузов. – Позицию занять 24-й дивизии Лихачева.
Дивизия эта была половиною корпуса Дохтурова, но она стояла неподалеку от Курганной батареи.
– Не стреляют! – снова изумился Паисий Кайсаров.
– Помчались воевать с Платовым, – сказал Кутузов и подозвал адъютантов, не стыдясь утереть слезу при всех: передышка радовала.
Пришла пора генералам поспешатъ.
Наполеон, впрочем, тоже поспешал. Получив донесение об атаке русской конницы на тылы корпуса Евгения Богарне, прямо-таки кубарем помчался на свой левый фланг. Спасать сражение.
Вице-король Евгений, не ведая, каким силами смята дивизия Орнано, забрал от Бородина, развернул на казаков Платова, на уланов Уварова всю итальянскую гвардию – свой резерв, 6-ю кирасирскую дивизию, три егерских полка.
Наполеон, паникуя, двинул-таки в бой молодую гвардию – пехотную дивизию Клапареда – и направил к Колоче дивизию Роге.
И здесь налицо чудовищный численный и огневой перевес, созданный гением войны всего за час.
Без пехоты, с малым числом пушек, с бездарным в делах войны Уваровым, с пьяным – в такой день! – Платовым, можно было только пугнуть. Пугнули.
Но два часа передышки стали для Кутузова, для всей русской армии, может быть, и спасительными.
Ядра
Мчаться на врага, чтобы убить или быть убитым – одно. Другое дело – гоняться за своим же генералом, боясь отстать, и смотреть, смотреть на творящееся в трехстах саженях от тебя. Ядра расшибают людей, и это уже не люди – помидоры, шмякнутые о стену смерти.
На Курганной батарее Вяземский видел, как ядром оторвало голову поручику. Видел, как земля перед курганом шевелилась, кровоточила, слышал, как выла.
Слава богу, теперь он был при спокойном, степенном генерале Алексее Николаевиче Бахметьеве. Дивизия шла на помощь Багратиону.
Ядра, как падающие звезды, проносились над головами, выше, ниже, но неизменно куда-то мимо.
Французы в шестой раз и опять-таки в лоб атаковали флеши. Дивизии Даву и Нея, загораживаясь огнем двухсот орудий, ломили в штыки. Но на этот раз предпринималась еще и хитрая атака, в обход.
Корпус маршала Жюно просочился по лесам и кинулся на флеши с тыла.
Вестфальцев 8-го корпуса остановил капитан Захаров. Имея всего два орудия, выкатил их перед фронтом наступавших и – картечью, картечью! Да так скоро, кроваво – солдаты легли на землю, немцы, – и командиры не смогли их поднять. А тут подоспел полковник Козен, уже с восьмью пушками. Расстреливал подкатывающую артиллерию Жюно – тридцать орудий. Ударили три полка русских кирасиров, 4-я пехотная дивизия из корпуса Багговута.
Маршал Жюно, спасая солдат и пушки, бежал со своими немцами в леса, подальше от заговоренных, ничтожных с виду флешей.
Шестая атака захлебнулась.
В это время 23-я дивизия Бахметьева была уже на подходе.
К полковнику, адъютанту Кутузова, и к Вяземскому со стороны флешей подъехал гусар.
– Куда ты его ведешь? – спросил он полковника, нагайкой указав на князя.
– Это адъютант Милорадовича! – изумился полковник. – Князь Вяземский.
– А я думал – француз!.. Простите, поручик. У вас плащ непривычный! – Капитан смутился и, словно исправляя оплошность, сказал, морщась, как от боли: – Князь, вашего приятеля сильно ранило. Скорее всего – смертельно.
– Кого?!
– Петра Валуева. Кирасира.
Когда разъехались, Вяземский снял фуражку, поцеловал.
– Эта фуражка Валуева, – сказал он полковнику. – У меня кивер был с медвежьим верхом… За француза принимали. Видно, и плащ нужно выбросить.
Догнали Бахметьева, и вдруг генерал рухнул наземь. Подскочили. Бледен, но улыбается:
– Лошадь, господа!
Генералу дали запасную.
И тотчас – тотчас! – ядро раздробило Бахметьеву ногу.
Вяземский смотрел на кровавые ошметки, бывшие мгновение назад ногой, и потом на ядро, шипящее, крутящееся на земле, совсем близко. Ядро подскочило, воздух лопнул.
И все кончилось. Вяземский стоял на земле, не чувствуя боли и вообще ничего не чувствуя.
– Поручик! Поручик! – Князя вывели из лужи крови: ядром разорвало брюхо его лошади.
Скакать было некуда. Доктор с помощью адъютантов пилил ногу раненому Бахметьеву. У Вяземского кружилась голова, но он стоял, не зная, что ему надо делать.
– Поручик, дайте ваш плащ! – попросил обер-офицер.
Генерала положили на плащ, понесли. Вяземский шел следом, менял уставших, хотя его шатало от немочи. И от голода! В Татаринове, передав генерала хирургам, он с ужасом обнаружил в себе этот нестерпимый голод.
Вдруг увидел Диму Бибикова. Вместо руки бинты. Сидел на земле, прислонясь спиной к палатке, и… улыбался.
– Вяземский, как ты со своими глазами здесь, а не в Колоцком монастыре, где лазарет Наполеона?
– Дима! – обрадовался Петр Андреевич, и тут его осенило. – Дима! Это я приношу несчастье,
– Кому? Где? На сим поле чести?! – Бибиков засмеялся.
– Ах, это не смешно. Валуев дал мне фуражку – и его ранило…
– Убило, – сказал Бибиков.
– А ты мне дал лошадь. И пожалуйста…
– Не смеши меня, князь! – Бибиков принялся нянчить свою искалеченную руку. – Мне больно смеяться.
Вяземский постоял, постоял и сел. Лошади не было. Найти Милорадовича невозможно. И Бибиков прав: не видя у себя под носом, не больно повоюешь, а очки исчезли. Должно быть, взрывом унесло, а может быть, и раньше потерялись.
– Скорее бы ночь!
– Вяземский! Полдень. Мы прожили на сем поле огромную жизнь, а солнце до зенита еще не добралось.
Они долго смотрели на белый шар солнца. На него можно было смотреть – через облако порохового дыма.
Сражение на Утицком кургане
Маршал Ней снова просил подкреплений. Наполеон сказал присланному:
– Передайте маршалу. Я всё вижу. Я знаю: когда, кому, сколько.
К императору подошел Бертье.
– Сир! Русские мало того что отбили очередное наступление – они атакуют. Маршал Ней не в состоянии более удерживаться. Обход Жюно провалился. Теперь он послан на помощь Понятовскому. Сир! Настало время подкрепить Нея, если вы не хотите, чтобы его корпус был раздавлен и отброшен до сего места.
Наполеон кивнул и, приложась к зрительной трубе, смотрел на Курганную высоту. За Нея он был спокоен.
Сражение в очередной раз глохло, бешеное кипение угомонялось.
Гроза сверкала далеко слева, на Утицком кургане.
Кутузов тоже смотрел в трубу. Сердито передернул плечами.
– Насколько я понимаю, Понятовскому противостоит Тучков?
– Так точно! – подтвердил Паисий Кайсаров.
– Но Тучков определен мною быть в засаде. Ему не время… – Губы сжал презрительно, капризно, на лице удивительная детская обида. – Что за самовольство. Нерадивость непозволительнейшая.
Снова смотрел в зрительную трубу.
– Кайсаров, ты видишь? Наполеон разменял Понятовского на Тучкова. Здесь у неприятеля козырей не осталось.
Восемнадцать орудий Утицкого кургана щедро прореживали польские эскадроны. Тогда Наполеон выстроил атаку четырьмя уступами: Понятовский, пехота вестфальцев 8-го корпуса Жюно, полки из дивизии Нея и Даву и конные массы корпусов Нансути, Монбрёна, Латур-Мобура.
Вестфальцы выбили из леса егерей князя Шаховского.
Тучков, очутившись перед силами, чудовищно превосходящими – в его корпусе была всего одна дивизия, – поднял солдат на курган, занятый дивизией графа Строганова.
Утицкий холм превратился в огнедышащий вулкан, но Кутузов видел: еще натиск, и спасительная высота превратится в ловушку.
И вот уже Паисий Кайсаров опрометью скакал к Багговуту: часть корпуса без промедления необходимо повернуть и спасти Тучкова.
В бой введена дивизия генерал-лейтенанта Захара Олсуфьева. Флигель-адъютант, генерал от кавалерии Дмитрий Голицын бросил на две дивизии вестфальцев дивизию кирасир. Пехотные полки принца, генерал-лейтенанта Евгения Вюртембергского – Брестский, Рязанский, Минский, Кременчугский – насаживая вестфальцев на штыки, вернули лес. Восстановили линию обороны.