Воля вождя
А солдаты и офицеры стояли. По другому воевать не умели в те поры.
Стояли в резерве лейб-гвардии Преображенский и Семеновский полки. Хорошо стояли. Четыре сотни выбили у героев французские пули и ядра.
Уставши ждать, когда их пошлют в дело, офицеры шалили. Сыновья директора Публичной библиотеки Алексея Николаевича Оленина взялись катать ядро, прилетевшее от французов. К игре пристал Матвей Муравьев-Апостол. Тут еще ядро в гости. У младшего Оленина пролетело между плечом и головою, а старшего разорвало надвое. Младшего сначала тоже сочли убитым, но оказалась контузия. Несколько лет потом был, как сумасшедший.
Отстояли свое в рядах семеновцев и братья Чаадаевы. Бог миловал их от пули-дуры, от залетного ядра.
Наполеон тоже забавлялся игрой братьев Олениных. Русские ядра будто смирялись перед Его Величеством. Подкатывались к императору кутятами. Наполеон легонько отталкивал ядра правою ногой.
Лицо его снова было серое, в глазах стояла тьма.
Собрано две трети орудий, половина армии, а победы нет! Реданты у русских. Маршалы требуют подкреплений, советуют для завершения дела ввести в бой Старую Гвардию.
Слушал орудийный тайфун, а в голове скакали цифры. Мало кто догадывается: он всего достиг – умением считать. По русским выпущено не менее пятидесяти тысяч орудийных зарядов. Пуль под миллион. Стоят.
Но русские не стояли. Они пошли. Вся вторая армия, соединенная волей Багратиона в единый организм, пошла в сокрушительное наступление.
Это было второе, после наскока казаков и уланов в тылы, атакующее действие русских.
Русские шли. Но это был день славы оружия Франции. Еще ни разу не оборонявшиеся за день, французы на атаку ответили атакой, русские остановились, дали залпы, но гренадеры 57-го полка французов, не теряя времени для ответной пальбы, ударили в штыки.
– Браво! Браво! – кричал Багратион в восторге. Он знал цену храбрости. Он знал – французы идут насмерть и найдут смерть на русских штыках.
Какому батарейцу-французу положен был высший крест наполеоновской Франции? Багратион, белый от боли, от ужаса, что начатое им дело, великое, суворовское, остановлено, силился усидеть на лошади, чтоб его видели, чтобы шли, чтобы переломили, переупрямили, чтобы погнали… И, обмякнув, стал валиться, поливая кровью коня, землю, офицеров, кинувшихся поддержать своего вождя.
Осколком ядра Багратиону раздробило берцовую кость.
Атака армией кончилась поражением. Картечь доказала в полной мере: штык перед нею – полный дурак. Люди упрямились, и еще долго. Особливо русские люди. Но время чести отлетело в прошлое. Какая честь, если на тебя не человек, а стена железа?
Александр Муравьев 1-й в поисках раненого брата прискакал на левый фланг, когда атака Багратиона набирала мощи и ярости. Это была последняя в истории рукопашная, где сошлись три десятка тысяч на все пятьдесят. Русские пришли за своей смертью, французы за победой.
Рев человеческий – звериному не чета. И громады грома. Пушки французов и русских били теперь по тылам друг друга, по батареям.
Александр, привязав лошадь к березке, поднялся на холм, где стояла батарея капитана Ладыгина, заменившего раненого полковника Вельяминова.
– Вам кого, подпоручик? – спросил колонновожатого тоже подпоручик, командир двух орудий.
– Брата ранило. Ищу.
– От нас далеко видно, да место уж больно горячее. Поберегитесь! – И показал на взрывы у французов: – В ящики с гранатами угодили. Вот он, наш единорог-молодец.
И крикнул солдату:
– Курочкин, не мешкай! Опередим – живы будем.
Зашипело, ослепило, оглушило. И солдат Курочкин замахал брызжущей кровью рукою без кисти.
– Рученька! Рученька моя!
Батареец с банником поднял выпавшее из рук товарища ядро, отер с него кровь рукавом, послал в дуло единорога, приговаривая:
– Жаль твою рученьку, чего только выть? Усова-то совсем повалило, а он помалкивает.
Александр посмотрел на Усова, убитого тем же ядром, но услышал… смех. Шутка понравилась.
Оба единорога ахнули. И у французов снова взметнулся столб огня.
– За ручку твою! – крикнул Курочкину подпоручик.
Снова шипенье, взрыв, и прапорщик, наводивший единорог, сидел на земле и держал в руках оторванную ногу.
– Ребята! Меняем позицию! – приказал подпоручик. – Рюля отнесите. А мы – вперед. Бугорком прикроемся, чтоб ноги-то хоть были целы.
Александр сбежал с пригорка, нашел коня, поехал и увидел офицеров и генерала, сидящего на земле. Бледного, залитого кровью.
«Багратион!» – ужаснулся Муравьев.
Что он такое, генерал, в московской и, тем более, в Петербургской гостиной?
Пожилой человек, у которого все в прошлом. А ежели молодой, так счастливец.
На поле чести генерал – иное.
Багратионовы дивизии, батареи, флеши – были одушевлены его духом, его волей. И какая малость нужна на все это невероятно живучее, несгибаемое – кусок железа. И нет Багратиона. Есть мужественный, страдающий военный человек. Воля, ведшая к победе тысячи героев, распалась на атомы. И в тот же миг перестала существовать знаменитая 2-я армия.
Переселение душ для православных – чужие, чуждые сказки. Душа Богова. Другое дело – полководческий дух. На поле брани воля полководца – мистический животворящий фантом.
Командир 3-й дивизии Коновницын был в середине каре Измайловского полка. Всего лишь командир дивизии, но на его голову сел рой Багратионовых полководческих атомов.
Не генеральскими эполетами остановил Коновницын погасших сердцем, растерянных, пятящихся от воспрявших французов солдат.
На коне, под ядрами, под пулями. Властная рука. Грозное вдохновенное лицо вождя. И все поняли: воля убитого Багратиона поднята, как упавшее на мгновение знамя. Армия стала управляемой.
Воле Коновницына недостало мощи вести вперед, на уничтожение врага, а скорее всего – на самоуничтожение.
Коновницын отвел дивизии за Семеновский овраг и, сам не ведая, какою силой, с необъяснимою расторопностью, спас, перевел, поставил на холмах батареи и встретил кинувшихся за победой французов таким огнем, что те и стрелять прекратили.
Маршалам и Наполеону предстояло уяснить самим себе, что произошло, чего добились, как воевать дальше.
Реданты взяты. Император тотчас приказал повернуть орудия на Большой люнет. Но батареи русских не умолкали. Ядра продолжали падать к ногам повелителя Европы, сносить головы офицерам свиты.
Наполеон на поле Бородина со смертью не брался играть в чет-нечет. Даже на лошадь без крайней нужды не садился. Мишень.
Когда реданты пали, улыбнулся во второй и в последний раз за Бородино:
– Удалось!
Удалось…
Два пехотных полка дивизии генерала Жерара подобрались к подошве Курганной высоты. Жерара поддерживали дивизии Брусье, Мюрата и почти свежая Фриана. Маршал Мюрат четырьмя кирасирскими полками при двух стрелковых наносил удар слева и в тыл, словно бы готовясь атаковать русскую кавалерию. Но это было обманом. Пехота кинулась в лоб на амбразуры, покрыла трупами подступы к батарее, но кирасиры и пехота, прорвавшиеся в тыл русских, напали не на кавалерию – на люнет.
Командир 4-го кавалерийского корпуса граф Сиверс, стремясь ослабить атаку французов, сам повел оставшиеся от Литовского полка уланские эскадроны.
Пехота Брусъе встретила уланов залпами.
Бегство, погоня.
Сиверс прискакал к своим пушкарям:
– Огонь, ребята! Картечью!
– Снаряды на исходе! – пожаловался артиллерийский командир.
– Подпустить! Залп и на передки! – скомандовал Сиверс.
Картечью из восьми пушек по шеренгам, идущим в рост. Теперь уже бежали французы, а отход наших артиллеристов прикрыли ружейным огнем егеря.
Для французов Бородино – бой за господство над миром, за императора Вселенной.
Толпа с ружьями за считанные мгновения обрела строй, обрела дух. Залп, еще залп. Пошли.
Рязанский и Брестский полки гренадеров кинулись навстречу:
– Ура!
То был последний резерв защитников батареи Раевского, Курганной высоты, Большого люнета.
Три дивизии, пришедшие властвовать, на два полка, отдающие жизни за Россию.
С четверть часа шла колотьба. Стена на стену. Побежали французы, но у рязанцев и белорусов от полков остались роты.
А батарея была у кирасиров Огюста Коленкура. Тридцать пушек – его последний приз. Пулею, в лоб, наповал.
В плен французы русских солдат Курганной батареи не брали. Охота шла на офицеров. Добыча – несколько полковников и генерал.
Петр Гаврилович Лихачев, человек пожилой, кинулся было на штыки. Но французы разглядели эполеты.
Сграбастали, на коня, к императору.
Наполеон, счастливый взятием флешей и люнета, явил монаршье милосердие.
– Принесите мне шпагу генерала.
Русскую шпагу принесли, но Петр Гаврилович свою оставил на батарее. На французов он кинулся с голыми руками, разорвав рубаху на груди.
– Возвращаю вам ваше оружие! – сказал Наполеон почти ласково.
А Петр Гаврилыч руки за спину.
– Не моя! Не надобно мне этакой чести! Какая честь, коли в плен угодил!
Наполеон глянул на своих.
– Уведите этого глупца.
Забывая о неприятном, приник к трубе. Подозвал адъютанта:
– Лежен, отыщите Сорбье. Пусть поставит всю артиллерию моей гвардии на позицию, занятую генералом Трианом. Пусть развернет шестьдесят орудий, под прямым углом над неприятельской линией. Раздавим их с фланга, Мюрат его поддержит.
Михаил Илларионович Кутузов, забыв о дрожках, верхом поднялся на самый высокий холм возле столбовой дороги перед Горками. Здесь расположилась дальнобойная батарея. Французы осыпали батарею гранатами, но главнокомандующий был занят. Не до смерти.
Видел, сколь опасным становится положение. Армии разрезаны: Наполеон своего добился.
– А Кутузов? – спрашивал себя главнокомандующий.
Кутузов тоже не мог смириться с утратой Курганной батареи, с Утратой флешей. Не больно-то нужных. Господи! Не нужных! Нужно было одно: атаки французов и трупы французов… Другое дело, что нельзя эту ясную мысль сделать достоянием Багратиона, Барклая де Толли, Дохтурова, Милорадовича… У Кутузова не было его солдат, как у Наполеона, не было его маршалов, как у Наполеона.