более, так и при рати в 5 — 10 тысяч. Когда сам царь принимал участие в походе, то рать собиралась возможно более многочисленная; при том его сопровождал особый полк, состоявший из бояр, окольничих и других придворных чинов, из царских жильцов, московских дворян и детей боярских, стремянных стрельцов, служилых татарских отрядов и т. д. Этим полком начальствовали особые «дворовые» воеводы. В походах же небольших и неважных встречается деление только на три полка: большой, правая и левая рука.
На южных украйнах почти ежегодно на осень высылалась рать «для бережения» от набегов крымских татар. Численностью своей она простиралась обыкновенно до 20 000 человек или свыше того и подразделялась на две рати, береговую и украинную: первая располагалась вдоль берега Оки, опираясь на Коломну, Каширу, Серпухов, Калугу; а вторая размещалась в области украинных или польских (полевых) городов, каковы: Тула, Пронск, Дедилов, Донков, Мценск, Новосиль и пр. При сем каждая рать делилась, по обыкновению, на пять полков; начальники береговой рати считались выше и назывались «большими воеводами», а начальники полевых полков назывались «украинными воеводами» и назначались из менее знатных людей. Согласно с укоренившимся обычаем местничества, самое назначение воевод должно было строго сообразоваться с тем, чтобы степени их родовой знатности соответствовали взаимному отношению должностей. Уложением 1550 года было разъяснено, что первый воевода большого полку выше всех других, всякий второй воевода (товарищ) меньше своего первого, воеводы передового и сторожевого полку равны между собой; они меньше воевод правой руки, но выше левой, и т. д. При всем старании правительства установить лестницу старшинства должностей, счеты все-таки путались иногда, в особенности по отношению к товарищам или вторым воеводам разных полков. При сем даже и против таких лиц, как зять царя Никита Романович, поднимались родовые счеты со стороны других бояр. Так, в 1574 году известный крещеный татарский царевич Симеон Бекбулатович доносил из Новгорода царю Ивану Васильевичу, что «списков не емлют», т. е. не берут списков людям своего полку и тем как бы отказываются от своего назначения, двое воевод: князь Андрей Репнин и князь Василий Тюфякин. Репнин объявил неудовольствие на то, что он назначен другим воеводою правой руки, тогда как Никита Романович, другой воевода в большом полку; а князь Тюфякин, назначенный вторым в левой руке, просит «дать счет» ему с князем Григорием Долгоруким, вторым в сторожевом полку. Государь велел обоим списки взять; причем дело Репнина обещал разобрать, когда «служба минется», а Тюфякину велел написать, «что ему меньше князя Григория быти (можно)». Известно, что при всем своем деспотизме Иван IV постоянно должен был считаться с этим явлением, столь вредным в военном отношении, послужившим источником многих наших неудач и поражений.
Особенно затруднителен был в случае больших походов выбор главного воеводы, которого приходилось брать из представителей весьма немногих знатнейших родов; хотя бы эти представители были люди малоспособные. Таковыми именно являются во второй половине XVI века князь Иван Дмитриевич Бельский, после его смерти князь Иван Федорович Мстиславский, а за ним его сын Федор Иванович. Один иностранец (Флетчер) в конце XVI века выдаст за правило, будто московское правительство намеренно назначало в главные воеводы людей весьма знатных, но малоспособных, чтобы к своей великой породе они не прибавили еще и расположения войска; так что могли бы сделаться опасными. Посему, для успеха в ратном деле, придавали главному воеводе товарищем кого-либо из бояр, известных своим мужеством, опытностью и даровитостью; этот второй воевода и был, в сущности, душой и руководителем военных действий. Хотя главная причина такого назначения воевод коренилась в системе местничества, однако до некоторой степени нельзя отрицать и справедливости приведенного известия, особенно по отношению к Ивану IV, столь подозрительному в эпоху опричнины, и потом к Борису Годунову, как правителю, опасавшемуся выдвигать талантливых соперников себе между боярами. Действительно, на местах вторых воевод мы встречаем в эту эпоху таких доблестных вождей, как князья Михаил Иванович Воротынский, почтенный высшим титулом слуги государева, Иван Петрович Шуйский, Андрей Иванович и Дмитрий Иванович Хворостинины.
Каждый воевода или каждый полк имел свое знамя с изображением какого-либо святого, большей частью Георгия Победоносца. К воеводскому седлу прикреплялся небольшой котлообразный барабан, или йабат, и на походе воевода ударял в него плетью, когда нужно было отстранить кого-либо, поравнявшегося с воеводой или загородившим ему дорогу; ибо походы войска совершались без соблюдения стройного порядка, беспорядочной толпой. Наблюдали только, чтобы каждый полк шел отдельно. За воеводами возили на конях 10 или 12 крупных медных набатов, столько же медных труб и несколько гобоев. Один из барабанов подавал знак, когда нужно было садиться на коней или слезать с них; а перед сражением и при начале его принимались греметь все барабаны, трубы и гобои, чтобы возбудить воинственный жар.
Иностранцы, наблюдавшие русских ратников, удивляются их физическому закалу и терпению, с которыми они переносили всякие труды и лишения, т. е. голод, холод, усталость и т. д. К этому закалу, впрочем, русские люди с детства приготовлялись своим суровым, можно сказать спартанским, воспитанием. О продовольствии своей армии правительство заботилось очень мало; только иногда в лагерь доставлялся хлеб на казенный счет; разумеется, старались собирать съестные припасы с местных жителей; но по редкости населения, особенно в пограничных краях, и при опустошениях, производимых войной, такие сборы были слишком недостаточны. Поэтому главным средством продовольствия служили те запасы, которые ратные люди брали с собой из дому; обыкновенно они рассчитывали на несколько месяцев, и кроме того, если было возможно, подвозились на театр войны из дворянских имений их холопами или крестьянами. Обычную пищу простых ратных людей составляли сухари и толокно, т. е. поджаренная овсяная мука, разведенная водой; лук и чеснок служили им любимой приправой. Помещик имел с собой запасы ветчины или другого какого копченого или соленого мяса, соленой и сушеной рыбы, круп, пшеничной муки, соли, сыру и т. п. В его вьюке находились медный котелок и прочая походная посуда; а трут и огниво давали ему возможность развести огонь на привале. В случае нужды господин довольствовался тем же, что ели его слуги; если он съедал их скудные запасы, то слуги иногда голодали по нескольку дней. Точно так же неприхотливы были русские люди и относительно своего помещения; начальники имели палатки, а простые ратники делали себе шалаши из прутьев и покрывали их войлоками; иногда пригибали к земле ветви кустарника, раскидывали над ними свои епанчи и таким образом укрывались от непогоды. Один иноземец (Ад. Климент) приблизительно такими риторическими чертами изображает закал русских ратников: «Эти люди невероятно способные терпеть стужу и голод. Когда земля белеет глубокими снегами и закоченела, скованная жестоким морозом, наш Сармат, разостлав свою епанчу на сучьях с той стороны, откуда свирепствует ветер или метель, разводит небольшой костер. Обитатель снегов, он добывает воду из замерзшей речки и, смешав ее с овсяной мукой, устраивает свое пиршество. После такого роскошного ужина он ложится у огня, распростершись на окоченелой почве. Сия почва служит ему периной, а пень или камень изголовьем». Разумеется, наиболее знатные и богатые начальники брали с собой в поход многих холопей, обильные съестные припасы и располагались в просторных украшенных шатрах; к своему столу они нередко приглашали своих подчиненных.
Как терпеливы и неприхотливы были люди, такими же качествами отличались и их кони. Обыкновенно это были мерины небольшого роста, но крепкие и чрезвычайно выносливые. На походе они довольствовались подножным кормом. Поэтому когда войско становилось лагерем, то оно занимало большое пространство, оставляя между палатками и шалашами пустые места для пастьбы лошадей. Они были не подкованы, на легких уздах; могли без отдыха бежать 7 или 8 часов; могли не иметь никакого корму по целым суткам и все-таки служили до 20-летнего возраста.
Русские всадники, по восточному обычаю, сидели на высоких седлах с короткими стременами, так что легко могли оборачиваться во все стороны и натягивать лук; зато при слишком согнутых ногах редко выдерживали сильный удар копья и не падали на землю. Шпоры были только у немногих, а для принуждения коня служила ременная плеть, висевшая на мизинце правой руки. Конец повода зацеплялся за палец левой руки. Иностранцы с похвалой отзываются об искусстве русских, с которым они в одно и то же время держат в руках саблю, лук, узду и плеть и управляются с ними в сражениях. Некоторые иностранцы (наприм., Гваньини) также удивляются телесной силе московских ратников и не советуют схватываться с ними в рукопашную борьбу, ибо между ними часто встречаются такие, которые в одиночку без всякого оружия выходят на медведя и одолевают его. У ратников не было недостатка ни в храбрости, ни в чрезвычайной преданности своему государю. И однако, те же иностранцы очень неодобрительно отзываются о боевых качествах русского войска вообще. Оно отлично обороняло укрепленные места благодаря своей стойкости; умело также и брать их с помощью пушек или продолжительной, упорной осады; но в открытом бою, в чистом поле не могло равняться с своими западными соседями, потому что слишком отстало от них в военном искусстве. Недостаток этого искусства оно старалось заменить числом, подобно всем восточным ополчениям, состоящим преимущественно из конницы. При нападении русская конница, испуская оглушительные крики, бросалась на неприятеля беспорядочной толпой и старалась подавить его первым натиском; но не выдерживала долгой схватки, и если встречала дружный отпор, то возвращалась назад. Герберштейн замечает о нашей коннице, что, вступая в битву, она как бы говорила неприятелям: «бегите или мы побежим». Тот же набл