и почти нагие, они неистовствовали, били себя в грудь и рассказывали, будто им явились святая Пятница и святая Настасия и запрещали народу работать в среду и пятницу. А некоторые монахи и монахини, даже простые мужики и бабы странствуют бесчинно с иконами по торжищам, рассказывают свои сны, пророчествуют, собирают на сооружение храма или на какой-либо выкуп. В Троицкую субботу по селам и погостам сходились мужчины и женщины на жальниках (так назывались кладбища в Новгородской земле) и громко плакали над покойниками, а когда скоморохи придут и начнут свои бесовские игры, те же плакальщики и на тех же жальниках принимались плясать, бить в ладоши и петь «сатанинские песни». Здесь мы видим явные следы языческих погребальных игрищ. Самые необузданные игрища по-прежнему происходили в навечерие Рождества Христова, Богоявления Господня, и особенно накануне весеннего Иванова дня. Тут сходились мужчины, женщины и девицы и проводили ночь в песнях, плясках и непристойных забавах, причем «бывало отрокам осквернение, а девицам растление». Когда же рассветало, народ шел к реке, где с криком и смехом омывался водой, а потом расходился по домам и засыпал мертвым сном. Точно так же в первый понедельник после Петрова поста ходили в рощи и творили там разные потехи. А в четверг рано поутру жгли солому и выкликали покойников. Некоторые невежественные попы в этот день клали соль под престолом и держали ее до четверга Святой недели; потом эту соль раздавали для врачевания людей и скота. В числе бесстыдных обычаев Стоглав указывает на то, что во Пскове в общественных банях моются вместе мужчины и женщины, и даже иноки.
Такова картина языческих суеверий и грубых нравов, которую раскрывает перед нами Стоглав. Впрочем, вследствие самой своей задачи указать на церковные непорядки и дурные нравы, чтобы принять меры к их исправлению, собор, естественно, должен был выдвигать их на передний план и ярко очерчивать. В общем же ходе исторической жизни русского народа помянутые явления не должны заслонять собой другие, лучшие его качества и могут быть рассматриваемы как его оборотная сторона. Далее, приведенные черты едва ли относились сплошь ко всем областям Московской Руси; кажется, в большинстве случаев тут разумеются северные, т. е. Новгородско-Псковские земли, в населении своем сильно проникнутые инородческим, т. е. все тем же чудским или финским элементом. На эти земли по преимуществу мог указывать близко знакомый с ними председатель собора митрополит Макарий, бывший архиепископ Великого Новгорода и Пскова.
Затем, не все черты народных нравов являются нам в таком же мрачном виде, в каком изображают их записи Стоглавого собора, смотрящие на народную жизнь прямо с монашеской или аскетической точки зрения. Например, вместе с непристойными игрищами, безмерным пьянством и азартными играми они как бы осуждают и всякие песни, гусли и сопели, всякую пляску, также игру в зернь или тавлеи, грохотание над бочками и корчагами, ученых медведей и т. п., относя все это к разным видам так наз. еллинского беснования, запрещенным вселенскими соборами. Наравне с народными увеселениями Стоглав, например, смотрит как на великий грех на продажу и употребление в пищу колбасы, а также тетеревей и зайцев, пойманных силками, подводя их под статью Шестого Вселенского собора об удавлении. Очевидно, ко многим чертам русской народной жизни Стоглав относится с точки зрения собственно церковно-византийской. При сем собор русских иерархов относит к запрещениям Вселенских соборов и такие обычаи, которых эти соборы совсем не запрещали. Так он вменяет в великий грех бритье бороды и пострижение усов как обычай латинский и еретический, а если при том русский человек перенимает и одежду иноверных земель, то в нем по наружности нельзя узнать православного. К подобным обычаям Стоглав относится почти с таким же негодованием, как и к явлениям действительно порочным и гнусным, например к содомскому греху, в те времена, по-видимому, довольно распространенному. Не всегда удачное и правильное усвоение византийских воззрений Русской иерархией, однако, не должно уменьшать в наших глазах значение тех статей Стоглава, которые указывают на существование многих языческих суеверий, на грубость и распущенность народных нравов и крайний недостаток просвещения. Сами учители и пастыри народные в большинстве случаев имели смутное понятие о Священном писании и главных догматах своей церкви. Наблюдательный иностранец (англичанин Флетчер) в конце XVI столетия замечает, что московские попы круглые невежды, поэтому никогда не говорят проповедей и не поучают своей паствы, да и сами епископы, которые их поставляют, знают Священное писание не более того, сколько это нужно для отправления богослужения. По его рассказу, однажды разговаривая с каким-то монахом в Вологде, он раскрыл перед ним славянское Евангелие на первой главе от Матфея. Монах стал бегло читать. Но на вопрос, какая это часть Евангелия, и на другие подобные вопросы ответить не мог. Как же он может спастись? — спросил его иностранец. Монах ответил в таком общем у русских смысле, что если Богу угодно будет помиловать грешника за его веру и благочестие, то он будет спасен.
Тот же Стоглав указывает и на главную причину невежества народных пастырей: на отсутствие школ. Сами учителя грамотности или так наз. «мастеры», по его свидетельству, «мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учиться им негде». «А прежде всего, — прибавляет Стоглав, — училища бывали в Российском царствовании на Москве и в Великом Новгороде и по иным градам многие, грамоте писати и пети и чести учили; потому тогда и грамоте гораздых было много; писцы и певчие и чтецы славные были по всей земле». Но о каком прошлом времени тут говорится, трудно понять. (М. б. это смутное воспоминание о давно прошедшем, до-Татарском, или преувеличенное представление о времени м. Киприана.) Выше мы видели, как с небольшим за пятьдесят лет до Стоглавого собора новгородский архиепископ Геннадий жаловался именно на безграмотность священников и невежество самих их учителей или мастеров. Как для надзора за церковным благочинием Стоглавый собор велел из священников назначать поповских старост и десятских, так и для распространения грамотности он приказывает белому духовенству и всем городам, с архиерейского благословения, избирать из своей среды добрых священников, дьяконов и дьячков, женатых и благочестивых и притом грамоте «гораздивых», и в их домах учинил училища, куда все православные христиане могли бы отдавать своих детей для научения грамоте. Здесь выборные священники, дьяконы и дьячки должны были учить их книжному письму, церковному и налойному чтению, псалмопению и «конарханию», а также страху Божию, беречь своих учеников во всякой чистоте и «блюсти их от всякого плотского растления, наипаче же от содомского греха и руко…». Из таких-то учеников потом должны были вырастать «достойные священнического чина». Нам известно, насколько осуществилось это благое постановление собора о церковных школах. Но по всем признакам если и осуществилось, то в весьма недостаточном размере, судя по тому, что жалобы на малограмотность духовенства, особенно сельского, продолжались еще очень долго, а иностранные наблюдатели второй половины XVI и в начале XVII века прямо говорят, будто «во всей Московии нет школ».
Рядом с малограмотностью Стоглав указывает и на другое зло, сопряженное с постановлением священников и причетчиков, — на мзду и подкупы, которые глубоко проникали во все слои русского общества. Уличане (прихожане) при выборе как священников и дьяконов, так и наемных церковнослужителей, дьячков, пономарей и просвирен, брали с них деньги, например с попа 15 рублей, а с иного по 20 и даже по 30 рублей, и потом уже шли с ним к владыке; а когда владыка в какую церковь назначит попа хотя и гораздого грамоте, но если он многих денег не даст, уличане его не принимают. Тут, очевидно, разумеются порядки собственно новгородские, но, конечно, не чуждые и другим областям. А в церквах ружных, т. е. не зависимых от прихожан, то же самое совершали владычные наместники (дело идет о Пскове), т. е. назначали в попы и дьяконы не тех, которые были достойнее и грамотнее, а тех, которые им больше денег давали.
Пытаясь упорядочить и возвысить духовный чин, Стоглавый собор, между прочим, настаивает на том, чтобы белое духовенство было женатое, и строго подтверждает постановления Московского собора 1503 года о вдовых священниках. Если кто, овдовев, пожелает сохранить полный иерейский стан, то должен для того постричься в иночество. Вдовому попу и дьякону дозволяется совершать некоторые церковные службы, но никак ни литургию, и притом только таким, которые ведут целомудренную жизнь; им назначается третья доля из церковных доходов. Уличенным в незаконном сожительстве запрещается всякое священнодействие; у них отбирались ставленные грамоты; они должны были носить мирскую одежду, отращивать волосы на маковке (которая у священников в те времена выстригалась), жить в миру и тянуть государево тягло вкупе с мирскими людьми. Статьи Стоглава, касающиеся таинства брака вообще, указывают, как легко, еще по-язычески, относились многие к сему таинству, заменяя его свободным сожительством. Стоглав, во-первых, установляет для венчания пятнадцатилетний возраст жениху и двенадцатилетний невесте. Второй и третий браки допускались, но с серьезными ограничениями при венчании, с запрещением причастия на известные сроки и удвоением венечной архиерейской пошлины: с первого брака взимался один алтын, со второго два, с третьего четыре. Строго запрещаются браки при родстве, свойстве и кумовстве. Четвертый же брак не допускался ни в каком случае. Собор строго запрещает православным держать у себя наложниц. Но уже самое частое упоминание его о всяких блудных грехах указывает на значительную распущенность нравов в сем отношении. Разные другие свидетельства, особенно иноземные, подтверждают сию истину{81}.
По всем признакам, вредное влияние татарского ига на народный характер и общественные нравы в XVI веке дало обильные плоды, достигло, так сказать, полного своего развития. Ярким представителем этого влияния, как известно, явился сам Иван IV, который совместил в себе замечательную даровитость русской натуры с крайней порочностью и зверством, глубокую набожность с грубыми суевериями, кощунством и самым гнусным распутством. Известно, как он попирал церковные уставы о таинстве брака, как глумился и свирепствовал над духовным чином.