ц князь Курбский, живший в том краю, жалуется, что в то время «мало не вся Волынь заражена была язвою сего учения». Сам князь Острожский, тесть Кишки, находился в дружеских сношениях с некоторыми антитринитариями. Так, когда иезуит Петр Скарга пос-вятил ему первое издание своего сочинения об унии церквей, князь Острожский поручил написать опровержение на эту тему некоему Мотовиле, проповеднику антитринитарства. Князь Курбский, получив экземпляр сего опровержения, пришел в негодование и написал Острожскому укорительное послание за то, что тот учеников Фотина и Ария ставит священниками православной. церкви. Но эти укоризны не сделали Острожского врагом антитринитариев, которых он уважал именно за их стремление к народному просвещению. На Волыни социнианство процветало еще долее, чем в Литве и Белоруссии.
Из всех западнорусских областей Галицкая или Червонная Русь наиболее выдавалась бедственным положением православной церкви. Ранее других присоединенная непосредственно к Польше, она до некоторой степени уже подверглась ополячению и окатоличению. Это обстоятельство прежде всего отразилось на знатных фамилиях, так что в XVI веке мы почти не находим здесь православных вельмож, подобных тем, которые явились сильной опорой православия в Литовской Руси. Меж тем как в Львове учреждена была католическая архиепископия, православная и обширная Галицко-Львовская епархия, вмещавшая в себя и Подолию, после присоединения Галиции к Польше оставалась без собственных епископов в течение более полутора столетия, и ею ведали наместники Киевского митрополита, на выбор которых влияли сначала местная светская власть, а потом львовские католические архиепископы; причем священники отправлялись иногда для рукоположения в соседнюю Молдавию. При таком порядке, разумеется, латинское духовенство заняло здесь господствующее положение и латинская пропаганда развивалась почти беспрепятственно, а православие терпело всякое унижение. Наконец, по просьбе галицких дворян и горожан, Сигизмунд I дозволил поставить во Львове православного епископа в качестве викария Киевского митрополита (1539 г.). Около половины XVI столетия на Львовскую кафедру избран был вдовый шляхтич Марк Балабан. Он еще при жизни своей выхлопотал у короля Сигизмунда II грамоту на то, чтобы после его смерти епископия была передана его сыну Григорию, принявшему в монашестве имя Гедеона. И действительно — хотя не тотчас по смерти отца — Гедеон Балабан впоследствии получил Львовскую кафедру, вопреки противодействию католического архиепископа. Особенно сильное столкновение с сим архиепископом пришлось ему выдержать по поводу введения Григорианского календаря. Известно, что папа Григорий XIII в 1582 году ввел новый календарь. Король Стефан Баторий предписал принятие сего календаря в Польше и Литве всеми жителями без различия вероисповедания. Но это распоряжение встретило сильный отпор со стороны православных, которые объявили, что подобный вопрос подлежит решению вселенского патриарха, а никак не светской власти. Цареградский патриарх Иеремия прислал окружную грамоту православному духовенству, убеждая его не принимать нового календаря и праздновать Пасху по-старому. В некоторых местах латиняне вздумали силой принудить православных к его принятию. Так, в Львове арцибискуп Суликовский велел, с помощью вооруженного отряда, запечатать все православные церкви, чтобы помешать отправлению богослужения в праздники по старому календарю. Гедеон Балабан против этого насилия внес протест в городские книги. А потом на собиравшемся тогда Варшавском сейме позвал Суликовского к ответу. Но тут, при посредстве нескольких вельмож, они заключили мировую; причем Суликовский формально отказался от вмешательства в дела православной Львовской епархии. А король при виде сильных волнений, возбужденных в русском народе вопросом о новом календаре, отменил свое распоряжение и подтвердил православным беспрепятственное сохранение их обрядов и церковных преданий.
Галицко-русские дворяне, прибывшие вместе с Гедеоном на Варшавский сейм 1585 года, призывали сюда и митрополита Онисифора, чтобы совокупно защищать интересы православия. Митрополит обещал приехать; однако же он сам не приехал, а прислал какие-то «артикулы». Оскорбленные его поведением помянутые дворяне отправили к нему обличительное послание. Тут они яркими красками описывали его нерадение о своей пастве и допущенные им беспорядки в церковных делах, вследствие чего православные терпят такие беды, каких прежде никогда не бывало, каковы: запечатание св. церквей, отобрание колоколов, отдача церквей в аренду жидам или обращение их в латинские костелы, захват церковных имуществ; отдача монастырей семейным людям, которые живут в них с женами и детьми; поставление недостойных епископов без соборного избрания и пр. В связи с последним упреком в том же послании указан поразительный пример беспорядка. Король Стефан назначил на Перемышльскую епископию некоего тиуна Брыльского, человека, «слову Божьему неученого» и подданного Пере-мышльского старосты, который и распоряжался церковными имениями, ибо нареченный епископ, как его подданный, не смеет ему противоречить. Послание просит митрополита не посвящать его во епископы до следующего сейма, на котором обыватели земли Перемышльской и Самборской намерены представить королю и панам — раде о негодности сего лица. Но просьба галицких обывателей осталась втуне. Брыльский все-таки был посвящен и до самой своей смерти (1591 г.) управлял епископией, которую оставил после себя в крайне расстроенном состоянии: всякая дисциплина среди местного духовенства упала; священники нередко были двоеженцами, венчали беззаконные браки и легко расторгали законные, что весьма вредно влияло на нравственность народную. Преемником Брыльского на Перемышльской кафедре был Михаил Копыстенский. О нем Львовское братство писало цареградскому патриарху: «епископ Холмский тоже и Пинский с женами живут, еще же и Перемышльский епископ со женою на епископство возведен». «Каковы святители, — пишет далее братство, — таковы и священники. Когда священников (многобрачных или развратно живущих) обличали на соборе перед митрополитом, чтобы они отказались от священства, те отвечали: пусть сперва святители откажутся от своего святительства и послушают закона, тогда и мы их послушаем».
Любопытное и вместе отрадное явление представляет это Львовское братство.
Опасности, грозившие православию со стороны протестантства, а главным образом со стороны иезуитов, пробудили его от дремоты и вызвали на энергичную борьбу, несмотря на расстроенное состояние церковной иерархии. Важнейшими орудиями для этой борьбы явились братства и училища. Братства возникали и прежде в Западной Руси под именем «медовых»; они устраивались в городах под влиянием распространившегося Магдебургского права; но их задачи ограничивались преимущественно материальной поддержкой некоторых церквей, больниц и богаделен. Теперь же они стали или преобразовываться, или вновь возникать, с задачами преимущественно духовными и просветительными, с целью приготовлять достойных учителей и защитников православия, заводить училища, устраивать типографии, издавать книги и т. п. Во главе таких братств явились: Львовское при церкви Успения и Виленское при Святотроицком монастыре. Львовское братство существовало и прежде; но теперь оно было возобновлено и получило новый устав в 1586 г. от антиохийского патриарха Иоакима, который посетил Западную Русь, путешествуя в Москву за милостыней. Теперь всякий вступающий в братство шляхтич или мещанин вносил в братскую кружку шесть грошей и затем давал известное количество грошей в год; братства обязывались помогать своим членам в нужде, провожать умерших братьев со свечами до могилы и т. п. Кроме того, братству предоставлена была власть не только наблюдать за благочестием мирян и духовных, и в случае неисправления их доносить епископу, но и входить в пререкания с самим епископом, если он поступает не по правилам св. Апостолов и св. Отцов. Цареградский патриарх Иеремия дал Львовскому братству права ставропигии, т. е. прямой зависимости от патриарха, а не местного епископа. Эти права и привилегии не замедлили повести к столкновениям Львовского братства с Гедеоном Балабаном. С благословления тех же патриархов, Львовское братство открыло свою школу и печатню, с славянским и греческим шрифтом. В школе этой обучали не только грамотности, но также грамматике, риторике, богословию и другим наукам, в том числе языкам латинскому и греческому. Подобные же школы и типографии возникли в Остроге, иждивением князя Константина Константиновича Острожского, и в Вильне при Святотроицком братстве. Таким образом, для русских явилась возможность получать образование почти равное тем, которое давалось в протестантских школах и иезуитских коллегиях. А это образование вскоре отразилось большим оживлением русской духовной литературы, преимущественно полемической, направленной против латинской, иезуитской пропаганды. Из учителей (дидаскалов) Львовской братской школы особенно выдавались Стефан Зизаний и Кирилл Транквиллион. Зизаний, кроме того, стяжал себе известность красноречивого церковного проповедника.
Как ни трудна была борьба православия с латинством в эпоху Сигизмунда Августа и Стефана Батория, отличавшихся сравнительною веротерпимостью, но она сделалась еще труднее в царствование следующего короля, известного своим католическим фанатизмом, — Сигизмунда III{91}.
Последние годы царствования Стефана Батория, кроме обычных внутренних неладов Речи Посполитой, были ознаменованы вновь возникшей жестокой борьбой двух партий: с одной стороны, королевского любимца всемогущего коронного гетмана и канцлера Яна Замойского, с другой — братьев Зборовских, принадлежавших к весьма знатной и влиятельной польской фамилии. Один из этих братьев, буйный и беспокойный искатель приключений, Самуил, за убийство сановника приговоренный к баниции еще при короле Генрихе Валуа, не обращая внимания на сей приговор, продолжал являться на родине, разъезжать по знакомым и приятелям; причем носился с какими-то замыслами против короля и Замойского. Сей последний, бывший в то же время краковским старостой, воспользовался случаем, когда беспечный Самуил очутился в пределах его староства; канцлер послал вооруженный отряд, чтобы схватить баннита и привести в Краковский за