мок, и здесь, с согласия короля, велел отрубить ему голову (26 мая 1584 г.). Эта необычная в Польше казнь знатного человека произвела большой шум среди польских магнатов и шляхты; она вооружила против Замойского и самого Батория семью Зборовских со всеми их родственниками и клиентами. Но энергичный король и его канцлер смело продолжали начатую ими борьбу, пытаясь восстановить уважение к закону и королевской власти среди своевольного сословия панов и шляхты. В следующем 1585 году на сейме в Варшаве возбужден был судебный процесс против другого из братьев Зборовских, Кристофа, которого обвиняли в намерении поднять против короля бунт, для чего он будто бы вступил в сношения с Запорожьем, с Германским императором и с Московским царем. Сам Кристоф на суд не явился; несмотря на разные протестации, он был приговорен к лишению чести и к изгнанию (инфамия и баниция), Взяв на себя непосильную задачу подавить в Речи Посполитой партийную борьбу и возвысить королевскую власть, Баторий в то же время замышлял вновь направить народ или собственно шляхетское сословие на борьбу с внешним неприятелем и воодушевить его таким широким и славным предприятием, как новая война с Москвой, имевшая своей целью уже покорение целого Московского государства, ибо смерть Ивана Грозного и наступившее царствование неспособного Феодора Ивановича как бы давали надежду на то, что исполнение подобного предприятия не представит неодолимых препятствий. А по завоевании Восточной Руси он задумывал в соединении с другими христианскими государями ударить на грозную Оттоманскую державу.
Смерть застигла Стефана Батория, как известно, посреди этих химерических замыслов и приготовлений к новой войне. Он умер в Гродне 12 ноября 1586 года, имея только пятьдесят три года от роду, после непродолжительной болезни, что подало повод к слухам об отраве, в которой обвиняли одного из двух его врачей — итальянцев.
При наставшем безкоролевье тотчас вступили во взаимную борьбу те же две главные партии, которые резко обозначились в предыдущие годы; во главе первой стоял гетман и канцлер Ян Замойский; во главе второй — братья Зборовские, а именно: Ян, каштелян Гнезненский, и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме конвокацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского взяла верх благодаря отчасти тому, что к ней пристал архиепископ Гнезненский, или примас, престарелый Кар-нковский — высшая власть во время безкоролевья. Андрей Зборовский как надворный маршал руководил обрядами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе — красноречивый референдарий Чарнковский (отличавшийся на Люблинском сейме 1569 года); последний, хотя уже слепой, громил своими речами Замойского, и требовалось назначить над ним суд за несправедливые наказания двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался находившимися в его распоряжении военными силами Речи Посполитой и занял грозное положение по отношению к своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде имевшая связи с Австрийским двором, выставила кандидатом на польский престол- одного из австрийских эрцгерцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского, подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки, стала за ее племянника шведского королевича Сигизмунда (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).
В то время как поляки разделились между двумя претендентами на престол, литовские или собственно западнорусские паны и шляхта склонялись на сторону третьего претендента, царя Московского, и охотно вступили в переговоры по сему поводу с московскими боярами. Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепостью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма опасались избрания шведского королевича, которое могло повести за собой соединение Польско-Литовского государства со Шведским и потому отправили на сейм большое посольство, во главе которого стояли боярин Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий Щелкалов. Московское правительство обещало в случае избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем шляхетских вольностей, жаловать панов землями в собственном государстве, уплатить долг Батория наемному венгерскому войску (100 000 золотых) и т. п. Со своей стороны, литовские паны объявили послам, что для выбора Феодора нужно преодолеть только три препятствия или, как они выражались, «пересечь три колоды», воздвигаемые со стороны польских панов. Последние требовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в католическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался прежде королем Польским и великим князем Литовским и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на сей раз, как при Грозном, Московское правительство не хотело сорить деньги на подкупы; посольство его ограничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не менее, когда перед избирательным сеймом в поле под Варшавой выставлено было три знамени, московское с шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг московского знамени. Но едва начались переговоры послов с польскими панами и с литвинами-католиками, как тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды не было никакой возможности. В особенности о перемене религии московские уполномоченные не хотели и слышать; а потому переговоры с ними кончились только продолжением перемирия.
Таким образом, избирательная борьба сосредоточивалась около двух претендентов, австрийского и шведского. Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы вокруг сенаторской шопы, или палатки, стоявшей посреди поля. Только усилиями примаса удалось в самом начале прекратить эту битву. После того Карнковский велел сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону Замойского и тем дал ей решительный перевес. 19 августа (нового стиля) 1587 года коло Замойского, состоявшее главным образом из малополян с южноруссами, выкрикнуло королем Сигизмунда; Литва пристала к нему как к потомку своей любимой династии. Примас с гетманом отправился в костел св. Яна, где и отправил благодарственный молебен в честь новоизбранного короля. Но коло Зборовских, состоявшее наиболее из великополян, не признало этого выбора; а спустя три дня выкрикнуло королем эрцгерцога Максимильяна, одного из братьев императора Рудольфа II. Между тем Замойский установил с шведскими послами условия или так наз. pacta conventa. Главное условие состояло в том, чтобы шведское правительство заключило с Польшей прочный мир и отдало бы ей Эстонию. Оба принца, и Сигизмунд и Максимильян, приняли выбор и согласились на предложенные каждому условия. Теперь предстоял вопрос, кто из них успеет прежде другого прибыть в Краков и короноваться. Максимильян был гораздо ближе; с небольшим войском он двинулся в Польшу в надежде на сильные подкрепления от своих польских сторонников. Он уже подошел к самому Кракову, но Замойский не дремал и приготовился к энергичному отпору. Отбитый после неудачного приступа Максимильян отступил к Ченстохову, где стал ожидать новых подкреплений. В это время Сигизмунд высадился в Данциге; отсюда под прикрытием военного отряда поспешил в Краков, куда и прибыл благополучно. Коронование его здесь совершено было примасом Карнковским 28 декабря того же 1587 года (январского). После того сторона Максимильяна стала заметно уменьшаться; многие поляки покидали ее и отправлялись к новому королю искать его милостей. Замойский с значительной силой выступил в поход против Максимилиана. Последний отступил в Силезию и стал под Бычином. Замойский смело перешел границу, напал на противников и разбил их (13 января 1588 г.) На поле Бычинской битвы найдено было 1800 трупов с подбритыми головами по польскому и венгерскому обычаю и 1200 с остриженными по-немецки. Вслед затем Замойский осадил замок Бычин, где заперся было Максимильян, и эрцгерцог принужден был сдаться военнопленным. Впоследствии, по настояниям Австрийского двора и Римской курии, он был отпущен из плена, и хотя, вопреки условию, продолжал титуловать себя королем польским, но без всякой для себя пользы. Победа под Бычином утвердила польско-литовскую корону на голове Сигизмунда III.
В лице молодого шведского принца на польско-литовском престоле воссела явная умственная ограниченность, соединенная с слепой преданностью папству и католической церкви. Такими резкими чертами определился характер всего этого долговременного царствования. Речь Посполитая не приобрела никаких существенных выгод от сего выбора: главное его условие, т. е. отдача Эстонии — которая соединила бы все земли бывшего Ливонского Ордена под польским владычеством — не было исполнено шведским королем, и самый союз с Швецией не только не состоялся, а, напротив, потом отказ шведов-протестантов признать своим королем Сигизмунда как ревностного католика повел к враждебным отношениям двух стран. Своей ненаходчивостью и чопорностью новый король с самого начала произвел в Польше неприятное впечатление. При первом же свидании с ним Замойский был поражен упорным молчанием и холодностью двадцатилетнего Сигизмунда, так что, обратясь к одному из своих приятелей, заметил: «что за немого послали нам черти»! Этот самый Замойский, которому Сигизмунд был обязан своей короной, первый испытал на себе его черную неблагодарность. Недоброхоты канцлера начали внушать королю, что сила и значение сего вельможи затмевают самую королевскую особу и что он явно стремится подчинить короля своему постоянному влиянию. Сигизмунд дал веру этим внушениям, под разными предлогами начал удалять от двора главных приверженцев канцлера, а потом своим явным пренебрежением заставил отдалиться и его самого, особенно после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Анной — брака, которому тщетно противилась польско-патриотическая партия Замойского. Самыми приближенными к королю и влиятельными лицами сделались его придворные ксендзы-иезуиты, между которыми находился также известный Петр Скарга. Влияние их не замедлило отразиться на отношениях нового короля к диссидентам вообще и к православной Руси в частности.