й рати, ушел назад, уводя громадный полон (говорят, до 150 000). После того хан тотчас возвысил свой тон в сношениях с Москвою, хвалился своим торжеством и высокомерно требовал возвращения Казани и Астрахани. Иоанн, наоборот, понизил тон, стал посылать хану челобитные грамоты и согласился даже отдать ему Астрахань; Афанасию Нагому он поручил обещать такие поминки, какие получал Магмет-Гирей, да еще прибавить к ним и то, что посылал польский король. Однако Девлет-Гирей не поддался на эти обещания, понимая, что Иван хочет выиграть время. Поэтому летом следующего 1572 года он снова нагрянул со стотысячною ордою и опять успел переправиться через Оку. Но воевода Михаил Иванович Воротынский, стоявший с русским сторожевым войском у Серпухова, погнался за татарами и настиг их на берегу Лопасни, не доходя верст 50 до столицы. Тут в нескольких неудачных схватках хан потерял много людей; после чего повернул назад и поспешно ушел. Вместо прежнего требования Казани и Астрахани хан теперь мирился на одной Астрахани; но Иоанн тоже вновь переменил тон и не соглашался уже ни на какую уступку{47}.
Как ни велико было бедствие, произведенное погромом Москвы от Девлет-Гирея, но оно только на короткое время прервало заботу Ивану Васильевичу об отыскании себе третьей супруги, а своему старшему сыну Ивану — первой. Царица Марья Темгрюковна скончалась в 15б9 году, и ее смерть тиран не преминул приписать тайной отраве от своих воображаемых недругов. Более 2000 знатных и незнатных девиц было собрано в Александровскую Слободу. Из них царь выбрал для себя Марфу, дочь новгородского купца Василия Собакина, а для царевича Ивана Ивановича — Евдокию Богдановну Сабурову. Незнатные отцы этих избранниц немедленно получили боярский сан; другие родственники Марфы возведены кто в окольничие, кто в кравчие. Но Во время приготовлений к свадьбе царская невеста занемогла. Тем не менее обе свадьбы одна за другою были отпразднованы с обычными обрядами и церемониями; а спустя две недели после венца царица Марфа скончалась. Неизвестно в точности, была ли она жертвою зависти и придворных козней или естественной болезни; но подозрительный тиран отнес ее кончину злонамеренной порче. Он заодно начал разыскивать между боярами и виновников ее смерти, и изменников, приведших крымского хана на Москву. Мучительства и казни оживились с новою силою. В эту эпоху погибли между прочими: брат бывшей царицы Марии Михаил Темгрюкович, Иван и Василий Яковлевы, Замятня-Сабуров, Лев Салтыков и др. Не довольствуясь упомянутыми выше изысканными способами казней, тиран некоторых осужденных им истреблял еще тонким ядом, умерщвляющим в назначенный заранее срок; его для сей цели приготовлял придворный врач, Елисей Бомелий. Этот Бомелий, по происхождению голландец, получивший образование в английском Кембриджском университете, старался втереться в доверенность царя и угождать его диким порывам. От такого яда погибли тогда: бывший царский любимец Григорий Грязной, князь Иван Гвоздев-Ростовский и пр. А не далее как на следующий год, после отражения крымского хана на берегу Лопасни, сам победитель его, знаменитый воевода Михаил Иванович Воротынский, также пал жертвою свирепости тирана, для которого слава и заслуги отечеству были только лишним поводом к подозрениям и зависти. Если справедливо известие Курбского, то собственный холоп обвинил Воротынского в замысле извести царя посредством колдовства. Как ни нелепо подобное обвинение (м. б. внушенное самим тираном), но его было достаточно для того, чтобы доблестного воеводу пытали огнем и потом едва дышащего послали в заточение, так что он скончался на пути. Тогда же погибли князь Никита Романович Одоевский и боярин Михаил Морозов, немного после князь Куракин и родственники покойной царицы Марфы, дядя Григорий и брат Каллист, и многие другие.
Между тем, потеряв третью свою супругу, Иван Васильевич почти немедленно (в том же 1572 г.) вступил в новый брак, четвертый! Выбор его пал на девицу Анну Алексеевну Колтовскую. Но так как сей четвертый брак по правилам церкви был незаконный, то царь обратился к духовенству; он созвал в Москве собор епископов и написал ему смиренное послание, моля утвердить его новый брак, а предыдущий не считать за действительный, ибо Марфа только по имени была царица и преставилась девою. Собор не посмел противоречить и утвердил брак, возложив на государя легкую епитимию. При сем, чтобы предупредить соблазн для народа, собор под страшной церковной клятвой запретил всякому иному вступать в четвертый брак. За смертию митрополита (Кирилла) на этом соборе председательствовал угодник тирана, новгородский архиепископ Леонид. Тот же собор избрал нового митрополита, именно Антония, бывшего архиепископа Полоцкого. Около трех лет прожил Иван Васильевич с четвертой супругой; наскучив ею, любострастный тиран заключил ее в монастырь, а себе взял в сожительницы Анну Васильчикову; вскоре она умерла, и тиран на ее место взял некоторую вдову Василису Мелентьеву. Наконец, в 1580 году, царь вздумал торжественно вступить в пятый брак. В это время он женил второго сына своего Феодора, для которого из собранных красавиц выбрал Ирину Федоровну, сестру своего нового любимца Бориса Годунова; сей последний происходил от татарского мурзы Чета, в XIV веке выехавшего из орды в Москву. Затем царь для себя избрал Марию, дочь Федора Нагого. Обе свадьбы были отпразднованы с обычными обрядами. На сей раз Иван Васильевич уже не счел нужным обращаться к духовным властям за церковным разрешением, а ограничился тем, что после своего пятого брака некоторое время только исповедовался, но не приобщался.
В правительственных делах самодурство Ивана Васильевича особенно высказалось следующим его поступком. Продолжая игру в земщину и опричнину и как бы не доверяя старым земским боярам, царь вздумал во главе земщины поставить особого государя, и притом человека не русского, а татарского происхождения. В Касимовском ханстве известному Шиг-Алею (умершему в 1567 г.) наследовал его дальний родственник Саин-Булат, сын татарского царевича Бек-Булата. Сей служилый касимовский хан принимал с своими татарами такое же деятельное участие в походах и войнах Ивана Васильевича, как и предшественник его Шиг-Алей. В 1583 году он принял христианство с именем Симеона; тогда вместо Касимова царь дал ему в кормление Тверь, с титулом великого князя Тверского. Этого-то крещеного татарина, Симеона Бекбулатовича, Иван Васильевич вдруг (около 1575 года) посадил государем в Москве, даже венчал его царским венцом и окружил пышным двором; а себя стал именовать только Иваном Московским, поселился на Петровке, ездил к Симеону на поклон как бы простой боярин, писал ему разные челобитные, величая его «великим князем всея Руси», себя же и своих сыновей называя уменьшительными именами, Иванцом и Федорцом. От имени Симеона писались и некоторые правительственные грамоты (впрочем, неважные по содержанию). Такое чудачество с Симеоном Бекбулатовичем продолжалось около двух лет. Хотя разделение на опричнину и земщину не было отменено при жизни Ивана Васильевича, но в последнюю эпоху его царствования названия «опричнина» и «опричник» постепенно вышли из употребления, заменяясь названием двор и дворовый.
Наряду с тиранством и самодурством Ивана IV, видим у него черты замечательной подозрительности, трусости и малодушия. Окружив себя преданною, надежною дружиною опричников или телохранителей, он далеко не считал себя в безопасности и постоянно опасался боярских замыслов и козней, направленных будто бы к свержению его с престола. На сей случай он заранее искал себе верного убежища с своей семьей и своими сокровищами, а потому не только строил для себя каменные укрепленные палаты в Вологде, но и устремил свое внимание за море, на отдаленную Англию. Выше мы видели, что член английской Беломорской компании Дженкинсон, человек ловкий и предприимчивый, сумел понравиться Ивану Васильевичу, приобрести его доверие, и, пользуясь тем, выхлопотать у царя расширение льгот для своей торговой компании. Эта компания получила почти исключительное право приставать к нашим северным берегам, получила разрешение учредить свои склады кроме Москвы в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем, Казани, Астрахани, Новгороде Великом, Пскове, Ругодиве и Юрьеве Ливонском, а также беспошлинно провозить свои товары Волгою в Каспийское море и Среднюю Азию. При помощи того же Дженкинсона царь попытался войти в непосредственные сношения с королевой Елизаветой и предложил ей (в 1567 г.) заключение тесного оборонительного и наступательного союза; причем тайною статьею договора должно быть предоставлено обоюдное право находить себе полный приют во владениях союзника в случае какой-либо невзгоды. Но умная королева по отношению к России заботилась только о торговых выгодах англичан и отнюдь не желала заключать такой договор, который бы обязал ее принимать участие в происходивших тогда войнах России с Польшею и Швецией из-за Ливонии; да если бы и желала, то не могла сего сделать одною собственною волею при конституционном строе своего государства. Чрез своего посланника (Фому Рандольфа) она словесно и уклончиво отвечала на предложение союза, а в своей грамоте говорила только о торговых делах. Иоанн настаивал на заключении тесного союза; вновь получив уклончивый ответ, он вспылил и разразился резким письмом к королеве. «Мы думали, — писал он 24 октября 1570 года, — что ты в своем государстве государыня». «Но видим, что твоим государством правят помимо тебя мужики торговые, а ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица». Вместе с тем он объявил опалу на английских купцов, велел захватить их товары и прекратить их торговлю в России. Больших хлопот стоило потом Елизавете и английским купцам с помощью того же Дженкинсона смягчить царя и восстановить свою торговлю с Россией и через Россию с азиатскими странами; но прежние их привилегии не были восстановлены вполне. Иван Васильевич, впрочем, сам нуждался в этой торговле, особенно когда началась его война с Баторием: английские торго