спохватился и, переменив тон, напомнил о том, как он предупреждал посла, что прение о вере без неприятных слов не обойдется; оправдывал себя тем, что он назвал волком не папу Григория, а того, который живет не по учению Христову и апостольским преданиям, и вообще старался ласковыми словами загладить свою выходку. Антоний с своей стороны не показывал более неудовольствия и при отпуске попросил поцеловать царскую руку, на что Иоанн ответил тем, что обнял его дважды. А после отпуска послал ему лучшие блюда с царского стола.
Спустя два дня происходила вторая беседа. Испуганный крайней нервностью и раздражительностью царя, Антоний, отправляясь во дворец, приобщил своих спутников Св. Тайн и убеждал их в случае нужды пострадать за веру. Но на сей раз царь не пожелал входить в какие-либо прения о вере, а встретил Антония ласково и просил его не писать папе о том, что было им сказано неприятного в прошлый раз. Затем по поручению царя бояре просили Антония письменно изложить отличия веры латинской от русской, так как присланную папой греческую книгу о Флорентийском соборе будто бы при дворе никто не умеет перевести на русский язык. 4 марта Антоний имел еще третью краткую беседу с царем, причем вручил ему свою рукопись о различии вер католической и греческой. После этой беседы царь, отправляясь в Успенский собор, пригласил Антония идти туда же и посмотреть русское митрополичье богослужение. Но тот уклонился и в православный собор не пошел.
Затем Антоний Поссевин был отпущен из Москвы и с ним отправлен к папе гонцом Яков Молвянинов с подьячим Тишиной Васильевым; они повезли папе ответную грамоту и подарки, состоявшие из дорогих соболей. Они же были снабжены грамотами к королю польскому, цесарю, австрийским герцогам и венецианскому дожу. В грамоте Григорию XIII царь, между прочим, в неопределенных выражениях говорил о заключении с ним и другими государями союза против мусульман. А в наказе, данном гонцу, любопытны следующие слова: «Если папа или его советники будут говорить, что государь ваш назвал папу волком и хищником, то отвечайте, что о том не слыхали». Ясно, что Иван Васильевич пока не желал ссориться с папой, так как перемирие с поляками в то время еще не было формально подтверждено, а со шведами война еще продолжалась: очевидно, он старался замять вопрос о произнесенных им в запальчивости резких выражениях. Во всяком случае, неутешительные впечатления увозил с собой из Москвы иезуит Поссевин: все его хлопоты и дипломатические способности разбились о непоколебимую преданность русских своему православию и сильную нелюбовь к латинству, в чем Иван Васильевич явился верным представителем своего народа. Сюда присоединились еще старания иноземных торговцев-протестантов, которые доставляли московскому царю разные обличительные сочинения против католичества и папства. Преувеличивая их влияние, Поссевин неудачу своей московской миссии главным образом приписывал проискам английских и других иноземных купцов, исповедовавших лютеранство или кальвинизм{52}.
Печален и мрачен был конец Иоаннова царствования. Только одно счастливое событие бросает светлый луч в это мрачное время: то было завоевание Сибири Ермаком. Но Иоанн лично являлся почти ни при чем в этом завоевании. Он до конца и неуклонно продолжал свою разрушительную деятельность внутри государства. Одновременно с тяжкими поражениями от внешних врагов и другими бедствиями произошло роковое событие в самой царской семье, событие, нанесшее смертельный удар династии Владимира Великого и послужившее одним из главных источников последующего Смутного времени на Руси. Впрочем, ничего другого и невозможно было ожидать от безумного тирана, который так привык предаваться необузданным порывам своих страстей, для которого не было ничего святого в этом мире. Мы говорим о сыноубийстве.
Истребление государевых родственников, которое совершалось в эпоху Василия III и Ивана IV, принесло свои плоды: царская семья сделалась малочисленна. Историческая Немезида как бы мстила за сие истребление относительным бесплодием этих последних государей и вырождением их семьи. Василий III, после бездетной Соло-монии, едва успел оставить от Елены Глинской двух сыновей, из которых младший, Юрий, оказался малоумным и умер бездетным. Почти то же повторилось с Иваном IV. Его разнообразные браки отличались или бесплодием, или ранней смертностью детей. Только от первой супруги, Анастасии Романовны, он имел двух взрослых сыновей, Ивана и Федора. Но младший из них, Федор, подобно дяде своему Юрию, был малоумен и неспособен к правительственным делам. Все надежды русских людей на продолжение царского рода сосредоточивались теперь на старшем царевиче Иване Ивановиче, который достиг уже двадцатисемилетнего возраста и был как бы царским соправителем, по примеру Ивана Ивановича Молодого в княжение Ивана III; так что наряду с государем присутствовал в боярской думе, при приеме послов и т. п.; имена их уже вместе упоминались в правительственных актах. (Этот обычай соцарствия сына отцу водворился, конечно, не без влияния Византии.) Отец, очевидно, питал привязанность к старшему сыну, поскольку мог питать ее такой бессердечный себялюбец. Но отцовское расположение приобретено со стороны сына и поддерживалось дорогой ценой: одинаковыми привычками и вкусами, которые были усвоены, конечно, в той же отцовской школе. Во-первых, по свидетельству современников, Иван Иванович обнаруживал жестокосердие и привык не только без трепета, но с глумлением смотреть на лютые казни, производимые его отцом. Во-вторых, он усердно разделял отцовские оргии и привык не отставать от него в пьянстве и разврате. Вместе с тем он подражал отцу и в наклонности к книжным занятиям. Например, известно, что он участвовал в написании жития и похвального слова св. Антонию Сийскому. Подобно отцу и с его поощрения, царевич Иван, несмотря на молодые годы, успел уже переменить несколько жен. Первая его супруга, Евдокия Сабурова, была пострижена в монахини; вторая, Параскева Соловая, подверглась той же участи; по-видимому, обе они были бездетны. В третий раз собраны были для него красивейшие девицы, и выбор пал на Елену Ивановну Шереметеву, племянницу Ивана Васильевича Большого (в монашестве Ионы), дочь Ивана Васильевича Меньшого, павшего геройской смертью при осаде Колывани или Ревеля в 1578 году. Эта третья супруга, по некоторым известиям, и послужила случайной причиной гибели царевича Ивана.
Однажды, в ноябре 1582 года, в Александровской Слободе Иван Грозный вошел в комнату своей снохи и нашел ее лежащей на скамье в одном исподнем платье, что считалось неприличным для знатных женщин. Она находилась тогда в последнем периоде беременности; тем не менее царь разгневался и начал ее бить. На шум прибежал царевич Иван и стал упрекать отца в том, что он сослал в монастырь двух первых его жен, а теперь не щадит и третью вместе с будущим ее младенцем. Разъяренный этими упреками, царь бросился на сына и ударил его острым железным наконечником своего посоха в висок так сильно, что кровь хлынула ручьем и царевич упал замертво. При виде крови тиран опомнился и молил сына о прощении. Дядя царевича Никита Романович и дьяк Щелкалов привезли из Москвы врачей. Но уже ничто не помогло: через четыре дня царевич скончался. Между тем его супруга от понесенных побоев выкинула мертвого младенца. По смерти мужа она пострижена в московском Новодевичьем монастыре, под именем Леониды. По другому известию, царь разгневался на сына и поразил его своим посохом за то, что царевич горячо начал говорить ему о необходимости выручить осажденный Псков. Как бы то ни было, тиран первые дни после смерти сына предавался сильной скорби и тоске. Он устроил ему торжественное погребение в московском Архангельском соборе, служил панихиды, послал большую сумму на помин его души к восточным патриархам. Даже прибег к обычной своей уловке: объявил боярам, что по неспособности его второго сына Феодора пусть они изберут себе другого государя, а что сам он намерен удалиться в монастырь. Не веря его искренности, бояре, конечно, отвечали мольбой не покидать царства, и Грозный, как бы снисходя на эти мольбы, остался на престоле. Иван Васильевич недолго скорбел о потере сына и воздерживался от обычных своих деяний и порочного образа жизни. Самым крупным из его деяний в эту эпоху были многочисленные казни ратных людей, взятых в плен Баторием при завоевании русских городов и теперь возвращенных после заключения перемирия. Обвиняя их в малодушии, царь вымещал на них свою злобу за претерпенные им потери и поражения. В то же время он возобновил еще одну старую свою привычку: искание себе новой жены!
Несмотря на то что его пятая супруга, Мария Нагая, жила при нем и здравствовала, царь в августе 1582 года отправил в Англию послом дворянина Федора Писемского с поручением переговорить о тесном политическом союзе с Елизаветой и посватать ее родственницу, графиню Марию Гастингс. На сию девицу указал Ивану его врач англичанин Роберт Яков (русские окрестили его в Романа Елизарова), который был по его просьбе прислан Елизаветой и по влиянию на царя скоро заменил своего предшественника Бомелия. Елизавета ласково приняла Писемского и даже не удивилась затеянному сватовству, ибо пример ее отца шестиженного Генриха VIII был еще у всех в памяти. Только послу пришлось долго ждать, пока ему удалось лично видеть невесту, которая оправлялась тогда после бывшей у нее оспы. Писемский привез царю ее персону (портрет). Вместе с Писемским прибыл новый посол Елизаветы к Ивану IV, Иероним Боус. Из переговоров с сим послом московские бояре и царь убедились, что на предложение тесного союза против врагов России, поляков и шведов, английское правительство, по обыкновению, отвечало уклончиво, а более всего хлопотало об исключительных привилегиях для своих купцов, торговавших с Россией. Хотя около этого времени Мария Нагая разрешилась от бремени и родила Ивану сына Димитрия, однако переговоры о новом браке продолжались. Но на вопросы о невесте английский посол такж