ича, который по бездетности Федора Ивановича, вопреки своему рождению от пятой супруги, являлся возможным его преемником, и притом таким, от которого Борис Федорович и многие другие бояре не могли ожидать для себя ничего хорошего. Поэтому с их стороны заранее принимались разные меры против царевича, как будущего претендента на престол. Так, по внушению Бориса, царь запретил поминать в церкви на екатении своего младшего брата как незаконного, чтобы унизить его в глазах народа. А между боярами пущены были слухи о жестокосердии мальчика, напоминавшем отца, о каких-то его выходках и угрозах против бояр. Рассказывали, между прочим, будто он, однажды играя с своими сверстниками, велел им сделать из снега подобие человеческих фигур, назвал их именами известных бояр, самую большую фигуру именем Бориса Годунова; после чего своей маленькой саблей отрубил ему голову, а другим кому руку, кому ногу, приговаривая, что так-то будет им в его царствование. В действительности Димитрий был довольно болезненный мальчик; по крайней мере известно, что он страдал иногда припадками падучей болезни; но помянутые басни, конечно имели своей целью возбудить среди бояр опасения, а следовательно желание устранить царевича, и подготовить их к готовящемуся событию.
Это событие не замедлило.
До семьи Нагих тоже в свою очередь доходили какие-то слухи о замыслах и покушениях на особу царевича. Опасались, по-видимому, более всего Битяговских, Михаила, его сына Данилу и его племянника Никиту Качалова; не доверяли также главной мамке царевича Василисе Волоховой и ее сыну Осипу. Поэтому мать берегла Димитрия и никуда от себя не отпускала. И все-таки не уберегла. 15 мая 1591 года, в субботу, она была с сыном у обедни; а воротясь домой, пока до обеда позволила мальчику на минуту пойти во двор погулять в сопровождении трех женщин: мамки Волоховой, кормилицы Тучковой и постельницы Колобовой. Что именно затем произошло, в точности определить почти невозможно по крайнему разноречию свидетельств. Известно только одно: едва царевич успел сойти с лестницы или появиться во дворе, как раздались отчаянные крики сопровождавших его женщин. Прибежала мать и видит, что сын ее с перерезанным горлом бьется на руках у кормилицы в предсмертных судорогах. Не помня себя от горести и гнева, царица Марья схватывает полено и начинает бить мамку Волохову по голове, приговаривая, что это ее сын Осип вместе с Данилом Битяговским и Никитой Качаловым умертвили Димитрия. Сама ли она напала на эти имена под влиянием уже ранее волновавших ее подозрений или их успела назвать кормилица, нам неизвестно. В то же время, по распоряжению царицы, ударили набат в дворцовой церкви Спаса. А некоторые из сбежавшейся ее дворни бросаются по улицам города, стучат в ворота и кричат гражданам: что сидите? царя у вас более нет! Одними из первых прискакали во дворец с своего подворья братья царицы Михаил и Григорий Нагие. Последний по ее приказу бьет все ту же мамку Волохову. Но более всех свирепствует пьяный Михаил Нагой, который со слов своей сестры прямо обвиняет сбежавшемуся народу об убиении царевича тремя помянутыми злодеями и натравливает народ на кровавое возмездие. Тем временем дьяк Битяговский, услыхав звон и думая, что во дворце пожар, спешит туда же. Дорогой он пытается взойти на колокольню; но вдовый поп, обращенный в пономаря, прозванием Огурец, запер колокольню и продолжал звонить. Около дворца происходит жестокая суматоха. Прибежав сюда, Битяговский был встречен рассвирепевшей толпой и бранью Михаила Нагого; он спасается в так наз. Брусяную избу; но толпа, успевшая уже вооружиться топорами, рогатинами, саблями и т. п., высекает двери избы, вытаскивает Битяговского и убивает его. Сын его Данила с своим товарищем Качаловым спасаются в Дьячную или Разрядную избу. Толпа выводит их оттуда и также убивает. Нашли и привели Осипа Волохова. Царица кричит, что он убийца царевича, и его умерщвляют. Некоторые слуги убитых и посадские, пробовавшие за них вступиться, подвергаются избиению. Всего побито двенадцать человек; их стащили в городской ров и там бросили{60}.
В последующие дни главные зачинщики народного мятежа и убийств мало-помалу опомнились и с тревогой стали ожидать, как взглянет на их поступки правительство в Москве, куда посланы были вести о случившемся. Михаил Нагой, чувствуя себя более всего виноватым, вздумал было придать делу такой вид, будто убитые сами были нападающими и действовали с оружием в руках. По его распоряжению городовой приказчик Русин Раков положил на их тела ножи, сабли и рогатины, предварительно вымазав их куриной кровью. Но в Москве взглянули на углицкие события очень строго. Царь Федор Иванович плакал, узнав о смерти брата и, по внушению Годунова, велел произвести тщательный розыск. В Углич отправлены были следователями князь Василий Иванович Шуйский, окольничий Андрей Клешнин и дьяк Елизар Вылузгин; с ними поехал еще митрополит крутицкий или сарский Геласий. Следователи произвели допросы Нагим, дворцовым служителям, мамкам царевича, разным посадским людям и представили царю обширный доклад о своем розыске. Из него видим, что только Михаил Нагой остался при своем показании, будто царевича умертвили Битяговский, Волохов и Качалов. Все же остальные лица, большей частью не бывшие свидетелями дела, в один голос повторяют, что царевич играл со своими сверстниками в тычку и тешился ножом; тут пришла на него падучая болезнь, и он тем же ножом заколол сам себя. Все эти показания отзываются как бы одним затверженным уроком; такое впечатление производит чтение сего следственного дела. Но что первоначально показывали спрошенные и как они пришли к такому единогласию, остается для нас темно и сомнительно. По всем признакам, следствие о смерти царевича было произведено способом преднамеренным и отчет о нем составлен недобросовестно.
Следственное дело было представлено на заключение духовного собора. Митрополит Иов от имени собора объявил, что Нагие с братьею виновны в напрасных убийствах, но что это дело земское и все в царской руке, а что их обязанность (духовенства) молить Бога о многолетии государя и государыни и о тишине междоусобной брани. Нагих разослали в заточение по дальним городам; самое царицу Марью постригли в Никольском монастыре на Выксе (близ Череповца). А угличан за убийство 12 человек осудили как мятежников против царской власти: до 200 человек были наказаны смертью или отнятием языка; часть граждан рассадили по темницам, а большую часть сослали в Сибирь и там заселили ими город Пелым. Самый колокол, звонивший набат, был отослан в Тобольск. Город Углич, дотоле торговый и людный, после того запустел. Но следственное дело не нашло доверия у современников. В народе упорно держался слух, что царевич был убит клевретами Бориса Годунова; этот слух нашел отголосок в русских летописях и в иностранных известиях того времени.
В связи с помянутым слухом, в народе распространялись вообще подозрительность и недоверие к действиям Б. Ф. Годунова, доходившие до нелепости. Так, в июне того же 1591 года в Москве произошел большой пожар, причем сильно пострадал Белый город. В народе пошла молва, что это Годунов велел поджечь город, чтобы отклонить царя Федора Ивановича от поездки в Углич, куда он будто бы собирался для личного расследования о смерти царевича Димитрия. А когда Борис стал слишком щедро помогать погорельцам, и эту щедрость истолковали в смысле заискивания перед народом по причине все того же преступления. В июле месяце совершился известный набег на Москву Казы-Гирея и нашлись люди, которые стали обвинять Годунова, будто он подвел хана, чтобы отвлечь общее внимание от смерти царевича Димитрия. Осторожный, сдержанный правитель старался ласками и щедротами приобретать народное расположение; поэтому царские милости при объявлении об них обыкновенно связывались с именем Годунова, т. е. раздавались как бы по его ходатайству; а немилости являлись «по совету» с боярской думой. Но помянутая злая клевета сильно раздражила правителя, так что начались розыски; оговоренных пытали, резали им языки, морили в темницах. В 1592 году Ирина Федоровна разрешилась от бремени дочерью; царь и народ радостно приветствовали это событие. Но в следующем году маленькая царевна, названная Феодосией, скончалась, к великой горести родителей. И тут нашлись клеветники, которые обвиняли Годунова в ее смерти. Любопытно, однако, как быстро исчезло с исторической сцены потомство Ивана III. В Рижской крепости, занятой поляками, проживала вдова титулярного ливонского короля Магнуса, Марья Владимировна, с маленькой дочерью своей Евдокией. Годунов обещанием разных благ убедил ее воротиться в Москву. Но тут ее заставили постричься в монахини, а ее дочь вскоре умерла, и смерть эту также приписали ненасытному честолюбию Бориса, расчищавшего себе путь к престолу устранением всех лиц, могущих иметь на него какие-либо притязания. Известный крещеный касимовский хан Симеон Бекбулатович, которого Грозный когда-то шутя поставил царем над земщиной, после смерти царевича Димитрия лишился зрения, и в этом несчастии молва, передаваемая нам летописцами, обвиняла Годунова!{61}
Стремление Бориса Федоровича к престолу, по словам летописцев, выражалось и в его обращении к ведунам, которых он призывал и спрашивал о будущем. Черта, вполне согласная с суевериями того времени. Прибавляют, что эти волхвы будто бы предсказали Годунову, что он действительно будет царствовать, но не более семи лет, а Борис на сие воскликнул: «хотя бы и семь дней, но только царствовать!» Подозрительность и клевета в отношении к нему достигли до того, что некоторые сказания приписывают ему отравление самого Федора Ивановича, своего благодетеля, смерть которого ставила Бориса в положение трагическое. Ему оставалось только два исхода: или достижение трона, или падение, которое в лучшем случае привело бы его в монастырь, а в худшем на плаху. Конечно, он выбрал первый исход, и этим выбором многое объясняется в его поведении.