С своей стороны, служилое сословие, по естественному ходу вещей, стремилось привести все в большую и большую зависимость от себя жившее в его вотчинах и поместьях земледельческое население, стеснять его вольности и закрепить его за собой. По мере того как военная и вообще государева служба становилась непременной и пожизненной обязанностью помещиков и вотчинников, а частые войны и сторожевая служба на украйнах затрудняли им возможность лично вести свое сельское хозяйство, естественно, учащались их жалобы правительству на разорение, которое причиняли им крестьянские переходы и побеги, — разорение, вследствие которого они не могли исправно отправлять самую государеву службу, а также вносить подати и оброки с своих земель.
Правительство Московское, само состоявшее из высших разрядов тех же служилых людей, т. е. московское боярство, конечно, разделяло это стремление к закрепощению крестьянства и действовало в том же направлении. Когда же в последней трети XVI века произошло вышеназванное переселенческое движение к юго-восточным окраинам и участились крестьянские побеги, вместе с тем умножились жалобы помещиков и вотчинников срединных и коренных русских областей, и правительственные места были завалены служебными исками о беглых крестьянах; тогда, именно в конце XVI века, правительство принимает ряд мер, которые положили начало закрепощению свободного дотоле крестьянского сословия за классом землевладельческим. Первые меры, принятые в этом смысле, относятся к царствованию Федора Ивановича; но так как действительным главой правительства тогда состоял Борис Годунов, то история по справедливости считает его одним из главных основателей крепостного права в России. Стремясь занять престол после бездетного Федора, он, естественно, искал опоры в военно-служилом сословии, равно в боярах и детях боярских, и старался приобрести их расположение. Теми же мерами он приобретал и расположение могущественного духовенства, которое было тогда, после государя и служилого сословия, третьим земельным собственником в России. Его заискивание перед духовенством выразилось еще ранее по следующему поводу. В начале царствования Федора Ивановича, в июле 1584 года, Московский духовный собор, по желанию правительства, подтвердил указ Ивана IV (1580 г.), запрещавший духовенству приобретать от служилых людей вотчины как покупкой, так и по духовному завещанию, и кроме того постановил отменить тарханные, или льготные, грамоты, жалованные за церковные имущества, которые теперь должны были платить государевы подати и отбывать повинности наравне с прочими. Эти-то тарханы служили большой приманкой для крестьян, которые во множестве переходили от служилых людей на льготные церковные земли, от чего «вотчины воинских людей терпели многое запустение». Тарханы отменялись на время, «покамест земля поустроится». Но мера эта оказалась весьма кратковременной: в октябре следующего года, когда усилилось влияние Годунова, тарханы были уже восстановлены. Тем с большим усердием старался он теперь угодить и служилому, и духовному сословию стеснением крестьянских переходов.
Главной подготовительной мерой против незаконных крестьянских уходов послужили писцовые книги, т. е. подробные земельные описи с указанием их жителей, перечисленных почти поименно, а также с вычислением пашен, лугов, лесу, разных угодьев и, разумеется, с указанием оброков и податей, которые накладывались по вытям, т. е. по известному количеству десятин пахотной земли. Эти писцовые книги со времен Ивана III составляли одну из важнейших правительственных забот; но с особенной энергией они были ведены при Федоре Ивановиче в конце 80-х и начале 90-х годов XVI столетия. Когда таким образом приведены были в известность земли, села и деревни преимущественно серединной полосы Московского государства, тогда последовали указы, которые должны были служить руководной нитью в хаосе судебных исков о беглых крестьянах и вместе с тем значительно стеснить возможность крестьянских выходов без «отказа», т. е. возможность побегов. Первый известный нам указ такого рода издан был 24 ноября 1597 года. «Царь и великий Князь Федор Иванович всея Руси указал, и бояре приговорили» тех крестьян, которые выбежали из поместий и вотчин, как служилых людей, так и церковных, за пять лет до сего указа, «сыскивать накрепко» и «по суду и сыску тех беглых крестьян с женами и детьми и со всеми животы возити назад, где кто жил». А те крестьяне, которые ушли за шесть и более лет, пусть остаются со своими новыми землевладельцами, если в течение сего времени их прежние помещики и вотчинники на них не били челом Государю. Но те дела о беглых крестьянах, которые уже начались («засужены») приказано «вершити по суду и сыску». Следовательно, этим указом полагается пятилетняя давность для возвращения беглых крестьян на прежние места, давность, приуроченная в данном случае к первой четверти 90-х годов XVI столетия, т. е. ко времени наиболее полного составления писцовых книг. В сем указе, как мы видим, еще нет речи о прямом запрещении крестьянских переходов вообще. Он говорит только о «беглых», а таковыми, повторяем, считались те крестьяне, которые уходили с своего участка без «отказу», т. е. не заплатив владельцу за пожилое и не возвратив ему ссуду, вообще не рассчитавшись с ним по закону. Но так как подобные расчеты в действительности случались очень редко и тем более, что владелец, не желавший отпустить крестьянина, всегда мог предъявить увеличенные, неисполнимые требования, то крестьянские переходы в огромном большинстве случаев уже давно обратились в незаконные уходы или побеги. Поэтому указ 1597 года в сущности был направлен и против крестьянских переходов вообще.
Достигнув царского престола, Борис Годунов как бы проявил некоторое колебание в дальнейших своих мерах по вопросу о крестьянских переходах; однако в общем шел по тому же направлению. В 1601 и 1602 годах он выдал несколько указов, в которых говорится уже не о беглых, а прямо «о крестьянском выходе». Эти указы дозволяют детям боярским и вообще мелким землевладельцам перезывать друг от друга крестьян, в двухнедельный срок после Юрьева дня осеннего и с платой рубля и двух алтын пожилого за двор, как это было установлено Судебником. Дозволение сие, однако, сопряжено с разными ограничениями: так можно было перезывать к себе не более одного или двух крестьян разом, а в Московском уезде не дозволено перезывать крестьян кому бы то ни было. Крупным владельцам, каковы государевы дворцовые и черные волости, владыки, монастыри, бояре, окольничие и пр., перезывать друг от друга крестьян прямо запрещено. В сущности, это был шаг к их юридическому закреплению, хотя еще не самое закрепление, потому что речь идет о праве землевладельцев перезывать друг от друга крестьян, а не о праве самих крестьян «отказываться» от владельца. Но так как в действительности крестьянин обыкновенно не имел средств сам рассчитаться со старым хозяином без помощи нового, который его перезывал к себе, то, в сущности, он терял свое право перехода. Те же указы Бориса Годунова грозят мелким владельцам царской опалой, если они будут насильно удерживать у себя крестьян, не давать им законного отказа, т. е. не выпускать их к другому владельцу, чинить им «зацепки» и «продади» (лишние начеты), бить их и грабить. Такие угрозы ясно показывают, с какой энергией служилое сословие стремилось к закрепощению за собой крестьянства. Указы большей частью юридически подтверждали то, что уже давно выработалось самой жизнью.
До какой степени означенные меры Бориса Годунова соответствовали политическому и экономическому строю тогдашней Руси и, более всего, господствующему положению служилого сословия — это лучше всего доказывают последующие узаконения, относящиеся к Смутной эпохе. Едва Годунов сошел в могилу и в Москве водворился Лжедмитрий, как в феврале 1606 года был издан приговор боярской думы о беглых крестьянах в том же смысле, как и приговор 1597 года. Тут вновь установлялся пятилетний срок для сыску беглых крестьян и возвращения их к старым помещикам; исключение составляли только те крестьяне, которые бежали в голодные 1601 и 1602 годы, если по сыску «окольные люди» скажут, что такой-то крестьянин «от помещика или вотчинника сбрел от бедности», не имея чем прокормиться; кто его прокормил или кому он в эти годы записался холопом, за тем он и остается. «Не умел (владелец) крестьянина своего кор-мити в те голодные лета, а ныне его не пытай». А в марте следующего 1607 года, когда на Московском престоле сидел Василий Иванович Шуйский, приговор царский и боярской думы назначает уже пятнадцатилетний срок для сыску беглых крестьян и прямо постановляет быть им за теми, за кем они записаны в- писцовых книгах 1593 года. Следовательно, этот запретный указ отправляется от того же исходного пункта, как и первый, т. е. указ 1597 года, но отличается большей строгостью: он налагает значительную пеню (10 рублей) на того землевладельца, который принимает к себе беглых крестьян. Наконец, спустя еще три года стремления бояр и вообще служилого сословия к закрепощению крестьянства ясно выразились в том, что московские бояре, избирая на престол польского королевича Владислава, в числе условий поставили ему закрепощение крестьянского выхода или собственно перезыва крестьян без согласия владельца.
Но как бы ни было, это стремление в порядке вещей и как бы означенные указы не соответствовали политическому и хозяйственному строю Руси того времени, крестьянство, само собой разумеется, весьма неохотно подчинялось новым стеснениям своих переходов; эти переходы продолжались в виде побегов; отсюда умножались жалобы и судебные иски землевладельцев; отношения их к крестьянам обострялись; с той и другой стороны участились грабежи и убийства; умножались разбойничьи шайки из беглых крестьян и холопей, и вообще меры, направленные к закрепощению, вызывали в простом народе немалое волнение. Но сильного и дружного отпора со стороны крестьянства быть не могло по его расселению на огромной территории, отсутствию всякой сплоченности или какой-либо сословной организации. Притом меры закрепощения не были каким-либо резким переходом или переворотом; они являлись только дальнейшим и постепенным развитием тех начал, которые уже давно действовали в русском государственном быте. А потому отдельные, местные случаи народного брожения и волнения вызывали правительство к повторению и усилению все тех же запретительных мер, направленных к закрепощению земледельческого состояния за землевладельческим. Не след