Где-то часа через полтора я, к своему несказанному удивлению, обнаружил, что не таким уж и сложным делом занят. Да, продираться сквозь шедевры канцелярской словесности, вышедшие из-под пера дьяков губных управ, было нелегко. Да, тяжеловесные обороты бумаг, писанных чинами губного сыска, заставляли вчитываться с повышенным вниманием. Зато они чередовались с малограмотными и от того порой весьма забавными записками губных стражников и допросными листами свидетельских показаний. Нет, как вам, например, такое: «Труп лежал на проходе, жена трупа громко плакала и мешала осмотру»? Или вот еще: «Никаких сомнений, что лежавшее на дорожке мертвое тело пришло туда само»?! Ну и так далее в том же духе. В общем, еще через полчаса мне даже начало нравиться. Единственное, что нервировало, так это быстро пришедшее понимание того печального факта, что взятой с собой записной книжки мне на выписки не хватит, и придется просить у местных новую. Было, прямо скажу, опасение, что выдачу чистой записной книжки тут превратят в утонченное издевательство над каким-то прапорщиком, непонятно что делающим в губной управе, но обошлось. Сделав личико кирпичиком, я напомнил много о себе понимающему дьяку об открытом листе Палаты государева надзора, заодно намекнув, что служба в Стремянном полку несколько упрощает мне возможность лично обратиться к самому государю. В итоге и сразу две чистых записных книжки получил, и самое любезное приглашение обращаться по мере надобности.
Что за нужда была делать выписки? Ну как, мне же приказано искать зацепки или хотя бы что-то на них похожее, вот и искал. Не скажу, что нашел, но возникли по ходу дела некоторые вопросики, ответы на которые могли бы эти самые зацепки дать. Могли, конечно, и не дать, но тут же пока не попробуешь, не поймешь… Изловив после обеда Поморцева, ему я те вопросы и задал. Даже ответы получил. Но тут же встали следующие вопросы, и ответов на них у Поморцева уже не имелось.
Итак, первое убийство было совершено на Беляковских верфях. По словам Поморцева, на тех верфях строят небольшие грузовые баржи и буксирные пароходы. Верфи примыкают к городу со стороны Луги и состоят под надзором городской охранной стражи. Убитый купец Пригожев находился там как представитель Русско-Балтийского товарищества, заказавшего постройку нескольких пароходов. А вот что делал на верфях и как туда попал наш маньяк, оставалось загадкой.
Второе убийство — Демьяновский сад. Этакая зеленая зона отдыха, говоря языком бывшего моего мира, открытая для общего доступа, то есть попасть туда мог вообще кто угодно. Как и на места большинства остальных убийств, совершенных маньяком, убийство Маркидонова я пока что вывел за скобки. Вопрос тут в другом. Точнее, два вопроса. Что делал на пустыре за Макарьевым рынком купец Аникин? И какая нелегкая занесла маньяка в Барандин околоток? Ну и про Беляковские верфи не забываем, то есть всего у нас уже три вопроса.
Я почему именно эти вопросы поставил, так потому исключительно, что уж больно изрядный разброс получается. С одной стороны — Демьяновский сад, где, по словам Поморцева, отдыхает приличная публика, Еленинская набережная и Лукьяновский переулок, где, со слов того же Поморцева, публика живет попроще, но все равно никак не бедная. С другой — верфи, пустырь и место проживания публики, прямо скажем, бедной, пусть и не откровенной нищеты. Инструменты и образ действий у маньяка, значит, одни и те же, жертвы, разве что за исключением старшины Буткевича, одной наружности, а места преступлений совершенно разные. Не стыкуется как-то…
Мой вечерний доклад о проделанной работе майор Лахвостев удостоил лишь благосклонным кивком. Этого, в общем, и стоило ожидать — говорить о каких-то результатах в моем случае пока что не приходилось. А вот у самого Лахвостева нашлось чем меня удивить — оказывается, Бразовский и Буткевич родились и выросли в одном поместье!
— Примечательно, конечно, но и только, — открытие свое майор, похоже, оценивал не сильно высоко. — Все-таки Бразовский был сыном хозяина, а Буткевич родился в крестьянской семье.
— Прошу прощения, Семен Андреевич, а вы где родились и выросли? — поинтересовался я.
— В Москве, как и вы, — удивленно ответил Лахвостев. — А при чем тут это?
— При том, что в большом городе вы в детстве дружили и вообще общались с ровней, — к месту вспомнился рассказ Альберта фон Шлиппенбаха, как он с сыновьями прислуги бегал подглядывать за купающимися девчонками. — А сыновья помещиков, особенно если соседи с детьми того же возраста живут не поблизости, часто играют с сыновьями слуг или даже крестьян. Так что в детстве Бразовский и Буткевич вполне могли приятельствовать. И заметьте, Буткевич, перейдя из губной стражи в армию, сразу попал под начало к Бразовскому.
— Даже так? — озадаченно произнес майор. — Спасибо, Алексей Филиппович, что подсказали. Я это обязательно проверю. Но тогда… Тогда может получиться, что Буткевич лгал нам, говоря, что не знает, о чем капитан ругался с Маркидоновым! — снизошло на Лахвостева озарение.
— Почти наверняка лгал, — согласился я. — Но его теперь не переспросишь…
— Ну да, ну да… — задумался майор. — Буткевича не переспросишь, а сам Бразовский ничего нового не скажет. А узнать надо бы, уж слишком тут все запутано…
И вот тут очередь на озарение дошла до меня.
— А в какой губной управе служил Буткевич, не знаете? — с надеждой спросил я Лахвостева.
— В Крестовой, — ответил он. Я припомнил карту города с обозначением границ ответственности губных управ, изученную мной сегодня, и внутренне вздрогнул. Неужели зацепка?
— Половину своих убийств, — начал я, — маньяк совершил именно на земле, подведомственной Крестовой губной управе. Мог ведь где-то с урядником губной стражи Буткевичем и пересечься…
— Мог, — ответил Лахвостев не сразу, тщательно обдумав то ли этот свой ответ, то ли последовавший за ним вопрос: — Полагаете, маньяк за что-то Буткевичу отомстил или решил заставить его замолчать?
— Не удивлюсь, если так и окажется, — ответил я.
— Но Буткевич не служит в губной страже уже почти два года, — напомнил майор.
— Потому эти почти два года и прожил, — возразил я, — что маньяку перестал на глаза попадаться. А потом где-то случайно попался, уже в виде армейского старшины. Маньяк его выследил и…
— А что, — выдал Лахвостев после некоторой паузы, — правдоподобно. Очень и очень правдоподобно, Алексей Филиппович!
[1] 1 сажень = 2,13 метра
[2] 1 фут = 305 мм. То есть предполагаемый рост убийцы составлял примерно 183 сантиметра
[3] Анекдотом в те времена именовался достойный примечания случай, а не короткий смешной рассказ с неожиданным концом.
Глава 8. Обстановка осложняется
Говорят, человеку свойственно ошибаться, и вообще, мол, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Как по мне, не шибко убедительное утешение. Во всяком случае, мне не помогло. Обида и досада взяли меня в свои неласковые руки и отпускать никак не хотели. Нет, ну вот честное слово, как еще относиться к тому, что идея, подброшенная мной майору Лахвостеву, хоть как-то, но сработала, а те, что я припас для себя, любимого, оказались пустым местом?!
Капитан Бразовский признался-таки, что со старшиной Буткевичем был знаком с детских лет. Что оказал содействие переходу Буткевича из губной стражи в армию и пристроил его на место своего помощника, Бразовский признал тоже. А куда ему было деваться? Но вот насчет ругани с Маркидоновым прежних показаний не менял ни на самую мелочь. В общем, к раскрытию убийства Маркидонова мы от тех признаний не приблизились, хотя Лахвостев сохранял уверенность в том, что рано или поздно убийство раскрыто будет. Так или иначе, поймав Бразовского на умолчании один раз, поймаем и второй. А чтобы этот второй раз обеспечить, то есть найти то, о чем умалчивает капитан, говоря о своих взаимоотношениях с Маркидоновым, майор Лахвостев решил заняться окружением убитого купца.
У меня даже на таком не самом выигрышном фоне все смотрелось грустно и печально. Список лиц, находившихся на Беляковских верфях в день убийства Пригожева, я получил, но ни одной фамилии, хотя бы еще один раз упоминавшейся в деле, там не обнаружил. Тем более, это был список посетителей со стороны, то есть заказчиков и подрядчиков, список работников верфей существовал отдельно. Там, правда, проверять надо было не всех, а лишь инженеров, дьяков и артефакторов — вряд ли простые мастеровые ходят с тростями. Кстати, что-то много в этом деле на трости завязывается, прямо, понимаете ли, тростник какой-то, чтоб его… Старший губной пристав Поморцев, к коему я обратился со своими наблюдениями, предложил мне самому их и проверить, так что я, можно сказать, в очередной раз напросился. Ну а что, и проверю, все хоть какое-то дело…
Без особых результатов закончилось выяснение степени участия в расследовании дел, объединенных в поисках маньяка, урядника губной стражи Буткевича. Там, правда, снова упоминался Бессонов, племянник и наследник убитого купца Аникина. Я, увидев знакомую фамилию, тут же, что называется, сделал стойку, но предвидение подсказало, что напрасно. И верно, уже через минут пятнадцать я понял, что если Бессонов и мог испытывать к Буткевичу какие-то очень уж сильные чувства, то только самую глубокую благодарность. Урядник Буткевич сопровождал помощника губного пристава Штерна в его поездке в Ладогу для проверки алиби Бессонова. В Ладоге Штерн сильно простудился, на обратном пути его состояние быстро ухудшалось, к прибытию в Усть-Невский помощник губного пристава находился уже без сознания. Срочное помещение в лечебницу не помогло, к ночи Штерн скончался, однако Буткевич доставил в губную управу допросный лист, из которого следовало полное подтверждение алиби неожиданно разбогатевшего наследника убитого купца. К расследованию убийств фон Бокта и Ермолаева Буткевич вообще отношения не имел, даже в оцеплении при осмотре мест происшествия не стоял.
В общем, от сверки упоминаемых в деле фамилий я совершеннейшим образом обалдел. Дошло до того, что мне померещилось, будто тот же Бессонов числился в списке с Беляковских верфей, и я убил еще какое-то время, пока не убедился в этой своей дурацкой ошибке. Но с этим-то всем я разобрался, сидючи в теплом кабинетике за удобным столом, а на верфи придется тащиться по местной погоде, совершенно меня не вдохновляющей. А уж проверять всех работников этих чертовых верфей, кто по своему положению, уровню достатка, а то и по состоянию здоровья мог бы ходить с тростью, оказалось занятием едва ли не более тупым, чем сверять бумажки.