И в самом деле, какая-то чушь получалась. Во-первых, показания всех троих совпадали чуть ли не до запятой. Нет, я понимаю, в допросных листах все излагается не тем живым языком, которым говорят допрашиваемые, а приводится к более-менее единообразным казенным формулировкам. Так и записывать проще, и потом работать с теми листами удобнее. Главное — недвусмысленно изложить поведанные сведения, а не передать особенности речи того, кто их поведал. Но вот делайте что хотите, а я был уверен — все трое и излагали почти одинаково.
Во-вторых, да, приказчики нередко знают о хозяйских делах чуть больше, чем положено, но в данном случае выглядело их знание каким-то очень уж урезанным — что хозяин встречается с какими-то неведомыми людьми, они знали, что встречается он с этими людьми в глухих местах, тоже знали, а вот что это за люди такие, почему-то не ведали.
В-третьих, а как вообще приказчики могли бы узнать о самом наличии у хозяина неких тайных доверенных людей и его тайных встречах с ними? Тайные — они же на то и тайные, чтобы никто даже не догадывался. И если бы Аникину и вправду надо было скрыть от своих приказчиков такие дела, сделать это ему бы труда не составило. Нет, что-то тут было не так… И с этим «не так» я решил идти к Поморцеву.
Как я и ожидал, меня же Поморцев и припахал к повторному допросу приказчиков. Но мало того, что к такому я был готов, мне же и самому хотелось разобраться с появившимися вопросами! Разобраться, сразу признаюсь, не удалось, зато все стало даже интереснее…
Когда всех троих доставили в управу и допросили одновременно и порознь, выяснилось, что приказчики Ефимов и Артюхин сами ничего толком не знали, а о встречах хозяина неведомо с кем и черт знает где слышали от приказчика Воробьева, а потому и говорили одно и то же, повторяя его слова. Понятно, что Ефимов с Артюхиным уже вскорости отправились по домам, а Воробьеву пришлось пережить допрос отдельный и куда более тщательный. Допрашивали его мы с Поморцевым — Афанасий Петрович тоже заинтересовался, откуда приказчики знают о негласных хозяйских делах и почему их знания столь однобоки.
— Так, Воробьев, — сказал я, когда мне надоело слушать его будто заученный наизусть рассказ, — ты мне вот что скажи: тебе самому после убийства Венедикта Павловича лучше жить стало или как?
— Да как же лучше-то, ваше благородие?! — взвился Воробьев. — Хуже, куда как хуже! Я ж, пока новое место нашел, почитай, три месяца на хлебе да воде сидел, чтоб детишкам было что покушать! Да и платили мне Венедикт Павлович, Царствие ему Небесное, побольше, чем сейчас!
— Хорошим, значит, хозяином был Венедикт Павлович? — краем глаза я глянул на Поморцева. Похоже, Афанасий Петрович не понимал, куда я клоню, но слушал с интересом.
— Хорошим, ваше благородие, — с чувством ответил Воробьев и, осенив себя крестным занмением, добавил: — Упокой, Господи, его душу в Царствии Твоем!
— Так что же ты, Воробьев, не хочешь нам помочь сыскать убийцу твоего хозяина да покарать его по всей строгости?! — рявкнул я и, видя испуг приказчика, принялся его дожимать. — Услышал, говоришь, как хозяин по телефону встречу назначал?
— Точно так, ваше благородие, услышал, — да, врать и не краснеть торговые люди умеют, этого у них не отнимешь. Только вот уметь не краснеть — это одно, а уметь врать — уже несколько другое.
— И сколько ж ты раз такое слышал? — подвоха Воробьев не заметил и сокрушенно признался, что аж целых четыре раза.
— То есть хозяин говорит по телефону у себя в кабинете, ты стоишь под дверью и слушаешь, а тебя ни одна собака не спрашивает, что это ты, такой-сякой, у хозяйского кабинета отираешься? И так повторяется четыре раза? — ехидно поинтересовался я.
— Ну… не помню уже, — попытался увильнуть приказчик.
— Вот что, Воробьев, — попытку я ему не засчитал, — или ты сей же час все вспомнишь, или сядешь в холодную и там будешь вспоминать хоть до утра!
— Не надо в холодную, ваше благородие! — взмолился Воробьев. — Жена да детки изведутся, ежели домой не приду!
— Так все в твоих руках, — напомнил я. — Расскажешь, как оно на самом деле было — пойдешь домой к жене и деткам. Будешь опять врать — в холодную.
— А правда отпустите, ваше благородие? Не обманете?
— Ты, Воробьев, в своем ли уме?! Ты кем таким себя мнишь, чтобы я, боярич на государевой службе, тебя обманывал?! Или, может, оскорбить меня хочешь?! — я спрашивал тихим и спокойным голосом, но на приказчика это подействовало как надо.
— Да вы что, ваше благородие! Да в мыслях такого не было! По дури сказал, по дури по одной! А Венедикт Павлович мне сами велели так говорить! Вот вам крест истинный, сами велели! — на колени Воробьев не бухнулся, но вскочил с табуретки и трижды истово перекрестился.
— Сядь, Воробьев, — я добавил в голос строгости. — Сядь и давай уже рассказывай.
Рассказ свой сам Воробьев, должно быть, считал обстоятельным и подробным. На деле же мне приходилось постоянно задавать уточняющие вопросы, чтобы не давать приказчику углубляться в совсем уж бессмысленные подробности и уходить в сторону от того, что меня интересовало. Несколько раз меня поддержал и Поморцев, его вопросы были потолковее моих, что и понятно — опыт. Но как бы там ни было, интересные вещи рассказывал Воробьев, очень интересные…
Где-то за полгода до своей гибели Аникин провернул несколько сделок, казавшихся понимающим людям чрезмерно рискованными, но в итоге принесших ему изряднейшую прибыль. А к Воробьеву стал набиваться в друзья некий ушлый малый, назвавшийся Иваном Акимовым. Толком о нем Воробьев ничего не знал, но когда новый приятель начал интересоваться, откуда Аникину были известны кое-какие обстоятельства, связанные с этими сделками, и пообещал щедро оплатить ответы на свои вопросы, Воробьев сообразил, что лучше в такое не лезть, и доложился хозяину. Вот тогда Венедикт Павлович и велел приказчику впредь на подобные расспросы отвечать, что есть, мол, у хозяина особо доверенные люди, которые ему много чего интересного рассказывают про то, о чем партнеры обычно умалчивают. Людей тех никто не знает, встречается Аникин с ними тайно, а самому Воробьеву о том известно потому лишь, что он случайно подслушал хозяйские разговоры по телефону. Даже разрешил деньги брать с любопытных, чтобы выглядело все правдоподобно, но потом обязательно докладывать, кто и о чем его спрашивал. А еще велел «проговориться» о том же Ефимову да Артюхину.
— Доверяли мне Венедикт Павлович, потому как умный я и честный! — гордо заключил Воробьев. Ну да, ну да, этот же «умный» меньше часа назад клялся и божился, что по дури ляпнул про возможный обман с моей стороны. — Вот я и решил, что и мертвому хозяину послужу как живому, и все скажу в точности как Венедикт Павлович приказали…
[1] Кронштадт в нашем мире
Глава 10. Знай своего врага!
— Алексей Филиппович, я прекрасно понимаю, что иначе как в Стремянном полку вам служить невместно, но должен сказать, в нашем деле вы толк знаете, — чтобы решить, засчитать Поморцеву этот прогиб или нет, я подождал продолжения, каковое и не замедлило последовать: — Ловко как вы этого Воробьева прижали! И что приказчики врали, тоже очень своевременно заметили!
М-да, насчет своевременности Поморцев, мягко говоря, преувеличил. Что никакого «Ивана Акимова» губные теперь, спустя столько времени, уже не найдут, сомневаться не приходилось. Можно, правда, установить, что за такие неявные обстоятельства имелись в тех самых провернутых Аникиным сделках, и через это выяснить, кто именно на самом деле мог бы пытаться узнать, откуда оные обстоятельства стали известны Аникину, но что это даст? Правильно, расширение до не знаю каких пределов круга людей, среди которых мог бы оказаться маньяк. И скорее даже не среди самих этих людей, а среди их знакомых, что только увеличит число тех, кого придется проверять. Впрочем, губные почти наверняка этим займутся, потому как никаких иных зацепок тут нет. Хм, а ведь мне это ничего хорошего не сулит — почти наверняка опять придется мотаться по городу, отчаянно матеря про себя здешнюю погоду. Что ж, значит прогиб Афанасию Петровичу я засчитаю в том лишь случае, если старший губной пристав меня на эти проверки посылать не станет.
— Кстати, Афанасий Петрович, — привлек я внимание старшего губного пристава, — тут еще вот в чем вопрос…
— И в чем же? — живо отозвался Поморцев.
— Если Аникин велел приказчикам говорить, что тайно встречается с доверенными людьми, что именно он хотел этим скрыть?
— Поясните, Алексей Филиппович, — кажется, Поморцев решил повнимательнее прислушиваться ко мне. Что ж, надо этим пользоваться…
— От кого мог Аникин узнавать то, что помогало ему проворачивать выгодные сделки? — обозначив вопрос, я сразу же показал и вероятные ответы: — Как я понимаю, это могли быть или служащие других купцов, или дьяки на государевой службе, причем скорее именно дьяки.
— Так-так, — у Поморцева аж глаза загорелись, — и почему же?
— Потому что приказчики других купцов знают только дела своих хозяев, — ну должен же он понимать такие простые вещи! — А даже подьячий из Торговой палаты может много чего узнать о делах почти любого купца в городе. Что Аникину обошлось бы дешевле — взять на небольшое, но постоянное содержание одного-единственного дьяка или каждый раз подкупать приказчиков купцов, с которыми он имел дела?
Сразу посерьезнев, Поморцев кивком показал, что ждет продолжения.
— Дьяков, Афанасий Петрович, вы знаете лучше меня, — подпустил я чуть-чуть лести. — Но даже я понимаю, что уважающий себя дьяк на пустырь у рынка не пойдет. Самый распоследний подьячий отправится на негласную деловую встречу в пристойный трактир, где и купцу обедать не зазорно, а не на пустырь. А уж старший-то дьяк или столоначальник — только в ресторацию и никак иначе.
— Столоначальник, говорите? — Поморцев задумался.
Задумался и я. С памятью у меня все в порядке, и что столоначальником, причем как раз в городской Торговой палате, был убитый перед Аникиным фон Бокт, я не забыл. Вот же, понимаешь, вырвалось само собой…