Хм, а так ли уж прямо само собой? Если неведомый убийца Маркидонова сработал под маньяка, что, спрашивается, мешало сделать то же самое убийцам фон Бокта и Аникина? Или даже убийце, да, именно в единственном числе? И если были основания подозревать в убийстве Аникина его племянника, то почему бы не подозревать и тех (или того), кто пострадал от хитроумия убитого купца?
— Что ж, Алексей Филиппович, постараемся выяснить, откуда Аникин мог знать о делах других купцов. И насчет фон Бокта тоже посмотрим, — ну точно, Поморцеву пришло в голову то же самое.
…Понятно, не один только Поморцев имел возможность отправить меня на малоприятные и не особо полезные для здоровья прогулки по улицам Усть-Невского, такой гадости вполне можно было ожидать и от моего непосредственного начальника. Однако майор Лахвостев, выслушав мой рассказ о допросе Воробьева и последующей беседе с Поморцевым, некоторое время подумал, а затем объявил решение, для меня куда более приятное.
— Вот что, Алексей Филиппович, — сказал он, снова задумался, но почти сразу и продолжил: — С губными вы, я вижу, сработались, и даже кое-каких успехов достигли. Поэтому продолжайте. К делу об убийстве Маркидонова я вас по возможности привлекать не буду, постараюсь обойтись военными дознавателями. Раз уж маньяк тут ни при чем, то как-нибудь проживут губные без этого дела. Тем более, речь идет еще и о воровстве при военных поставках, так что делать губным тут вообще нечего. Право забрать дело себе я имею, и правом этим воспользуюсь. Пусть и нет пока у меня особых подвижек, одно убийство раскрыть будет все равно легче, чем шесть.
Лахвостева я, естественно, поблагодарил в самых учтивых выражениях и тут же осторожно поинтересовался, что вообще у него с расследованием убийства купца Маркидонова происходит.
— Да ничего не происходит, можно сказать, — невесело усмехнулся майор. — Было дело, я подумал, а не старшина ли Буткевич купца убил, но… — Лахвостев махнул рукой.
— Буткевич? — удивился я.
— Буткевич, — повторил Лахвостев. — С Бразовским в воровских делах они явно были сообщниками, так что Буткевич вполне мог убить Маркидонова и сам, когда разлад у них пошел.
— Мог, — признал я, но сразу и спросил: — А в чем подвох?
— Подвох, Алексей Филиппович, тут в том, что сначала Бразовский вышел из амбара нумер восемнадцать и вызвал охрану, а уже потом в амбар зашел Буткевич. И это подтверждается тремя свидетелями.
Да уж, подвох так подвох, ничего не скажешь. Такая хорошая версия пропала! Впрочем, Лахвостев прав — одно убийство действительно раскрыть легче, чем шесть. Ну, а что дело об одном он забрал себе, а копаться в делах о шести велел мне, так на то он и начальник. И потому я к такому дележу отнесся философски — ну, в самом деле, не рассыплюсь же, а если еще Поморцев меня на улицы в такую мерзкую погоду посылать будет пореже, так и вообще прекрасно.
Надо отдать Поморцеву должное, утром следующего дня он никуда меня не послал, и я со спокойной душой засел за чтение дела об убийстве мещанина Ермолаева.
Первой бумагой, подшитой в дело, был доклад помощника губного пристава Якушева об осмотре места происшествия. Губным с осмотром крупно повезло, причем дважды — в тот день лежал снег, и обнаруживший тело дворник, убедившись в смерти Ермолаева, не дал затоптать следы, поэтому восстановить картину преступления особого труда не составило. Маньяк и его жертва шли навстречу друг другу, и когда они разминулись, убийца повернулся и ударил Ермолаева тростью в висок, после чего расстегнул пальто на упавшем лицом вверх человеке и заколол его стилетом — именно о таком ходе событий говорили следы. Стандартный, можно сказать, для маньяка образ действий. Ничего удивительного, что именно это преступление заставило губных объединить, наконец, расследование убийств Пригожева, фон Бокта, Аникина и Ермолаева в одно дело.
Увы, установление картины произошедшего оказалось единственным достижением следствия. Были, правда, еще два свидетеля, но толку от них… Вот чем таким важным могли они поделиться со следствием, если, рассказывая о вышедшем со двора человеке, они толком не помнили, какого цвета пальто на нем было? Лица его они тоже не видели, а что ростом он, по их словам, был высок, шел быстро и тростью помахивал, так в городе таких и не сосчитаешь. Никаких иных зацепок, пусть даже самых незначительных, тоже не имелось, про полное отсутствие подозреваемых я и не говорю… В общем, само по себе убийство Ермолаева вполне подходило под то, что на профессиональном жаргоне борцов с преступностью в бывшем моем мире называлось «висяком», и раскрыто могло быть лишь тогда, когда маньяка изловили бы при расследовании других его убийств. Грустно, да. Но тут уж ничего не поделаешь, и потому я взялся за дело об убийстве мещанина Лоора.
В математике я не особо силен, так, на гимназическом уровне, а потому оценить с точки зрения теории вероятности то, что после купца, дворянина и еще одного купца маньяк переключился на мещан, да еще и двух подряд, мне было не под силу. Да, и Ермолаев, и Лоор, мягко говоря, не бедствовали и видом своим вполне подходили под тип жертв неуловимого убийцы, но все-таки различить по внешнему виду дворян, купцов и мещан — дело не особо сложное, тем более для городского жителя. Да и последняя (надеюсь, именно последняя!) жертва маньяка — старшина Буткевич — никаким боком не относится ни к дворянам, ни к купцам, ни даже к мещанам. То есть понижение сословного уровня жертв маньяка являлось неоспоримым фактом. Предвидение подсказывало, что произошло это понижение не просто так, но о том, что могло стать тому причиной, тихо помалкивало, и потому я обратился к обычной логике.
А вот обычная логика снова приводила к очень даже высокой вероятности того, что далеко не все убийства были совершены из маниакальных, назовем их так, побуждений. Хотя это никак не исключало, что совершены они одним и тем же преступником. Просто в одних случаях он лишь удовлетворял свою страсть к убийству людей определенного типажа, а в других попутно решал и более практические задачи собственного обогащения. Или, как минимум, сохранения своих выгод, на которые могли бы покушаться Аникин, фон Бокт или кто еще. А когда эти задачи оказались решенными, сословная принадлежность жертв уже никакого значения для убийцы не имела и он начал убивать тех, кто попадался ему под руку во время очередных приступов безумной страсти.
Конечно, такая схема вовсе не смотрелась безупречной. Я как-то не специалист по маньякам и не могу сказать, насколько все эти соображения могли бы соседствовать в голове одного человека, пусть даже с поврежденной психикой, но не удивился бы, если профессиональные мозгоправы разнесли мои домыслы по кирпичику. Да и вообще, как тут обстоит дело с душевными болезнями и что об этом думает местная наука, для меня темный лес. У кого бы проконсультироваться? А если говорить только о следственных сложностях, то связь между фон Боктом и Аникиным надо еще обнаружить и доказать, а Пригожева, кстати, тут просто никак не привяжешь. Однако же и отбрасывать эти предположения не хотелось — не знаю, что там думает себе Поморцев и все прочие губные, а для меня это пока единственная более-менее вероятная версия…
В бумагах, отражавших ход расследования убийства Лоора, я старательно искал хотя бы какие-то признаки того, что убийцей мог быть не наш маньяк, а кто-то еще. Почему? Ну как почему, ведь именно это убийство в свое время едва не вывело из-под подозрений капитана Бразовского, оказавшись для него подарком судьбы. Вот и хотелось получить подтверждение того, что никакая судьба тут ни при чем. Но… Но ничего такого в деле и близко не нашлось. Да, прав был Поморцев, с самого начала говоривший нам с Лахвостевым, что тут снова отметился все тот же маньяк. По записям в деле вырисовалась уже знакомая быстрота, решительность и дерзость, сопровождавшие убийства фон Бокта и Ермолаева. Получалось, что, как и в случае с фон Боктом, у маньяка было совсем немного времени, в течение которого никто не мог его видеть, и именно за эти несколько минут он и успел совершить убийство. Какое-то прямо-таки невероятное везение… Или нет?
Или нет, или нет… На расчет это тоже никак не походило. Не мог маньяк рассчитать потребное ему время, потому что не мог знать никаких обстоятельств, кои при таковом расчете следовало учитывать. А вот чувствовать очень даже мог. Нет. Не чувствовать. Предвидеть.
Так… Значит, мое предвидение против предвидения маньяка? А ведь так оно и получается. И никак иначе.
Выругался я без плетения затейливых кружев, просто до невозможности грязно. Нет, с того самого дня, как предвидение у меня проявилось, я прекрасно понимал, что рано или поздно встречусь с предвидением чужим, и что это может оказаться не только встреча, но и столкновение. Тут пока прямого столкновения не произошло, но противостояние обозначилось четко и недвусмысленно. Он использует предвидение, чтобы безнаказанно убивать. Я использую предвиденье, чтобы его поймать и наказать. Это теперь моя личная война. Маньяк — мой личный враг. А победить в этой войне — мой личный долг.
Однако же эти высокопафосные размышления пришлось отложить в сторону ради более практических соображений. Получалось, что свое предвидение маньяк использовал лишь в половине случаев — при убийствах фон Бокта, Ермолаева и Лоора. Что и как там было с Пригожевым и Аникиным, оценке не поддавалось ввиду того, что их тела обнаружели спустя значительное время после убийств и не имелось ни свидетелей, ни каких-то выводов, каковые можно было бы из свидетельских показаний сделать, а вот на Буткевича маньяк устроил настоящую засаду, на предвидение не полагаясь. Это что же, получается, убить Буткевича маньяку было настолько необходимо, что он решил действовать наверняка? Хм, а так и получается, да.
Я, кстати, и сам далеко не всегда полагался и полагаюсь на предвидение, даже сейчас, после того как над моим развитием в этом плане поработал сам Вильгельм Левенгаупт. Не всегда это нужно, да и многое можно сделать куда более простыми и надежными способами. Шашкой, например, я, спасибо есаулу Турчанинову, пользоваться умею, но хлеб и колбасу рубить ею не буду, возьму нож и просто порежу.