— Знаете, Дмитрий Михайлович, — доверительно начал я, — обращается раз солдатик к генералу: «Ваше превосходительство, дозвольте спросить!». Генерал дозволяет, а солдатик и говорит: «А почему в епархии у нас митро-палит, а не митро-стреляет?». «А потому, орелик, что ты ду-рак, а не ду-рыба!».
— Да генерал бы тому орелику еще и два часа под ружьем и ранцем назначил! [2] — через пару минут кое-как выговорил капитан, отдышавшись и утерев выступившие от безудержного хохота слезы. Собственно, тут мы и приехали, так что разговоры на отвлеченные темы прекратили, а что поручикам Ломову и Новицкому, как и нижним чинам придется теперь ломать голову, с чего бы ротный командир такой веселый, так это не мои трудности.
С обувью у ополченцев все оказалось в порядке, с амуницией, в общем, тоже, но не у всех. Получив вдохновляющий втык, залетчики принялись за дело. Девятеро обошлись всего лишь подтяжкой лямок заплечных мешков, а вот двоим не повезло по-крупному… У одного ремень патронной сумы был пришит настолько небрежно, что держался уже, как говорится, на соплях, и пришлось несчастному возиться с шитьем толстой кожи, чтобы не остаться без патронов, зацепившись в лесу за сук, другому уж не знаю, чьим именно недосмотром, достался тупой штык, и сейчас невезучий ополченец при помощи напильника и тихих, еле слышных матюгов трудился над исправлением неведомо чьей оплошности.
К ночи ближе нас накормили фасолевым супом, мяса в который положили явно больше, чем это предусматривалось армейскими порядками. Кто-то высказал предположение, что повара оприходовали убитую лошадь, сами же наши кормильцы это не подтверждали, но и отрицали как-то не особо уверенно. Да и ладно, лошадь, не лошадь, лишь бы и правда убитая была, а не дохлая.
По какой-то неизвестной причине щедрость наших поваров и их начальников сегодня оказалась поистине неслыханной — и нам еды хватило, и нашлось чем поделиться с местными, благо осталось их тут не особо и много. Кошкин Дед, которому тоже досталась миска супа с увеличенным мясным приварком, принялся нарезать мясо мелкими кусочками, чем тут же привлек повышенное внимание своих подопечных. Нам даже пришлось отражать натиск многочисленных меховиков, с требовательным мявом штурмовавших стол, пока дед не закончил резать мясо и не начал раздавать его зверушкам по кусочку. Как он не путал, кого уже покормил, а кого нет, я уж не знаю, но, похоже, и правда, не путал. Больше меня поразило другое — едва Кошкин Дед начал кормить кошачье войско, в рядах усато-хвостатых хранителей домашнего уюта воцарился совершенно несвойственный этим пушистым индивидуалистам порядок. Звери, пусть и сгрудились плотной кучей, не дрались, не лезли по головам друг друга за очередным кусочком, и даже не орали, так, ворчали и подмяукивали. То ли привыкли уже, что некормленым никто не останется, то ли Кошкин Дед и правда имел над ними неведомую власть.
— Смотрю, Архип Петрович, ты прямо кошачий генерал, — поименовав деда по отчеству, через «-вич», я оказал ему неслыханное для простолюдина уважение. На мой взгляд, впрочем, вполне заслуженное. Ополченцы встретили мои слова добродушным смехом, но сам Кошкин Дед остался серьезным.
— Шведа-то завтра побьете, ваше благородие? — прямо и просто спросил он. — Мое-то войско, боюсь, с ним не справится.
М-да, вопросик… Я обратился к предвидению, но оно молчало, ограничившись ощущением, что лично для меня завтра все будет хорошо. Ну раз для меня, то…
— Побьем, Архип Петрович, — пока я говорил эти слова, ко мне пришла уверенность, что так оно и будет.
[1] Книппель — артиллерийский боеприпас в виде двух полуядер, соединенных железным прутком или цепью. Использовались книппеля для разрыва такелажа вражеских кораблей, лишая их таким образом управления
[2] Простоять назначенное время по стойке «смирно» в полной амуниции, держа ружье в положении «на плечо» — одно из типовых армейских наказаний
Глава 15. Битва
Слушать канонаду, честно скажу, приятным занятиям назвать невозможно, даже если вдруг очень захочется. Хотя, нет, что это я? Кое-что согревающее душу в этом пугающе-однообразном грохоте найти можно, когда уже с первых мгновений адского концерта вдруг понимаешь, что стреляют не в тебя, а в других. Тут, правда, сразу же становится стыдно за облегчение, с которым ты воспринимаешь свое спокойствие в то время, когда вражеские пушки бьют не в тебя, а в твоих товарищей. Но все равно, слышать грохот артиллерии и стоять под пушками — это те самые две большие разницы, как в бывшем моем мире говорили в Одессе. Мы сейчас именно слушали.
Со своими скромными погонами прапорщика и маловразумительной должностью ротного старшего офицера я и понятия не имел ни о силах нашей и шведской армий, ни о построении наших и неприятельских войск, ни тем более о планах и замыслах нашего командования, не говоря уже о вражеском. Нет, с утра нам прочитали приказ генерала Романова, но вы же сами понимаете, там все больше говорилось о том, чтобы отстоять и не пустить, а не о том, как это сделать и что за сражением последует. Впрочем, репутация командующего обещала, что шведской крови сегодня прольется побольше, чем русской, а те укрепления, которые я видел и даже как-то поучаствовал в их возведении, подсказывали, пусть и в общих чертах, как именно это произойдет. Если я понимал правильно, Романов решил заставить шведов атаковать укрепленную позицию в лоб, лишив их возможности ее обойти, причем атаковать, продвигаясь по местности, которая и сама-то по себе движению войсковых масс не сильно способствовала, а уж после насыщения ее всяческими заграждениями и укреплениями превратилась почти что в непроходимую. Решение в имеющихся условиях вполне разумное.
Стояли, где было велено, мы с раннего утра. Немного потеплело, но не настолько, чтобы мы не мерзли от топтания на месте. Разводить костры и греться у них дивизионный командир генерал Лемешев не велел, должно быть, не желая раскрывать дымами наше расположение и не дать шведам хотя бы приблизительно оценить нашу численность. Правильность такого приказа мы понимали, благо, сам же генерал Лемешев его и обосновал, но понимание это никак нас не грело, и потому мы обратились к иным способам повышения температуры наших тел. Только не надо думать, что это я о горячительных напитках, ничего подобного! Сначала ополченцы просто притоптывали на месте, немного позже начали подпрыгивать и махать руками, а потом кто-то достал дудку, кто-то ложки, кто-то затянул песню, и понеслась… Солдатики тоже присоединились, и вскоре пятнадцать с лишним тысяч человек пели и плясали, одновременно согреваясь и повышая боевой дух. Погревшись и умаявшись, мы притихли, снова вслушиваясь в звуки битвы, на этот раз уже другие — пушечная пальба заметно поутихла, зато можно было расслышать треск штуцеров шведских и наших стрелков вместе с грохотом барабанов, под который шла вперед линейная пехота шведов. И когда этот грохот перекрыла артиллерия, и стало ясно, что это наши встречают атакующего врага, мы кричали «ура!», хотя бы мысленно помогая своим держать неприятельский натиск. Так продолжалось еще часа два с половиной, пока не настала наша очередь.
— Братцы! — кричал полковник Ломакин. — Шведы к нам идут! Значит, не выходит у них наших в поле превозмочь, обойти хотят! Теперь наш черед! Стоять твердо, шведа бить крепко, приказы слушать и исполнять! Не стрелять без приказу!
Дальше полковник командовал уже обычным голосом. Стрелки полковых легких рот и наших стрелковых взводов переместились вперед, чтобы не дать врагу разведать местность, староладожцы с посерьезневшими лицами сосредоточенно ждали.
Шведские стрелки появились перед леском неожиданно — только что никого не было, и вдруг в нашу сторону цепью идут серенькие фигурки. Пройдя часть расстояния, отделявшего их от края лесочка, часть фигурок отделилась и двинулась в сторону ложбинки, где вчера работали саперы и ополченцы. Я уже слышал, что в серое у шведов одеты финские части. В бывшем моем мире финны заслужили себе репутацию солдат умелых и упорных, а потому врагами считались очень опасными, боюсь, что и тут будет то же самое.
Стрелять в финнов, которые все равно шведы, первыми начали армейцы, ополченцы включились в дело чуть позже, когда вражеская цепь, невзирая на потери, подобралась ближе. Били не залпами, а вразнобой, что называется, по готовности — с нашими и армейскими штуцерами такая стрельба намного более действенна. Старания наши даром не пропали — серенькие падали, сначала по одному-двое, потом чаще и чаще, и, какими бы они упорными ни были, все же повернули обратно, провожаемые меткими (ну да, и не только меткими) выстрелами. Несмотря на потери, впрочем, немногочисленные, перестрелку мы имели полное право записать себе в актив — до ложбинки неприятельские разведчики не дошли, тем самым оставив своих командиров в неведении относительно ее непроходимости.
Нам передали приказ полковника Ломакина отойти на правый фланг и встать за первой линией староладожцев. Едва мы встали на указанное место, как мерный рокот барабанов, резковатый, но не лишенный мелодичности посвист флейт, а чуть позже и хруст снега под ногами оповестили нас о приближении более серьезного противника. Чему-то научить в полку меня все же успели, и я, увидев шведов, сообразил, что идут они батальонными колоннами. С десяток этих колонн, разглядеть, сколько их там в точности, у меня не вышло, направились как раз к ложбинке, еще три колонны, сопровождаемые знакомыми уже финскими стрелками, двинулись прямиком в нашу сторону.
Вообще, наглость и самоуверенность шведов поражали. Это ж какими непобедимыми надо считать себя и как не уважать противника, чтобы на не разведанную толком позицию наступать без пушек?! Хотя, конечно, стоило подумать и о том, что шведы просто не успели перебросить пушки против нас — все же большая часть их артиллерии сосредоточена вовсе не здесь, а там, где идет схватка главных сил. Что ж, не лучшим образом, значит, идут дела у шведов, раз уж они рванули в обход, не успев заранее собрать достаточные для этого силы. Ладно, пушек да конницы не видать, так и пехоты явно не столько, чтобы обходить всю нашу армию — шведов я пока что видел почти столько же, сколько нас стояло в лесочке и за ним. Хм, как-то подозрительно… Не настолько же шведы глупы, чтобы это не понимать? Значит, могли и задумать что-то хитрое, а раз так, надо готовиться ко всяким неожиданностям, скорее всего, неприятным.