согнутые — ожесточенные. Они стоят перед Кидане у основания веранды и смотрят на него глазами, в которых благоговейный страх.
Их шестеро — жилистые мужчины с решительными лицами. На них старые бриджи и рубахи, потемневшие от долгой носки. Они не улыбаются даже после того, как лицо Кидане смягчается, когда он смотрит на них и кивает. Их суровость никуда не исчезает, когда он кладет руку на плечо одного из них, потом другого. Хирут не может оторвать глаз от их устрашающих лиц, от их глаз, затуманенных горящей яростью. Они худые, но мускулистые, с широкими ногами и мощными плечами. У одного в ухе сережка из черного камня. У другого — шрам близ челюсти. У самого низкорослого кривая сабля на поясе. У самого высокого винтовка со штыком. Ни один из них никогда бы не согнулся и не струсил под кнутом.
Фотографии этого мгновения не существует. Осталось только это воспоминание, запечатленное в мозгу Хирут, мысль, набирающая вес каждый раз, когда она оглядывается назад. Несколько недель она и кухарка будут говорить об этом самыми редкоупотребительными словами: о силе и доблести, о патриотизме и гордости, о полном подчинении. И только позднее она посмотрит внимательнее и увидит то, чего она не могла увидеть. Здесь Кидане совсем другой человек, не похожий на того, который стоял перед Хирут и дрожал при звуках голоса жены. Не похожий на того, который наклонялся, чтобы поцеловать ее в щеку. Тогда его сгибало отсутствие многого: живого сына, покорной жены, спокойного дома. Здесь он провозглашает то, что невозможно увидеть глазами: преданность, которая являет себя полностью сформированной и неколебимой, поклонение, которое граничит со страхом. Они следят за каждым его движением из-под полуопущенных век, его положение столь весомо, что их головы наклонены к земле.
Ты готов умереть за свою страну? Спрашивает Кидане у человека — тот выходит вперед и называет себя: Сеифу. Кидане обходит его, другие пятятся, давая ему больше пространства. Ты пойдешь за мной в бой и пробежишь мимо, если я упаду?
Солнце — как полотно света за ним, ровно накрывающее долину внизу. Небо — ясная и живая голубизна, которая поддерживает задержавшуюся луну, слабого и призрачного незваного гостя этого дня.
Внимание Хирут привлекает выражение на тонком лице Сеифу. Он уверен в себе, физическая близость Кидане не сгибает его.
Я спросил, ты готов умереть за Эфиопию? Кидане приближает свой рот к уху этого человека.
Сначала я убью. Ответ Сеифу заставляет остальных подтянуться.
Наконец очередь доходит до Амхи, самого низкорослого из всех, но с широкой грудью и лукавой улыбкой.
Что тебе известно лучше, чем всем остальным, солдат? говорит ему в ухо Кидане.
Я знаю пещеры в этом районе, они выводят в Керен, говорит Амха. Я знаю все места, где можно спрятаться и устроить засаду, я знаю больше, чем шифта[24], я могу перехитрить любую banda[25]. Я могу смотреть, как человек умирает, а потом сесть и поесть.
Его сабля настолько остра, что кухарка наклоняется над ней и завистливо восклицает. Он берет саблю в руку и разрубает искривленным клинком ветер. И еще это, говорит он. Тонкий палец прослеживает ряд изящных букв по кромке. Молитва о мертвых.
Эскиндер знает горы и их тайны. Гетачев легок, как ференджи, и может говорить на языке итальянцев и жителей соседних деревень. Хирут видит улыбку на лице Кидане, когда тот спрашивает: Французский? А человек кивает и отвечает: Да, и французский. Хаилу знает ядовитые растения и те, которые можно использовать как лекарственные. Есть и еще один человек — со шрамом на плече и умными глазами, тот, который посмотрел на нее, а потом отвернулся с выражением отвращения и сострадания на лице.
Я величайший снайпер, каких вы когда-либо будете знать. Ни один человек не может меня остановить, деджазмач Кидане. Ни одна пуля никогда меня не убьет.
Это Аклилу, ты видела его мать на базаре, она им так гордится, шепчет кухарка. Это его специальная охрана, некоторые из них — сыновья родственников, продолжает она. Будь у него взрослый сын, он тоже стоял бы здесь.
Пройдя вдоль шеренги, Кидане закрывает глаза и поднимает лицо к солнцу. Меня зовут Кидане, сын Чеколе, величайшего сына величайшего воина по имени Лемма, говорит он. Я ношу имя его отца, храбрейшего из всех людей. Моя кровь не боится покинуть тело и впитаться в эту землю, которая тоже принадлежит мне. Сегодня я даю вам клятву: с этого дня я буду вашим щитом в бою. И вы таким же образом должны будете вести остальное мое войско. Я буду защищать вас моею жизнью, клянусь в этом каждому из вас. Вы станете моими сыновьями, моей кровью и плотью. Потерять кого-либо из вас для меня все равно что потерять часть себя.
Губы кухарки каменеют. Его отец произносил эту же речь, когда Кидане был мальчиком, говорит она. Она показывает на конюшню. Они стояли вон там, тьма людей в компаунде, и на дороге, и на склоне холма. Повсюду.
И ты была здесь? спрашивает Хирут.
Кухарка бросает на нее пристальный взгляд и отрицательно качает головой. Нет, конечно, Берхе мне рассказывал. Перед тем как отец Кидане отправился сражаться в Адуа, Кидане взял отцовский меч и порезал себе руку. Всего лишь мальчик, но его воспитывали, как воина. Она вытягивает руку ладонью вниз. Он позволил своей крови стечь на землю, а потом втер эту землю в ноги отца. Это традиция их семьи. Когда отцы уходят сражаться, сыновья проливают кровь перед ними. Она кивает и смотрит на Берхе, который наблюдает за ней от конюшни. Тайное знание соединяет их через пространство двора.
Отправляйтесь в ваши деревни и возвращайтесь с точными сведениями обо всем оружии, какое есть у ваших людей, говорит Кидане. Отберите тех, кому вы доверяете, чтобы они служили под вашим началом, и ведите в Ворету, где я буду вас ждать. Я не хочу собирать большое войско, как это делают другие. Мы будем небольшой и гибкой, но мощной единицей.
По группе людей проходит одобрительный гул.
Деджазмач Кидане, мы уже принесли тебе все наше оружие. Это говорит Аклилу, почтительно опустивший глаза. Нам не хватает винтовок и патронов. Он отваживается посмотреть в глаза Кидане. Мы не можем использовать винтовки наших отцов.
Аклилу из Годжама, сын моего младшего двоюродного брата, родившийся в Алем-Бере, говорит Кидане. Выказывай почтение, говоря со мной. Он складывает руки на груди. Ты тот, о ком говорят жители. Всадник с талантом снайпера. Но все же лишь сын моего двоюродного брата.
Аклилу склоняет голову, потом выпрямляется, отводя глаза в сторону. Они почти одинакового роста, хотя Аклилу немного выше. Рядом со зрелой силой Кидане он — бурление энергии.
Ты опасаешься, что я не смогу привести вас к победе?
Я верю тебе безоговорочно, деджазмач. Аклилу снова наклоняет голову. Не доверяю я своей винтовке.
Кидане прищуривается. Ты говоришь, как твой отец. Мехари хорошо воспитал тебя, но ему следовало научить тебя еще и подчиняться твоему командиру. Оружие будет, добавляет он.
Аклилу ждет, что Кидане скажет что-нибудь еще, на его лице снова выражение отрешенной суровости.
Кидане показывает на большое дерево близ ворот. Попейте воды, говорит он своим людям. Берхе даст вам чашки. Он дружески кивает Берхе, в руке у него мешок, который он протягивает им. Потом мы поедим. Встретимся во дворе.
И вот в этом месте история дает сбой. Если верить популярной песне, то Астер, словно призрак появляющаяся рядом с мужем, прерывает Кидане. История утверждает, что в тот день, когда великий Кидане мобилизовал своих людей, с кровати поднялась одинокая фигура, чтобы внять его призыву к сопротивлению. Говорят, что созерцание этих людей, окруживших ее возлюбленного мужа, отвлекло Астер от безутешных печалей, вывело из спальни на веранду к мужу, одетому для войны в накидку и головной убор из львиной гривы. Но Астер не поднимается с кровати и не направляется к мужу, облаченному в свои одежды. Она не берет мужа за руку и не заверяет его в своей преданности. Она не просит у него прощения за свои необузданные скорбь и злость. Она не клянется умереть у его ног, если он падет, защищая их страну. Она уж точно не прикасается к животу и не обещает новых сыновей для войска Кидане.
Нет: Астер встает с кровати, одетая в черное, и направляется в кабинет мужа. Она идет, беззащитная и непреклонная, из страны скорби, потому что вспоминает то, чего не вспомнил он: сегодня день рождения ее умершего сына. А она, перед тем как Тесфайе испустил дух, дала материнскую клятву, что покинет его, только когда он вырастет настолько, что сможет понимать одиночество. И легенда никогда не расскажет, что Астер понимает и другое: все, любимое ею прежде, ушло навсегда.
Астер тех знаменитых песен появится позже, но даже и тогда она будет легендой, сочиненной ее собственными трудами. Потому что сегодня по эфиопскому календарю 27 Нехас 1927, этот день называется также 2 сентября 1935 года, а еще Anno XIII[26]. Столько разных способов назвать один и тот же месяц, один и тот же год того дня, когда Астер входит в кабинет Кидане, садится за его стол и обнаруживает газету с рассказом о женщине по имени Мария Ува, итальянке, живущей близ Порт-Саида. Пока ее муж стоит в окружении мужчин и рассказывает им о подвигах своего отца, Астер склоняется над газетой, чтобы получше разглядеть эту женщину-ференджи, которая кричит и размахивает флагом, словно объявляя войну. Астер всматривается в фотографию, в это истерическое ликование самоуверенной женщины, флаг, трепещущий на ветру, и когда поднимает голову, она знает, что должна обновить себя и ответить на это объявление своим собственным.
На самом же деле знаменитая Мария Ува не кричит — она поет. И грядущая война будет объявлена не ею. В тот день, когда была сделана эта фотография, опубликованная в газете 30 августа 1935 года, Anno XIII, она поет вместе с другими «Giovinezza», а в это же время корабль «Клеопатра» следует в Порт-Саид. Трехцветный итальянский флаг у нее за спиной. В корабле перед ней две тысячи солдат выкрикивают ее имя. Свет в ее глазах мог бы быть патриотической радостью или, вероятнее, следствием острого угла, под которым падают солнечные лучи. Но день катится к закату, и усталые журналисты, спешащие выполнить выделенную им словесную норму и пройти цензуру до конца дня, сообщают о каждом движении этой ragazza del canale di Cuez, la Madonnina del legionario