В атаку!
По сигналу Ибрагима ascari встают и дугой устремляются вперед, бегут, и не имеет значения, что в долине перед ними нет никакого движения. Не имеет значения, что они сломя голову бегут на поле, накрытое тишиной. Не имеет значения, что, когда soldati быстро наступают за ними, на огромном пространстве, кажется, нет ни одного абиссинца. Ничто из этого не имеет значения, потому что Карло уверен: скоро эти трепещущие стебли травы выпустят взрослых мужчин, и все невидимое заявит о том, что оно только прикидывалось невидимым.
А потом шум. Прожорливый и мучительный. Карло оказывается в образующемся вокруг него кармане, он слышит, как его люди выкрикивают его имя, вовлекают его в свой круг. Они крепко удерживают его, прямо и надежно, не имея никаких других мыслей, кроме полного подчинения. Именно этого они и ждали: когда он скажет им, что делать. Карло отступает от плато, пораженный мощью этого подчинения. Вот это и есть то, что оно означает, думает он. Он поднимает руки, резко опускает их и швыряет в долину свой голос: В атаку! Он выкрикивает эти слова, хотя услышать его невозможно. В атаку! Раздаются боевые кличи, ascari бросаются вперед, воздух густеет от пыли, голосов и рожка, и вскоре хаос прекращается. Он им управляет. Происходящее бодрит. Ascari несутся по полю, а он представляет себе надвигающееся столкновение колоссальным и симфоничным, возвышенным и трагическим. Карло снова подносит бинокль к глазам, смотрит, как разворачивается его сражение.
Смотри: множество сожженных хижин, Ибрагим, изумленный и бесстрашный, ведет своих людей по засыпанному обломками полю. Вот он, парит над камнем и соломенными крышами, проворный, как газель, несется по долине, которая все еще не желает раскрывать таинственный источник этих боевых кличей и пуль. Ибрагим, отважный сын Ахмеда, чудноголосого, быстроногого укротителя лошадей: смотри, как он бежит по этой выжженной земле, свободный от страха, движимый теми, кто бежит рядом с ним, кто смотрит на гордое лицо их командира и нагибается против ветра, чтобы увеличить скорость. А где же те мужчины, где те мужественные души, потомки отважных сынов Адуа? Кто бросает эту дивную заостренную палку, украшающую своим полетом пыльное небо? Посмотри, как аккуратно она вонзается в горло испуганного ascaro. Посмотри, как Ибрагим отдает команду. Посмотри, как подчиняются ему ascari, как быстро останавливаются, целятся, начинают стрелять по невидимым людям. Вглядись в их ошеломленные лица. Эти идеальные, летящие по кривой копья. Посмотри на их руки, высоко закинутые в броске. На этот дрожащий луч света, описывающий дугу в воздухе над полем, словно некий бог бросает им насмешливый вызов. На падающего Фиссеху, последнего сына Самюэля. На то, как спотыкается Гирмей, единственный ребенок Мулу. На Хабте, который падает на колени с пронзенными легким и сердцем. Прислушайся к ветру, который вибрирует от летящего копья, и брошенного камня, и хриплых окриков, и мучительных воплей. А войско Кидане пока еще не более чем ожидание, взвешенная мысль без материи и формы, не более чем воздух.
Когда Ибрагим понимает, что они сделали, уже почти слишком поздно. Он уже несется навстречу этим копьям, когда осознает, что противник почему-то двигался назад, вверх по склону, по траве, невидимый, как воздух, а он со своими людьми сами неслись навстречу гибели. Ибрагим криками привлекает их внимание, он разворачивается и становится на пути его людей, которые начинают обегать его. Он лицом к лицу сталкивается с их нетерпеливым страхом и смятением. Сердце его замирает и сбоит, когда он видит это, и он дает себе обет: больше подобных дней никогда не случится, они больше никогда не застанут его врасплох, неподготовленным. Ибрагим поднимает руки и показывает в направлении, противоположном их атаке, и произносит единственное слово, достаточно веское, чтобы сорваться с его губ: Назад, назад, идем назад! Все назад. Он поднимает руки и видит Сулеймана, который не желает останавливаться, его испуганный взгляд прилип к холму, его рот открыт, он кричит что-то ему, но Ибрагим не может разобрать что, а потом слышит стук заостренной стрелы, ломающей кость в своих яростных поисках плоти. Ибрагим показывает своим людям — назад, назад! — и теперь они устремляются к безопасности через тела павших, через лужи крови, через поломанные копья, бегут к тому месту, откуда начинали атаку.
И тут полковник Карло Фучелли слышит танки. Вот они, дробят камни, трещит под их гусеницами сорванная кровля, они ревут яростью, которую превосходит разве что безутешная скорбь. Вот их вращающиеся жерла поворачиваются к врагу, к этим трусам, которые стреляют исподтишка и продолжают швырять копья. Эти танки сомнут высокую траву, раздробят здоровенные валуны, большие камни, за которыми прячутся эфиопы. Танки — его танки — раздавят их черепа, расплющат упавшие тела. Его танки будут безжалостны и бесчеловечны в своей атаке. Они не боятся ни копий, ни пуль, это механическое движение вперед не знает колебаний. Потом еще один ascaro падает перед самым Ибрагимом — его люди расчищают поле для машин. Карло наводит бинокль на ошеломленное лицо раненого ascaro, видит кровь, расцветающую на его груди. Неужели это и есть цветок юности? Неужели это они имели в виду? Он снова поднимает руку, давая знак танкам. И все же. Тем не менее. Несмотря ни на что. Выстрелы не прекращаются. Копья не гнутся. Тук-тук-тук продолжается в неизменном оркестровом ритме, и Карло стоит в Абиссинии, а еще он падает с груды дров для костра, а еще прячется под своей кроватью, и все, что преследовало его в тех самых темных ужасах, остается невидимым для несовершенного человеческого зрения.
Кидане смотрит на приближающийся танк и повторяет то, что узнал об этой машине еще одну жизнь назад: люк, башня, жерло, ствол, грязезащитное крыло, боковая броня, ходовое колесо, гусеничное звено. Под ним дрожит земля, словно готовясь к этому новейшему насилию. Трава мнется и трещит в густых потоках дыма и жара. Над его головой ветер разносит пыль и крохотные камушки, которые летят ему в глаза и попадают в горло. Они сделали все, что могли, из укрытия. Они использовали территорию наилучшим для себя образом. Его люди оправдали его ожидания, совершили невозможное, не отступили наперекор всему. Они сделали все это, но дальнейшее выше их сил. То, что обрушится на них теперь, непобедимо. Он быстро пускает зеркалом зайчик, дает сигнал об отступлении и слышит, как по траве, по искалеченной земле распространяется крик Сеифу, несущий его приказ, и его люди начинают ползком отступать вверх по склону холма.
Карло чувствует знакомый огонь своих детских кошмаров, серу, летящую из темных ладоней демонов. Этот шум, пыльная взвесь от раскалывающегося камня, дрожь древесных корней, поднимающаяся из чрева земли, — он знал все это в самых тайных своих страхах. Карло сильнее прижимает бинокль к глазам, смаргивает с них туман влаги и напоминает себе: но я же здесь. И мысли уносят его назад, к тому моменту перед началом марша в эту долину, когда он стоял на вершине горы неподалеку от форта и перед ним лежала эта величественная страна, ее сочные долины купались в солнечном свете. Он думает о счастливом случае, о божественном промысле и судьбе. Он должен был догадаться тогда, но теперь он не сомневается: его мгновение славы началось, и вот его первая ступень: зрелище, которое подтверждает исконную жестокость этого мира.
А потом одинокая человеческая фигура, маленькая, как у ребенка, ползет животом по камням, а все звуки войны поднимаются над горячей землей и переливаются, как жар над песком пустыни. А потом он видит еще одного абиссинца, скользящего по земле, призрак, которого он приморгал в окуляры бинокля. Эти двое появились ниоткуда, фигуры-близнецы, выпрыгнувшие из темного воображения, двигаются к его танкам, а долина, по которой отступают Ибрагим и ascari, оглохла от их боевых кличей. Но это какое-то рукотворное чудо, думает Карло, прикасаясь к шраму у себя на груди. Это невозможно, и в то же время он видит рукотворное чудо: выстоять под ударами и подняться после них живым и бесслезным. Человек, он и есть человек, но тем не менее он видит, как двое людей забираются на его танки, словно это просто горы из металла. И посмотрите, как этот похожий на ребенка человек воздевает руку, поднятый высоко меч, и кричит в люк водителю танка. Карло видит, как человек колотит в маленькую дверцу, его ярость не знает жалости, меняющаяся нота в долине, которая неожиданно погрузилась в тишину. Это голос, которому для того чтобы выразить себя, не требуется никакого языка, и теперь Карло падает на колени, его рука поднята, но крещендо не наступает, нет ничего, только этот голос, раскалывающий небо, и где все пули, где мои ascari, где мой Ибрагим, куда они все делись, потому что все словно исчезли и приглушили себя, чтобы стать свидетелями того, как открывается крышка люка, такая послушная, и на свет божий появляется эта голова, а меч двигается с таким изяществом, с таким великолепием, описывает такую идеальную дугу, что у головы нет иного выбора — только последовать за ним.
Смотри: густые красные ленты крови. Смотри: вязкое солнце кривится на лоне неба, и все же, как бы то ни было, несмотря ни на что, он не может ничего, только смотреть, как второй абиссинец становится рядом с грязезащитным крылом, заглядывает в крохотное окно и стреляет внутрь, а потом они спрыгивают на землю, и больше ничего, больше нет ничего, синьор, о чем я мог бы доложить, мои люди делали все, что в их силах, но нас просто окружили.
Потом откуда-то доносятся нежные женские голоса.
Карло встает на ноги, с трудом выравнивается, бинокль снова у его глаз. Приближение и фокусировка, фокусировка, фокусировка, потому что эти танки — царственные павшие звери, потому что они — сталь, и резина, и амуниция, а человек — это чудо, но здесь нет места для женщины или песни. Это само по себе невозможно, думает он, глядя на окутанное дымом поле, на котором видит цветение белых платьев, юбок, трепещущих на ветру. Они спускаются по склону холма так, словно сила тяжести не действует на них, словно острые камни и босые ступни не имеют значения, словно человеческое тело может перемещаться под невероятными углами и при этом сохранять такое непринужденное изящество. Он видит их, но не верит своим глазам. Он слышит их, но не может понять. Там, где он находится, в этом месте среди стали, резины, пуль и крови, не допускается никаких искажений и трещин. Они не женщины, решает он, они иллюзия. Они мираж, сверкание на этой вершине горы, что выходит на бурлящую долину. Реален только приближающийся издалека рокот самолетов. Если что и вероятно, так это атака, которая прольется на землю дождем пуль с его прекрасных летающих машин.