Карло отирает пот сзади на шее. Его волосы чрезмерно отросли. Он чувствует, как начинает зудеть его зачаточная борода. В последние два дня местные жители против обыкновения не приносили тыквенных бутылей с водой, и он не позволял своим людям купаться в реке, опасаясь атаки. Усиливающиеся запахи начинают распространяться по лагерю. Он берет телеграмму и теперь видит, что к ней прикреплена еще одна — напоминание всем офицерам, что бланки переписи, которые вскоре будут присланы, должны быть заполнены и отправлены назад как можно скорее. Карло швыряет вторую телеграмму на подушку — напоминание поговорить с Наваррой; его опять раздражает эта назойливость последних действий Рима. Здесь, в Африке, есть только два типа людей: местные и итальянцы. Все прочие различия только создают помехи, но эти бюрократы хотят осложнить жизнь переписью, которая только вызовет разлад среди его людей.
Этторе подходит к границе лагеря, идет дальше по территории, где располагаются ascari, он игнорирует любопытные взгляды, неожиданное прекращение разговоров и смеха. Он идет все дальше, папка с заполненными бланками переписи оттягивает руку; наконец он понимает, что держит путь к мертвому месту, где прежде висел пленник. Этторе уходит в сторону от дерева и садится на краю плато, он машет строительным рабочим, закладывающим неподалеку фундамент будущей тюрьмы. Громадные рулоны колючей проволоки лежат в пространстве между двумя крупными камнями, за которыми открывается глубокое ущелье. Доски и груды соломы ждут, когда их превратят в стены. Он приникает спиной к камню и собирается с мыслями. Полковник Фучелли предупредил его о грядущей переписи. У него нет выбора — только заполнить бланк максимально полно. Я могу тебе гарантировать, что в бланке не будет графы «атеист», сказал ему Фучелли. Для меня ты итальянец. Заполни как надо и верь мне, добавил полковник. Верь моей любви к этой армии.
Он достает камеру и видит, что у него остался один кадр, а потому смотрит в видоискатель на долину, потом на холм. Он поворачивается со своей камерой и видит горничную Фифи, которая подходит к дереву и садится. Веревка-душитель все еще свисает с высокой ветки. Служанка наклоняется, словно не осознает, где она, и начинает выдергивать траву и цветы, нюхать их. Она ищет что-то, разглядывает корни выдернутого, она ничего не замечает вокруг. Свет падает на нее плоским серым полотнищем, выровненным по краям дымкой тумана, и он точно отмеряет расстояние, кадрирует ее на фоне дерева, находит ракурс, чтобы не было видно веревки, ловит траву вокруг нее и каменистую землю за ее плечами. Он поднимает камеру достаточно высоко, чтобы было видно присутствие бескрайнего неба. Затем он щелкает затвором и видит, как она вскидывает голову, потревоженная почти неслышимым звуком. Он предполагает, что она встанет на ноги и повернется в его сторону, а когда она не делает этого, он облегченно вздыхает и продолжает наблюдать. Она выдергивает траву с комьями земли, тщательно все просеивает, ищет что-то, заставляющее ее морщить лоб.
Она только делает вид, что не замечает его. Она, которая знает, каково это, когда тебя не замечают, когда отодвигают в сторону, чутко ощущает давление взгляда, хищную руку наблюдения. То, что она сидит под этим деревом, отнюдь не чистая случайность. Тут остался кусок веревки, который висит, раскачиваясь в тумане. Она осознает прежний вес, груз, который держала на себе эта веревка: имя, которое теперь возродилось в ее памяти. Она сидит, потому что ее постепенно охватывает ярость, которая знает о своей беспомощности. Тарику, шепчет она. Сын Сеифу и Марты, живи вечно в памяти. Но еще она ищет корни, и просеивая землю, она повторяет эти имена, потому что еще она знает потребности и желания мужчины, знает, сколько объятий и ночных визитов может вынести женщина, прежде чем ее тело затяжелеет. Она знает о процентах и о вероятности, о месячных циклах и неизбежности. Она понимает переменчивость случая. Она точно знает: то, что взято у одного дня, не прибавляет ничего к следующему. Правая рука необязательно раскроет то, что прячет левая. Кровь может, злоумышляя, давать жизнь или забирать ее, может убивать и благословлять, подтверждать каждый месяц место женщины в мире или отрицать его. И потому она срывает и собирает травы, чтобы Фифи могла покончить с тем, что растет внутри нее, и восстановить равновесие.
Глава 13
Две пожилые женщины облачены в черное. На головах у них черные шарфы, и они медленно бредут в лагерь, сгорбленные годами и подпираемые посохами.
Фучелли, мы должны увидеть Фучелли, говорит одна из них дрожащим голосом, ее слезящиеся серые глаза оглядывают лагерь, поле, приближающихся аскари. Нам было видение, и оно о мертвом мальчике. Где он?
Этторе замирает на своем пути в столовую за еженедельным пайком. Они представляют собой странное зрелище, которое кажется тем более странным, что они хотят увидеть полковника. Они могут быть близнецами, их лица рассечены одинаковыми морщинами, которые оттягивают тощие щеки и одинаковые, словно затянутые пленкой, глаза.
У нас были сны о Фучелли и мертвом мальчике. Он должен делать то, что мы скажем, чтобы избежать проклятий, повторяет старуха. Она кашляет и показывает пальцем на одного из нескольких аскари, которые бросаются к ним из любопытства и страха.
Эмама, говорит высокий аскаро, кланяясь ей. Наш вождь сейчас придет, подожди. Он дает знак остальным отойти, и даже soldati, которые начали собираться, предвидя спектакль, освобождают место. Почему ты здесь? Ты колдунья, тенкуай неш?
Женщины теперь в середине сужающегося круга, мужчины протискиваются к центру, от зачарованности и страха у них замирает дыхание.
Мы знаем, его зовут Тарику, этого мертвого мальчика, говорит старуха. Она смотрит на свою спутницу, та задумчиво кивает. Тарику, который также называет себя Анбесса. Ибрагим подходит к толпе, он напряжен. Тарику, повторяет он. Они сказали Тарику? Это имя рябью проходит по толпе.
Искра вспыхивает в глазах Ибрагима. Этторе подходит к нему и передвигает камеру себе на грудь. Он чувствует смятение Ибрагима, что-то скрывается в этом наползающем напряжении, что-то важное и резкое, отчего он вздрагивает и поворачивает голову.
Что тут за разговор про Фучелли? спрашивает Ибрагим. Возвращайтесь в свою деревню, мы не верим в такие штуки.
Был мальчик, который умер здесь, и он не находит себе покоя. Это нехорошо, говорит старуха. Она кивает своей подруге, которая качает головой и поднимает на Ибрагима такие же бледные, как у ее спутницы, глаза.
Сын Ахмеда, ты знаешь, за нами правда, говорит вторая женщина. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к его щеке, но он отступает, явно потрясенный.
Кто им сказал? Ибрагим обводит взглядом своих ascari. Кто назвал им имя моего отца?
Мы здесь, чтобы увидеть Фучелли, повторяет первая женщина. Твой вождь ференджи забрал Тарику, и он должен обрести покой.
Несколько ascari смеются и переводят другим. Вокруг Этторе гулко звучат несмолкающие голоса, и вскоре в круг прорываются другие итальянцы, некоторые проталкиваются, чтобы встать за спиной Ибрагима и посмотреть получше. Один из них толкает Ибрагима сзади, и ascaro поворачивается и смотрит угрожающим и храбрым взглядом в глаза ухмыляющемуся солдату.
Кидане смотрит на происходящее в бинокль с вершины холма. Он прячется вместе с Аклилу и Сеифу, смотрит, как итальянцы собираются вокруг местных женщин, которых они одели в черное, чтобы отвлечь лагерь. Женщинам рассказали все, что смогли сообщить другие местные: Фучелли по утрам остается один в своей палатке, а его доверенный ascaro — сын человека из Керена по имени Ахмед, хороший человек с честным сыном. Хирут и Астер должны не спускать глаз со старух, которых они ждут в нескольких метрах от лагеря. Они придут им на помощь, если начнется какая-то заваруха. Они пробьются в этот растущий круг и вытащат оттуда женщин, изобразив удивление: и как это две их впавшие в старческий маразм тетушки добрались сюда с рынка?
Они не учли Ибрагима, его всегдашнюю сосредоточенность, которая позволит ему вскоре разоблачить любую ложь. Ему только нужно следовать сбивчивым мыслям в головах женщин — и это заставит его посмотреть через плечо, на холмы, где он увидит Сеифу и других.
Что это? Ибрагим кричит так громко, что эхо разносит его голос. Убирайтесь отсюда, говорит он, отталкивая женщин. Уходите!
Чары рушатся, когда женщины разворачиваются и спешат прочь. Земля теперь разбухает шумом. Поднимается ветер. Ибрагим ошеломленно слушает.
Что это? Он кладет руки на голову, поворачивается к палатке Фучелли, откуда доносится пронзительный голос, вторгающийся в хаос: Ибрагим! Ибрагим!
Это всегда присутствовало в центре всех его расчетов: зверь сильнее всего в тишине, он в первую очередь хватает за горло самого себя, и все те люди, которые ищут присутствия этого зверя в предательском звуке, будут уничтожены тем, что безмолвно ждет в ярких уголках. Это существо порождается не бойней. Именно тишина пожирает мясо с его костей, а потом посылает убивать. Много лет Карло припадал ухом к угрозам худших его страхов, говорил себе, что нужно к ним прислушаться. Он никогда не забывал о своих кошмарах. Он приучал себя готовиться к неожиданному. Он выкручивал свои допущения досуха и выворачивал их наизнанку. Он принуждал свои фантомы обретать плоть, придавать очертания врагу. Так он и оставался живым. Он ускользал из света и нырял в тень, оглупляющую и опасную.
И потому, когда ascaro врывается в его палатку, не спросив разрешения, первая мысль Карло: его нужно наказать. Но ascaro не останавливается и никаких извинений не приносит. Просто его тело влетает на полной скорости в неподходящий момент, сталкивается с Карло с такой силой, что тот падает на спину, и дыхание у него перехватывает. Карло рассматривает все способы, какими он заставит ascaro заплатить за содеянное, но внутри полутемной палатки мелькает серебро клинка, и он слышит свое имя, перемолотое ртом незваного гостя. Оно начисто лишено уважения, в нем не слышно ни почтительности, ни дисциплины, и он знает, что перед ним враг-абиссинец. Карл