Он хватает ее за подбородок и вдавливает большой палец в нежное место, где челюсть встречается с ухом. Боль такая сильная, что голова у нее начинает кружиться.
Ты все прячешь, как и твои соотечественники, что спрыгивают с холмов, выскакивают из травы, бог знает откуда еще. Нападают на нас отовсюду, ваши ведьмы проклинают нас и творят заклинания. Ваш император то появляется, то исчезает. Он отирает шею сзади, его лицо раскраснелось. Вы — народ лжецов, полный лжи и мифов.
Фифи кивает. Значит, ты подослал ко мне в палатку кого-то, пока я спала, медленно произносит она. И кто же это был? Твой верный Ибрагим? Она поворачивается к нему, придвигает свое лицо вплотную к его. И с чего бы кому-нибудь из нас не уметь читать, Карло? Почему нет? Упоминание об Эфиопии есть в древнейших книгах. Мы древней этой вашей римской культуры, которой ты так гордишься. Мы существовали до вас, когда вы были крестьянами, даже не народом.
Он облизывает губы. Я мог бы прямо сейчас отправить тебя в тюрьму.
Карло, спокойно говорит она, Карло, зачем ссориться? Она высвобождается из его хватки, все еще голая, руки висят по бокам. Она стоит перед ним. Неужели ты и в самом деле собираешься включить это в свой следующий доклад в Рим: что твоя абиссинская шлюха умеет читать? Ты не думаешь, что некоторые из тех, кто читает твои доклады, были когда-то моими клиентами? Ты собираешься сообщить им, что император атаковал твой лагерь, а ты хочешь поместить меня в тюрьму? Она смеется хрупко и тонко. За что? Это ведь ты нарушаешь закон, когда спишь с местной. И все книги в моем доме, которые ты видел, я прочла, некоторые дважды. Я могу читать по-итальянски, могу по-амхарски. Я умею читать с детства, и один из ваших добросердечных священников давал мне книги в обмен на толику любви. Одинокие мужчины, все вы. Вы такие же, как все, Карло. Покажи мне что-нибудь, чего бы не делали они.
Он разворачивает ее и опускает на колени, потом находит ртом расщелинку чуть выше ягодиц, его губы сухи, как наждак. Он покрывает поцелуями ее поясницу, потом упирает большие пальцы в ее тело по обе стороны позвоночника, остальные его пальцы обхватывают ее талию, мнут живот.
Она даже не успевает сообразить, что он делает, когда он вонзает свои большие пальцы в самое чувствительное место ее поясницы. Боль такая сильная, такая режущая, что красная вспышка проносится по ее спине в голову, а оттуда в живот, она вскрикивает, а он обхватывает ее за талию одной рукой и нажимает в то же место, теперь одним пальцем. От боли у нее кружится голова, дыхание перехватывает.
Ты столько читала, а этого не знаешь. Старый римский трюк, чтобы обездвижить врага. Он прикладывает рот к тем местам, к которым прикасался. Ни одна из твоих умных книжонок и ни один из твоих одиноких мужчин не научил тебя этому? Он мнет костяшкой пальца ее плоть.
Перестань, говорит она. Ее лицо искажено болью, голова пульсирует от боли более глубокой, чем кость. Это первобытное ощущение.
Он отпускает ее и снова садится на кровать. Притягивает ее ближе. Его пальцы переплетаются с ее. Он целует ее запястье, потом щеку. Постукивает ее пальцем по носу — игривый жест, вдруг ставший пугающим.
Я всегда буду знать больше, чем ты, говорит он, потом ложится обратно на кровать и ждет ее.
Глава 8
Этторе, войдя, тихонько закрывает дверь и отдает честь полковнику Фучелли. Вы вызывали меня, синьор?
Комната словно заряжена, Этторе чувствует это слабое напряжение, которое заставляет его нервничать. Фучелли смотрит в окно, потом снова на Этторе. Два его телохранителя стоят по стойке смирно по обе стороны его стола. Еще два — у стола. Этторе знает, что есть еще и ascari по углам здания, но это никак не объясняет напряжения, которое он чувствует, стоя перед полковником. Фучелли поворачивается и движением руки приглашает Этторе сесть. Его лицо с одной стороны красное, словно он только что проснулся. Этторе опускается на холодное металлическое сиденье.
Полковник отправляет ему через стол папку. Посмотри, что здесь.
В папке полно фотографий обнаженных и полуобнаженных женщин. Итальянки и турчанки. Гречанки и француженки. Некоторые другие непонятной национальности, похожи на арабок. Все женщины соблазнительно смотрят в камеру. Их имена напечатаны спереди: Белле, Джульетта, Дивина, Надя, Мари. Этторе смотрит на маленькие недвусмысленные фотографии. Это студийная съемка. На двух фотографиях один и тот же шезлонг, мягкий свет придает некоторым снимкам мечтательную атмосферу. На задней стороне всех надпись мелкими буковками: carta di visita[91].
Мальчишкой я думал, что все женщины одинаковы, говорит полковник Фучелли. Он опирается подбородком на руку. Знания мужчины о женщине определяются степенью его зрелости, как ты считаешь? Я полагаю, твой отец не особо посвящал тебя в этот предмет. Я прав? спрашивает он, в упор глядя на Этторе.
Да, синьор, не посвящал, говорит Этторе, чувствуя, как краска ударяет ему в лицо. Он поправляет ремень сумки у себя на плече, подтягивая его повыше.
Фучелли берет у него папку. Раскладывает фотографии в три ряда по четыре в каждом ряду. Потом берет фотографию женщины в шезлонге в полупрозрачном белом нижнем белье. Люди все еще говорят о Хайле Селассие? спрашивает он.
Говорят, синьор. Этторе кивает. Потом добавляет: Некоторые опасаются, что две пленницы — только часть женского отряда. Они говорят, что у Хайле Селассие даже телохранитель — женщина. Этторе качает головой, подражая скептическому выражению на лице Фучелли. Они называют их амазонками, синьор, продолжает Этторе. Они говорят, что женщины пришли, чтобы соблазнять и убивать нас и ascari. Это все преувеличения, синьор, добавляет он. Потом он выпрямляется, кладет руки себе на колени. Откашливается.
Фучелли выдерживает его взгляд. Большинство из них неграмотны, продолжает он, они склонны к суевериям. Они боятся всяких вещей. Он делает паузу. Знаешь, это интересно, продолжает Фучелли. Мы сражаемся с их мужчинами, но боимся женщин.
Он подталкивает к Этторе еще одну фотографию. Женщина с голой грудью лежит на шезлонге, закинув руки за голову. На ее животе шелковая ткань, стыдливо прикрывающая нижнюю часть ее тела. Тебя это пугает? спрашивает полковник.
Нет, синьор. Этторе улыбается, но напряжение вернулось в комнату.
Люди начинают верить, что все, слышанное ими про этих абиссинцев, правда. Фучелли сцепляет руки перед собой и подается вперед. Ты знаешь историю Пентесилеи[92]? Ты более образован, чем большинство. Он машет в сторону двери.
Этторе ерзает на стуле, разглядывая фотографию. Это женщина, которая сражалась против Ахилла. Но ее убили.
Но она хорошо сражалась, и неужели кто-то из этих людей считает себя Ахиллом?
Полковник постукивает себя по лбу. Так что ты понял из того, что я сказал?
Этторе снова ерзает, в этих вопросах он слышит отзвуки тех, что задавал ему отец, а потому чувствует себя не в своей тарелке. Наши люди боятся этих абиссинских женщин, медленно произносит он. Они придумывают о них истории и верят в них, добавляет он.
Краска заливает щеки Фучелли. Уши у него ярко-красные. Продолжай.
Мы считаем, что они отличаются от наших женщин, потому что ничего о них не знаем, продолжает он. И это пугает нас, синьор. Этторе делает паузу — пристальное внимание полковника, его явный интерес к каждому услышанному слову заставляют Этторе нервничать.
Наши люди должны научиться верить во что-нибудь другое, медленно говорит Этторе. Они должны поверить, что они Ахиллы.
Полковник кивает. Они должны поверить, что они Ахиллы, повторяет он. Лицо у него раскраснелось, над его верхней губой собрался пот. Возьми свою камеру и отправляйся работать, Фото. Ты не фотографируешь женщин, ты творишь Ахиллов. Он начинает засовывать фотографии назад в конверт.
Да, синьор. Этторе встает, собираясь уходить.
Ах да, Наварра? Начинается перепись, бланки появятся на следующей неделе. Когда заполнишь свой, принеси мне. Ясно? Глаза полковника испытующе смотрят на него. Не сомневаюсь, перед твоим отцом сейчас стоит точно такая же проблема. Он качает головой и добавляет: Позор.
Этторе поспешно кивает, слишком поспешно, ему едва удается отдать честь, наконец он разворачивается и спешит к двери, заглатывая полный рот воздуха.
Этторе опирается спиной о дерево на краю плато и смотрит на Хирут. Он смотрит через плоское пространство земли, ведущее к тюрьме, и пытается понять, что значит просыпаться каждый день за колючей проволокой вокруг крепкой ограды. Он расстегивает пуговицы рубашки, вытаскивает ее из брюк, ему хочется снять ее совсем, освободиться от этой формы, от ее предательства. Он делает вдох, еще один — пытается успокоиться. За тюрьмой тропинка к тому самому предательскому обрыву, и он пытается представить себе первое мгновение после прыжка, тянущееся мгновение перед свободным падением. Он трясет ногами, прогоняя окоченение, смиряя дрожь, которая поднимается к его груди и челюсти. Он хочет окликнуть Хирут, спросить, как она делает это, как ей удается жить в этой тюрьме: вот она стоит спиной к стене, словно это самая естественная вещь в мире — стать пленницей.
Она равнодушно смотрит в сторону горизонта, в сторону широкой расщелины между двумя большими камнями. Она не шелохнулась за те часы, что стоит там. Фучелли приказал наблюдать за двумя пленницами несколько дней и документировать их действия, но сейчас уже середина дня, а документировать нечего. Над головой нещадно палит солнце с неба, мешая ему оставаться неподвижным и сосредотачиваться. Он уже два раза доставал письмо отца и пытался понять, что отец пытался донести до него, этот человек, который раскрыл так много и совершенно недостаточно. Этторе встает, накидывает сумку на спину. Он надевает ремень камеры на шею, чтобы эта Хирут увидела ее и подготовилась. В горле у него оседает неприятный вкус. Он теперь понимает, почему его отец так рассердился, когда он пошел в армию: Лео знал истинную цену формы, он давным-давно узнал, что она почти никого не может защитить. Он знал, что увидеть можно только то, что наиболее очевидно: кровь, рождение и родину.