И теперь очередь Астер. Если Хирут вела себя тихо и вызывающе, то старшая женщина — это движение и шум. Она — тело, рвущееся из сдерживающих ее рук, она крутится с такой бешеной скоростью, что Этторе никак не может сделать снимок. Когда верх ее платья стягивают, она тут же поднимает его. Когда ее толкают к стене, она сползает на землю. Когда полковник подходит, чтобы рывком поднять ее, она хватает его за ноги, пытается уронить. Она выкрикивает имя, от которого Ибрагима передергивает, и ascari медлят, и даже Фучелли говорит: Теперь у меня есть твердое доказательство того, что они работают на вожака бунтовщиков Кидане.
Хирут, измученная, прислоняется к двери, она с дрожащим ртом и прижатыми к лицу руками смотрит на Астер. И чем яростнее Астер отказывается смириться, тем больше начинает двигаться Хирут. Она распахивает руки, крутит ладонями. Она выкручивается из воображаемого захвата. Она — красивые движения, сведенные до их наиболее существенных элементов. Этторе отворачивается от Астер в сторону Хирут. Он настраивает диафрагму, темнит тени. Он делает фотографию стройной девушки, пытающейся найти свой ритм и остановленной в чахлом пируэте, изящном и печальном.
Глава 10
Когда привозят бланки переписи, полковник Фучелли просто вручает Этторе конверт и говорит: Наварра, проследи, чтобы все итальянские солдаты заполнили бланки. Вернешь их мне через два дня. Он прикладывает палец к губам. И свой, конечно, тоже заполни, хотя мы здесь поступим иначе. Потом Фучелли качает головой, чтобы пресечь любые вопросы, и отдает ему честь. Можешь идти, soldato.
Этторе выходит из кабинета, не понимая, с чего ему начать. Он стоит на краю широкой дороги, ведущей к другим soldati. День уже клонится к вечеру, почту уже привезли, и большинство из них разойдутся по своим палаткам читать письма и готовить ответы, обмениваясь сплетнями о доме или общими воспоминаниями о домашних блюдах. Они будут говорить, как всегда говорили с ним или без него, а он присутствовал нередко бессловесно, слушал и кивал, смеялся к месту, не зная историй, чтобы рассказать им в ответ ради дружбы и товарищества. Он всегда был там и не там. Он чувствовал, что его история может привести к вопросу, на который он не сумеет ответить: А откуда родом твой отец? А твои бабушки-дедушки?
Солдаты здесь со всех частей Италии — из Милана и Турина, из деревень, приютившихся на холмах близ Флоренции и Сиены, из портов и с каменистых холмов, окружающих Палермо и Калабрию. Несмотря на годы, проведенные вне дома, несмотря на их пребывание в этом месте, где скука насыщена мгновениями напряженного страха и паранойи, они полны веры и преданы империи, которую сами и создают. Некоторые образованны, как Этторе, хотя многие бросили учебу, уйдя работать в поля или семейный бизнес. Но ничто не говорит об их различиях так, как язык.
На трескучем итальянском говорят миланцы. Журчащая элегантная версия языка, приправленная придыхательным h — на губах флорентийцев. А сицилийцы говорят на итальянском, который, кажется, бунтовски перекручивается во рту, перед тем как выйти наружу одновременно с напором и фрагментированно, его изящество покоится на тонком равновесии между произношением и пением. Каждый итальянец говорит со своим акцентом, любовь моя, сказала как-то раз Габриэлла мужу, не подозревая, что Этторе слушает их спор из кровати. Мы — много стран в одной, что тут скрывать?
Он идет от палатки к палатке, считает людей, считает число бланков. Он раздает их пачками, кивает, роняет в раскрытые ладони, оставляет на застеленных одеялах, отворачивается, прежде чем начнутся вопросы и понимающие взгляды. Чтобы не видеть прищуренные глаза, смотрящие на него и, кажется, недоброжелательно изучающие. На стройке рабочий, которого он не знает, пожимает плечами и говорит ему, чем скорее мы избавимся от этих antifascisti ebrei, тем лучше, и он улыбается, глядя на Этторе словно с облегчением. Некоторые другие замолкают. Иные начинают гоготать. Некоторые берут бланк из его рук и идут к одной из групп, сидящих у кострища, где сразу же начинают передаваться новые слухи и сплетни. Он находит Фофи и Марио, они вместе ждут его у палатки Марио. Он видит обвинение в их глазах, слышит враждебность в вопросе, который вырывается у Фофи: И что Фучелли собирается сделать для своего Фото теперь? Этторе молчит, идет дальше, потом, прижав последний бланк к груди, ищет местечко поукромней.
Имя: Этторе Наварра. Место рождения: Венеция, Италия. Дата рождения: 20 июля 1913 года. Имя отца: Леонардо Наварра. Имя матери: Габриэлла Басси Наварра. Место рождения отца: Неизвестно. Дата рождения отца: Неизвестна. Имя бабушки по матери: Лорена Басси. Имя дедушки по матери: Мауро Басси. Имя бабушки по отцу: Неизвестно. Имя дедушки по отцу: Неизвестно. Религиозная принадлежность: Отсутствует. Где родился твой отец, Этторе? Ты можешь рассказать классу о своей семье? Давайте поучимся писать эти слова. Я не знаю, маэстро. Иди домой, спроси его, завтра нам расскажешь. Папа, где ты родился? Моя жизнь началась, когда родился ты, сын мой.
Ты принес бланки? спрашивает Фучелли: он наклонился, чтобы отрегулировать настройку радиоприемника. Он смотрит на свои часы, а комната наполняется слабым шумом помех. Бывают дни, когда почти можно поймать радио «Лондон», тихо говорит он. Он быстро поворачивается. Но мы ничего не будем сообщать в Рим, правда? Он улыбается и качает головой. Это единственный способ узнать, что происходит на самом деле. Он выпрямляется и протягивает руку. Давай. Он одобрительно кивает. Ты все сделал в рекордное время.
Этторе открывает свою сумку и дает ему конверт.
Полковник открывает конверт и извлекает оттуда бланки. Где твой?
Этторе показывает на нижний.
Фучелли достает бланк и читает, его глаза прыгают от строки к строке, периодически останавливаются. Ты ничего не знаешь про своего отца, говорит он, складывает бланк Этторе пополам и кладет его в одну из папок у себя на столе. Почему?
Я не знаю, синьор. Этторе качает головой. Не знаю, повторяет он. Что будет с моими родителями, синьор? Голос его осекается, обожженный этой мыслью.
Полковник Фучелли качает головой. Завтра прибывает автомобиль, чтобы забрать всех солдат и рабочих евреев. Ты должен быть в каком-нибудь другом месте, когда это случится. А пока — ты приготовил мне пленки? Я отправлю их в студию. Его глаза на мгновение наполняются непривычной добротой. Это война, soldato, говорит он. Никто не может выйти из нее без единой царапины.
Они больше не могут писать мне письма, да, синьор?
Полковник роняет голову и задумывается на секунду. Почему бы тебе не отправиться в какой-нибудь бар завтра? Тебя проводят ascari, они тебе дадут знать, когда ты сможешь вернуться. Он засовывает руку в карман, вытаскивает сложенный конверт. Возьми, говорит он, протягивая конверт. Я откладывал на другой случай, но возьми их, спроси, где найти Мими. Если их будет две или три, выбери из них самую высокую. Она будет знать, что делать. Он неожиданно улыбается мальчишеской улыбкой. Это приказ. Ты свободен, soldato.
Этторе сидит в одиночестве в крохотном переполненном баре и ждет официантку. Снаружи сопровождавшие его ascari расположились неподалеку от входа, пьют пиво, терпеливо ждут его, как приказал Фучелли. В баре всего одна официантка, идет по темному бару, глядя на Этторе и лавируя между столиками. Другие клиенты, в основном итальянские рабочие, тянутся к ней, но официантка пробирается сквозь шум и легко отделывается от них, от их рук, выгнутых шей. И вот она почти перед ним, на ее полных губах замерла улыбка, глаза пустые и внимательные, понимающие. Этторе задерживает дыхание. Она само изящество в этом месте, вовсе не предназначенном для таких хрупких созданий.
Она замедляет шаг. Она останавливается в центре зала, словно знает, что он ждет ее. Словно знает, что это он снимал Хирут и Астер, того повешенного пленника, те падающие тела. Когда бармен показывает ей, что нужно принять новый заказ, она выгибает шею и поднимает подбородок. Свет омывает плавную линию под ее подбородком, сверкает на ее ключице. Этторе подается вперед, и на мгновение все словно стихает — музыка, голоса, и никто не заставлял его заполнять бланк, который вывернет наизнанку его жизнь. Она разворачивается в его направлении, словно услышав его мысли за криками клиентов, просящих принести им добавку пива, добавку вина, добавку сигарет. Ее губы дрожат. Потом она кивает ему и приносит пиво. Она наклоняется к нему и шепчет ему в ухо: Меня зовут Мими, дождись меня, мы уйдем вместе.
В комнате игра света и суета плывущей в воздухе пыли. Когда я сажусь рядом с официанткой, кровать издает скрип. Мы снова ложимся, и скрежет металлической рамы о стену становится единственным звуком, который я слышу, кроме твоего голоса, читающего мне из того, другого Леонардо: Границы тел — наименьшее из всех вещей[98].
Но есть и еще, отец: винтовка, завернутая в один из шарфов, которые носят местные женщины. Она стоит в углу маленькой комнаты, и даже мягкий свет солнца, проникающий внутрь, не может заставить меня забыть, что идет война. Я хочу тебе этим сказать, что для тебя это не годится, все это не твое, но я боюсь тебя отпускать.
Она принимает его молчание за неуверенность. Все в порядке, говорит она. Va bene[99]. Она берет его руку, кладет себе на талию, потом переводит на живот, и его пальцы ощущают гладкость ее кожи немного ниже.
Он слышит собственное неровное дыхание, когда она прижимается к нему. Постой, говорит он. Он закрывает ладонью глаза: ему нужно взять себя в руки. Дай мне минуту.
Все в порядке, шепчет она, не бойся. Она говорит механически, формулирует осторожно, словно ее рот должен соответствовать словам, словно итальянский для нее неестественен.
Возможно, она не знает ничего, кроме тех предложений, что повторяет, может быть, она не знает ничего, кроме тех предложений, к