авшие духом войска, он показал, какой большой военный талант таился в этом горце»[57], – такую высокую оценку получили действия Шамиля на Ахульго. Бои шли день за днем. Мухаммед-Тахир ал-Карахи со слов Шамиля писал о том, что происходило с защитниками, когда палили из пушек: «Гора Ахульго качалась, когда они стреляли по ней, так что пули ударяли в спину тому, кто стоял, прислонившись к горе… – находящиеся в Ахульго не спали ночью и не имели покоя днем. Они каждую ночь копали подземные убежища и делали завалы на окраинах для того, чтобы укрыться за ними в течение дня. Но пушки Граббе снова разрушали их.
Кончились медикаменты и перевязочный материал. Что называется, по капле раздавали воду, строго экономили пищу. Чтобы не расходовать энергию, людям приказывали меньше двигаться. Для пополнения боеприпасов мюриды пользовались застрявшими в камнях и земле пулями противника.
Шамиль переходил из одного окопа в другой, из одной траншеи в другую. Он осматривал раненых, ободрял их или читал молитву над только что скончавшимся бойцом. Горя было много. И только однажды пришла радость. Около 100 чиркеевцев во второй половине июля, пользуясь темнотой, на бревнах и надутых воздухом бурдюках переплыли Андийское Койсу. По кольям, забитым в скалы, они взобрались на Ахульго и явились к Шамилю. Увы, изменить общую обстановку эта небольшая помощь не могла. Некогда было хоронить убитых, ухаживать за ранеными. Погода, как обычно в этом крае, стояла жаркая. Людей косили болезни, началась холера. Единственное, что мог сделать Шамиль, – это наравне со всеми нести тяготы осады. Что скрывать, иногда наступали такие минуты, когда он, вождь горцев, приходил в отчаяние.
Ахульго. Ф. Рубо.
Наступал новый день, и Шамиль видел, как его товарищи по борьбе, простые горцы, проникнутые беззаветной любовью к родине, продолжали сражаться, показывая чудеса храбрости. И снова он шел к бойцам, снова вместе с ними бился с врагами.
На Ахульго отличались и женщины, которые, как писал будущий начальник штаба всей Кавказской армии Милютин, «и в плену покушались на солдат». В тесном ущелье между обоими Ахульго лежали сотни погибших мюридов Шамиля и, как свидетельствует тот же Милютин, «большое число их неслось по реке».
… Итак, на рассвете 17 августа, едва по ахульгинским утесам скользнул первый луч солнца, как по естественной крепости одновременно ударили все 30 пушек. Гора окуталась пылью и дымом. Земля дрожала под ногами. Стоило только замолчать орудиям, как солдаты бросились в новый, по счету третий штурм. Передовые укрепления Нового Ахульго оказались в их руках. Шашки мюридов разбивались о приклады ружей, росла гора трупов. Бой шел до полудня.
Чувствуя, что еще немного и Новое Ахульго падет, Шамиль приказал вывесить белый флаг. Он дал согласие на переговоры. Выстрелы и крики «Ура», с одной стороны, и пение «Ла иллага!», с другой, постепенно прекратились.
18 августа на Ахульго взобрался полковник Пулло со свитой. Он был уполномочен говорить от имени Граббе. Шамиль вышел к парламентерам. Перед тем как появиться царскому офицеру, оставшиеся в живых женщины и девушки были одеты в черкески и вооружены. Мухаммед-Тахир сообщает: «Этим он хотел показать… что он еще не так слаб и, что в случае чрезмерных их требований, он может причинить немало хлопот и забот»[58].
Пулло явился с внушительной охраной. Было жарко, и подъем утомил полковника. Поздоровавшись, он предложил Шамилю сесть. Имам выполнил просьбу, но будто нечаянно подложил под себя полу шинели.
Шамилю вручили письмо. Четыре его пункта категорически требовали:
1. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом.
2. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются русскому правительству; жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее представляется великодушию русского императора.
3. Все оружие, находящееся ныне на Ахульго, забирается как трофей. 4. Оба Ахульго считать на вечные времена землею императора Российского, и горцам на ней без дозволения не селиться[59].
Каждый пункт читали громко и по несколько раз, чтобы все поняли смысл, вложенный в них. Недвусмысленное содержание письма Граббе защитники приняли с возмущением и проклятиями. Видя такой оборот, Пулло устно объявил Шамилю, что с ним хочет встретиться сам император. Услышав это, имам воскликнул: «Слышите, братцы, нам предлагают доверчиво вложить свою шею в ярмо… их царя. Я вам говорил, что из этих переговоров ничего не выйдет…»[60].
Шамиль согласился встретиться с Граббе, но потребовал, чтобы генерал сам явился к нему. Генерал может привести с собой тысячу телохранителей, а он, Шамиль, приведет только сто человек. Пулло стал доказывать, что это невозможно, что для такой встречи необходимо личное разрешение самого царя. В разговор вмешался Бартыхан – дядя Шамиля. Он сказал, что имам и другие руководители восставших посоветуются со стариками и решат, как поступить дальше.
В это время протяжно запел мулла, приглашая к полуденному намазу. Шамиль вернулся со своими людьми в Ахульго. Пулло же отправился с докладом к Граббе.
Создалось безвыходное положение: сдаться Шамиль не мог, да этого не позволили бы и его соратники. Но защитники не могли бесконечно сражаться: с каждым днем бедствия, о которых уже шла речь, усиливались. Ради передышки измученных защитников крепости Шамиль выдал царскому командованию в качестве заложника старшего сына Джамалутдина. Имам потребовал, чтобы ему самому дали возможность уйти в горы, обещая больше не браться за оружие. Сына он просил передать на воспитание чиркеевскому старшине Джамалу. Трехдневный срок перемирия истекал.
Граббе требовал Шамиля к себе. Тот отвечал письмом: «… Итак, откровенно говорю от имени не только своего, но и всех здешних жителей, прошу вас не требовать меня… Не какая-нибудь прихоть или другое помышление удерживает меня от этого, я уже являлся к Вашему помощнику и прежде бывал у разных начальников, следовательно, без всякого опасения мог бы явиться и к Вашему превосходительству. Но около Вас есть мусульмане, имеющие со мною жестокую вражду. Я опасаюсь их и по обычаю края стыжусь их… Убедительно прошу Вас… не возлагать на меня того, чего теперь снести я не могу… Я… отдал Вам в залог верности любимого сына, которого никогда и никому не отдавал…»[61].
В конце письма имам просил быть благосклонным к его парламентерам и «не ввергать их снова в уныние».
В тот же день, 19 августа 1839 года, Шамиль послал второе письмо. Он благодарил Граббе за теплые слова в его адрес, переданные через парламентеров, и уверял генерала, что будет жить в Гимрах и не мешать никому. Но что уехать тотчас из Ахульго он не может. Ему нужен месячный срок. Шамиль просил верить ему: «Я вручил Вам моего сына, – писал он. – … Все остальное лично объяснят Вам вторично посылаемые мною поверенные мои». Таким образом, ни та, ни другая сторона каких-либо новых предложений не сделала. Хотя стояли солнечные дни, и было жарко, генерал знал, что скоро начнутся дожди, дороги станут непроходимыми, и тогда его войска могут сами оказаться в ловушке. Условий имама он не принял, решив взять Ахульго штурмом.
21 августа истек срок перемирия. Рано утром по крепости ударили пушки. Защитники гибли в развалинах, но отчаянно сопротивлялись. Солдаты обратили внимание на странное движение людей. Потом узнали: исполнялся последний приказ Шамиля: «Всем перейти в Старое Ахульго!». Женщины и дети бежали из Нового Ахульго. Поражало, что люди несли с собой имущество. Вероятно, надеялись сражаться и дальше. Наступающие ворвались в окопы горцев. Первым был унтер-офицер Куринского полка
Я. Костенецкий, бывший студент Московского университета. Закипел отчаянный бой. Та и другая сторона ожесточились. Кто-то громко кричал о Шамиле, о родственниках, оставшихся за пределами Ахульго. Мюриды начали спускаться к мостику над Ашильтинкой, стараясь вслед за семьями перебраться в Старое Ахульго. Их преследовали по пятам. Чтобы остановить солдат, на их штыки бросались безоружные женщины. Но и это не помогло. Лишь 200 горцев добрались до Старого Ахульго.
Шел 79-й день обороны. В 10 часов утра Пулло повел 3-й батальон апшеронцев на штурм Старого Ахульго. Туда же поднялся майор Тарасевич.
К 2 часам дня 22 августа 80-дневная эпопея Ахульго была окончена. На обоих утесах в этот печальный день осталось лежать до 700 горцев.
Б. Эсадзе писал: «В плен было взято до 900 человек, большей частью стариков, женщин, детей. С трудом мирились гордые горцы со своим положением, несмотря на полное изнурение и раны.
Царские войска только 21 и 22 августа потеряли убитыми и ранеными 22 офицера и 645 солдат. Пропитанной кровью и потом каменистой земле Ахульго были отданы лучшие из лучших: невиданный храбрец Алибек из Хунзаха, ученый муж и отважный человек Сурхай из Кулла, бесстрашный Бабал Мухаммад и Мухаммад-Султан из Игали, племянник Шамиля Осман, Гусейн и Магомай из Аракани, Алихан из Арочи, Муртазали, Алхал-Гусейн и Саавдул из Орода, Омар-Хаджи из Согратля, Султабий из Дылыма, Муртузали из Чирката, Магомед и Магомед-Султан из Рихуни, Ибрагим-Гусейн и молодой, но начитанный Магомед из Гимры, Асхаб из Арадаха, Алихан из Харачи, Муртузали из Уркачи, Муртазали из Магада, Магомед-Амин из Хотода, Бусийлав из Тинди и многие другие.
Башни Верхнего Гоора
Казалось, нет выхода из создавшегося положения. Шамиль мучался в поисках ответа. О позорном плене не могло быть и речи. Для того ли пали сотни его отважных мюридов, чтобы ему, после стольких мук, поднять белый флаг и сдаться на милость противника?
Оставался один выход – смерть, но смерть упорно щадила его, хотя наравне с рядовыми бойцами он лежал в окопах и отбивал атаки штурмующих. Видя, что смерть стала для него вожделением, силою увели его в пещеру. Но и здесь он не хотел оставаться. Шамиль отобрал 10 добровольцев и двинулся к завалу, по ту сторону которого находились солдаты. Дорогу имаму преградил Тагир из Унцукуля: