олнив свой долг до конца.
Оставалась еще одна задача, – писал Барятинский, – взятие Шамиля, укрепившегося на Гуниб-Даге, но и эта задача уже была решена, последнее убежище имама находилось в тесной блокаде.
В ночь на 25 августа Тергукасов приказал командиру 1-го батальона своего полка, подполковнику Егорову, двинуться с батальоном к высотам Гуниба и, если представится возможность, подняться на самую вершину. Перед тем всходы на Гуниб с южного фаса осмотрены охотниками апшеронцами с капитаном Скворцовым во главе, и оказалось, что единственная возможность взобраться на Гуниб представляется со стороны трещины горы.
«За охотниками тем же порядком карабкался первый батальон Апшеронского полка, – сообщает далее Богуславский, – оставив стрелковую роту внизу, в местах удобных для обстреливания уступов. Правее апшеронских охотников поднимались, при помощи лестниц, охотники 21-го стрелкового батальона, под командою поручика Териева. Постороннему зрителю, который бы внимательно следил за этим восхождением, могло казаться, что все дело происходит на обширной сцене какого-нибудь театра: так все делалось спокойно, тихо, размеренно, и так мало все это было похоже на войну».
С противоположной стороны горы, верстах в тринадцати от описываемого пункта то же самое происходило и в колонне князя Тархан-Моураво-ва, который вел ее под личным своим начальством.
«Уже совсем рассвело, туман стал реже, гора задымилась, застонала, заохала, загрохотала на всех фасах, по разным направлениям, словно разорваться хотела от вздымавшихся ее вулканических сил: стоны, крики, пальба, могильное пение мюридов, бой барабанов, – все это слышалось вместе как бы нарочно для того, чтобы произвести неслыханной хаос».
«Апшеронские охотники охватили цепью весь карниз третьего уступа, и, прежде чем Шамиль успел подослать сюда помощь, – они стояли лицом к лицу с горстью неприятеля засевшего в завалах. На этот раз мюриды не
бежали, как делали часто, когда видели неизбежную смерть – они с ожесточением выдвигались на половину тыла из-за завалов, посылали пулю за пулей, вновь скрывались за каменную стенку, чтобы зарядить винтовку, и опять высовывали свои папахи с дымящимися дулами. Наконец, видя, что их ничто не берет, никто не помогает им, и ничем не устрашат они охотников, которые уже в нескольких шагах от них, мюриды бросают винтовки, выхватывают шашки, кинжалы.
Озадаченные появлением наших войск с разных сторон, горцы в беспорядке бросились бежать от стен южного фаса вверх, преследуемые снизу выстрелами ширванских стрелков. Большая часть мюридов, в том числе и сам Шамиль, с сыновьями, бежали в аул Гуниб и засели по саклям.
Партия мюридов человек 100, из числа бежавших врассыпную от укреплений, отрезанная от аула, собралась на лесистом холме, влево от ведущей к аулу дороги, и там, засев за камнями, открыла частую пальбу по подымавшимся снизу ротам Ширванского полка. Одна и вслед за ней другая рота этого полка были направлены – выбить мюридов из-за камней.
Горцы, не видя никакого спасения, выхватили шашки и бросились навстречу ширванцам; завязалась непродолжительная, но жаркая схватка; сброшенные с холма, мюриды кинулись на стоявший внизу у неприятельского орудия караул наш, но, преследуемые с тылу, были отброшены вниз к небольшому ручью, где их окружили со всех сторон и истребили поголовно»[77].
Близ Аркаса
Читатель помнит соотношение сил противоборствующих сторон. Но что могли сделать 600 человек, пусть самых отчаянных и верных, пусть даже на высокой горе, но без оружия, уставшие и изголодавшиеся до последней степени, против 40-тысячной армии Барятинского?! И все-таки сражение было разыграно по всем правилам военного искусства. Единственным выходом оставалось бегство, однако бежать Шамиль не собирался. Он решил умереть, и единственное, что не давало ни на минуту покоя, – это дети, к которым он питал слабость. Судьба семьи и тех, кто после него останется в живых.
Последний бой описан участником событий, личным секретарем Шамиля Абдурахманом. Вот его рассказ: «Первый приступ русские сделали 24 августа в час ночи. Этому нападению имам не придал значения. Он его считал фальшивым, ходил среди нас и всячески успокаивал. За этот пункт, на который теперь направились действия неприятеля, он не опасался, единственное, чего он боялся, – быть обойденным с тыла, так как эта местность была почти защищена. Мы находились в местности, превосходно защищенной естественными условиями, и всеми имеющимися у нас средствами Шамиль старался сделать ее еще более неприступной. Но наш противник имел над нами громадные преимущества: в его распоряжении имелась артиллерия, а у нас ее не было, если не считать 4-х пушек, из которых только одна была исправная, да и та была чугунная и без колес, так что ее нельзя было направлять на неприятеля. Когда в ней миновала надобность, мы ее сбросили с кручи, и при своем падении она убила до 15 русских солдат. Пушки же Барятинского принадлежали к типу горной артиллерии и были малого калибра; они, правда, мало причиняли вреда нашим укреплениям, но зато производили сильные опустошения среди мюридов. За неимением артиллерии мы сыпали в неприятеля градом камни, которые нам в изобилии подносили женщины и дети».
Настало утро 25 августа 1959 года. Взошло солнце, и окрестности Гуниба снова огласились взрывами. Защитники аула продолжали сражаться. «Удивляюсь, – говорил зять Шамиля Абдурахман, – откуда только брались у нас силы… Я, например, семь суток ел только землянику да поджаренные колосья пшеницы. От такой пищи я заболел холерой и едва не умер». К полудню царские войска ворвались в Верхний Гуниб. На берегу Гунибки в жарком бою остались лежать более 100 мюридов. В ауле же бились только несколько десятков человек, среди которых были дети и женщины.
Ни оборонять участок площадью более чем 100 кв. километров, ни руководить боем Шамиль уже не мог. Его последние воины оказались разрозненными и продолжали сражаться, не имея связи друг с другом. Некоторые предлагали имаму броситься на неприятеля, но были и такие, что хотели сдаться и сохранить жизнь. Шамиль согласился на переговоры и послал к русским Хаджи-Али Чохского и Юнуса Чиркеевского. Вернулся только Юнус и передал, что Барятинский ждет самого имама.
Наравне с мюридами Шамиля
Гуниб 1859 года – это небольшой аул с 600 жителями обоего пола, несколько хуторов и мельниц, березовая роща, пастбища и пахотные поля.
Все население Гуниба, исключая детей, беспомощных стариков и старух, наравне с мюридами Шамиля дрались против войск А. И. Барятинского. Многие из гунибцев пали в боях, не меньшее количество было ранено, покалечено.
В моей копилке совсем мало имен храбрецов из последнего орлиного гнезда Шамиля.
Отцом слепых сестер Меседу и Джавар, погибших на Гунибе, являлся Мугьар-Умар. Гунибцы при каких-то чрезвычайных случаях избирали его маслиатчи – советчиком. Хотя он имел преклонный возраст, наравне с другими принимал участие в обороне Гуниба. Вместе с ним участвовал в боях и его сын Чила-Магома. Судьба двух этих людей, как мне рассказывал профессор Тажутдин Мугутдинов, неизвестна. Вероятно, они погибли, как это случилось с Меседу и Джавар.
Со слов пожилых людей также известно, что Гуниб оборонял и Омарча, человек редкой храбрости. Его считают одним из тех, кто активно привлекал гунибцев на помощь Шамилю. Другой гунибец – Омар-Гаджи с женой
Марьям – до последнего защищал один из сложных участков. Камни, брошенные их меткими руками со скалы вниз на наступавших солдат, достигали цели и производили настоящее опустошение. Когда до Омар-Гаджи и Марьям дошел слух, что Шамиль ушел на переговоры с Барятинским, то они поторопились укрыться в Гунибе.
Непосредственно Гуниб защищали, имевший большой авторитет среди земляков Малас, его брат Калас и их товарищи Аталав и Абдулла. Когда гунибец Омар отстреливался от неприятеля, его 15-летний сын Маламагомед успевал перезарядить второе ружье, из которого отец не разрешал ему стрелять. «Чтобы на тебе, ребенке, человеческой крови не было», – говорил сыну Омар.
Алидибир, служивший кадием Гуниба, и как рядовой крестьянин неимоверным трудом, добывающий хлеб, – признавал себя счастливейшим человеком на земле. Его сын, собственно еще ребенок, 12-летний Уллу подавал большие надежды в вопросах народной медицины.
В ауле, закинутом Аллахом под самое небо и изолированном от всего мира скалистыми горами, Уллу после своего отца и имама гунибской мечети мог стать добрым ангелом у постели больного.
Начальные познания в области врачевания, как наследство, Уллу перенял у бабушки Бахтики. С ней он исходил не одну тропу Гуниб-Дага, взбирался не на одну гору, проникал в тайники глухих ущелий, пока узнавал не только названия лечебных трав, кореньев, камней и глин, но и то, при каких болезнях и как изготавливать то или иное зелье.
Однако не все свои секреты успела передать внуку Бахтика, умерла она. А тут и война, в конце концов, постучалась в двери гунибцев.
Алидибир на время отложил Коран в сундук и из рук наиба Нур-Магомеда Согратлинского взял старую кремневку и занял позицию рядом с другими гунибцами. Узнав об этом, Шамиль призвал к себе Алидибира и сделал ему серьезное внушение в том смысле, что его слово, слово кадия, сделает больше, чем пуля, пущенная во врага неумелою рукою служителя Аллаха.
Оба они, отец и сын, остались живы. Уллу оправдал мечту родителя, сделался ученым народным лекарем, но это произойдет позже и не в Гунибе, а в Аркасе.
Редким бесстрашным бойцом на Гунибе являлся двоюродный брат кадия Алидибира – Салихалав. Любил вызывать, как бы мы сейчас сказали, на себя огонь и померяться силами с возникшими трудностями. Человек, имевший громадный рост и неимоверную силу, своим присутствием вселял уверенность в тех, кто сражался за каждую саклю, улочку и тупик, которыми так был обилен аул Гуниб.