Я много раз разговаривала с Георгием о Зах[арьине] и о его состоянии здоровья и т. д. Уверяю тебя, чувствуется, что Георгий доволен, что его наконец-то серьезно лечат и что теперь он видит перспективы на будущее. Сейчас он понимает, что не будет как привязанный находиться всю жизнь здесь, вдали от нас, как в ссылке! Несчастный Георгий, какой же у него ангельский характер, он никогда не жалуется на такую по сути ужасную жизнь, которую ему приходится здесь вести. Я уверена, что никогда бы не смогла такого вынести в его возрасте!! И вместе с этим никакой системы, никакого режима, только сквозняки и холод зимой! Георгий обо всем этом того же мнения, что и я. Он сам говорит, что может делать все, что хочет, и никто ему ничего не говорит. Ну разве это система? А водка и вино? Ему разрешают пить все и в любом количестве и не говорят, что это пагубно для его здоровья. При этом все время руководствуются одним и тем же принципом, что его это развлекает и не надо его огорчать. Хорошо, что с Георгием легко все уладить. Он благоразумен, если задаться целью и все объяснить ему по-хорошему. С тех пор как Захарьин сказал ему, что нельзя пить водку, он до нее не дотрагивается. Он ответил: «Я не знал, что это вредно, никто мне не говорил».
Захар[ьин] был ужасно тронут, когда я ему передала твой привет. Он поднялся со своего стула и отвесил низкий поклон со слезами на глазах.
Только что приехал Николай, он останется здесь на три дня. Для нашей тихой жизни в Абастумане это событие. Он просит меня, так же как и Сандро, поблагодарить тебя за твои приветы. К счастью, погода переменилась. Стало тепло и красиво, здесь зацвела сирень. Сегодня утром была обедня за упокой души твоей дорогой Мамá. После этого мы позавтракали одни без музыки. А в другие дни у нас все время играют, утром казаки, а вечером таманцы. Теперь надо заканчивать, курьер должен ехать. Поблагодари Мишу и Беби за их чудесные письма, я отвечу им в следующий раз.
Обнимаю тебя от всего моего сердца и благодарю тебя еще и еще раз за твои драгоценные письма. Да сохранит тебя Господь.
Твоя Минни.
23 мая. Понедельник. 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой любимый душка Саша!
Я не понимаю, почему ты не получаешь каждый день по одному моему письму. Ведь я пишу тебе каждый день и отправляю письмо все время в одно и то же время. Это досадно и неприятно. Сегодня утром опять лило как из ведра, и нам вновь пришлось перенести намеченный пикник. К счастью, сейчас дождь прекратился и выглянуло солнце. Стало очень приятно, а без солнца здешний пейзаж такой же грустный, как и везде. Николай этим утром еще не появлялся. Вчера он был чрезвычайно весел и оживлен, из-за него за обедом мы много смеялись. Сандро же, напротив, после приезда своего брата все время молчит и не говорит ни слова. Я думаю, что он опасается, что тот будет делать всякие бессмысленные вещи, которые его самого только расстраивают, а вовсе не забавляют. Николай вполне доволен своим положением и своим полком.
Как я огорчилась, что Буазен приехал в Петербург во время моего отсутствия! Я надеюсь, что он дождется моего возвращения. Мне бы доставило такое удовольствие его увидеть. Это мое такое старое и доброе знакомство. Удивляюсь, что Фреди не знал, что я уехала, надеюсь, ты перешлешь мне его письмо. Со дня моего отъезда я получила лишь одно письмо от Мамá. Когда находишься так далеко, то вдвойне нуждаешься в получении новостей. Аликс все время телеграфирует, что она мне написала. Но я еще ничего не получила и чувствую себя полностью забытой и покинутой. Как нелепо, что Дюкан[556] не позволяет Алики[557] приехать к ним, очень печально. Но я надеюсь, что, когда Ники поедет в Англию, он сможет настоять на том, чтобы какое-то время побыть у Аликс, которая мне об этом уже телеграфировала. Тогда, может быть, она тоже приедет. Я прекрасно понимаю, что Королева не разрешает ей поехать к чужим людям, но к Берти и Аликс, родным дяде и тете, – это совсем другое дело. Ники мне написал, что сейчас Аликс принимает ванны[558]. Надеюсь, что это будет ей во благо. Печально, что ее беспокоят эти боли в ноге, но каковы их причины, я не понимаю. Когда она сможет приехать повидать нас в Петергофе? И с кем она приедет? Может быть, с Мари[559], которая очень хочет приехать с Сандро летом, во всяком случае на свадьбу Ксении.
А бракосочетание[560]? Английские газеты уже решили, что это произойдет 28 октября по нашему стилю. Это идея, день нашей свадьбы. Но тогда нужно, чтобы она приехала по крайней мере за 6 недель до того, а это отнимет время от нашего пребывания вместе с Георгием в Спале. Ты понимаешь, что я этого совсем не хочу. Не находишь ли ты, что будет лучше подождать до ноября? Тогда уже больше не будет никаких препятствий. А до того не получится из-за маневров в Смоленске[561]. Должна тебе сказать, что все это невыносимо, когда каждый день расписан и невозможно ничего поправить. Было бы гораздо лучше, если бы в этом году не было маневров. Это все портит!
Завтра Захар[ьин] передаст мне свою запись для тебя о болезни и плане на будущее для Георгия. Я перешлю тебе его и прошу прочитать до приезда старика, чтобы ты был в курсе всего и он с легкостью мог ответить на твои вопросы по поводу написанного. Так будет лучше и практичнее. Мне кажется, что он уедет в четверг, а я отошлю тебе его не очень длинный отчет послезавтра с курьером. Погода, к сожалению, опять испортилась, время от времени идет дождь, но воздух очень приятный. На улице гораздо теплее, чем в комнатах. Мы еще не выходили. В ожидании этого Георгий, Ксения и Сандро играют в дурачка. А я все время пишу. Но я чувствую себя немножко уставшей и пока остановлюсь, чтобы тебе не наскучить.
Мы возвратились с пешей прогулки. Мы лазали по дорожке к морю, которую Георгий тоже сделал сам. Она очень красивая. Мы прошли полпути, но подниматься выше я твердо отказалась, потому что мне стало тяжело дышать. Воздух был великолепным, но грустно, что все кругом было серо. В течение дня много раз слышались раскаты грома, но было непонятно, отчего они, так как было вовсе не жарко. Вчера я была очень рада узнать из твоей телеграммы, что наконец-то у вас стало тепло и хорошо и что уже распустилась сирень. Но сегодня мне телеграфировали, что опять стало холодно, как осенью. Да, это очень огорчительно.
Теперь я должна тебя покинуть, обнимая от всего моего сердца, мой любимый Саша. Да благословит и сохранит тебя Господь!
Твой верный друг Минни.
Георгий и Ксения тебя целуют, а я – Мишкина и Беби.
Вторник. 24 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой и любимый душка Саша!
Я опять берусь за мою любимую каждодневную работу и утром пишу тебе вновь. К несчастью, снова пошел дождь, гор почти не видно за облаками, просто черная грусть!
Бедный Георгий совсем расстроился из-за того, что Абас-Туман так плохо себя ведет. И нам очень обидно, что после такого долгого путешествия мы приехали на Юг, где, кажется, всегда только хорошая погода, и увидели только дождь и серость. Это совершенно невыносимо, особенно после того великолепия, которое было вначале. В комнатах холодно и чувствуется сырость, пронизывающая насквозь. Николай вчера вечером был совершенно невыносимым во время лу. Он все время проигрывал, на всех ворчал, подглядывал карты соседей и возился со своим биноклем, который всегда носит с собой. Сандро был крайне недоволен и ни за что на свете не хотел за него платить.
Сегодня я опять имела долгую и интересную беседу с Захар[ьиным]. Он принес мне свой отчет, я отошлю тебе его завтра с курьером. Он совсем не длинный и легко читается. Завтра он от нас уезжает, и я уверена, что буду очень сожалеть об этом, потому что он вел себя здесь превосходно. Я в высшей степени счастлива, что он осмотрел Георгия, назначил лечение и что указанный им врач останется здесь, чтобы осуществлять это продуманно и систематически. И потом он был так добр со мной, так хорошо со мной говорил и поднял мой моральный дух, который сначала находился в упадке! И главное; он завоевал доверие Георгия. Он побудил его к мужественности, что пошло во благо его моральному состоянию. Только бы теперь у него хорошо прошло лето, и мы имели бы радость увидеть его в Спале. Это то, что я прошу у доброго Бога! Воронцов спрашивал меня, действительно ли я хочу следовать лечению, прописанному Захар[ьиным]. Я ответила: «Я считаю, что это хорошо, я счастлива, что он, по крайней мере, пытается сделать что-то для Георгия после того, как стало ясно, что простое пребывание здесь для него недостаточно. Я сама вижу, что с прошлого года нет никакого прогресса, если даже не наоборот». Тогда Вор[онцов] спросил, не намерена ли я отказаться от того, что сделал Алышевский? Я сказала «нет», потому что Георгий останется в Абас-Тумане. В конце концов, мы не должны смотреть на мнение Воронцова, так же как и Алышевского, как на что-то исключительное, потому что от этого нет никакой пользы нашему ребенку. По существу он ничего не сделал, кроме того, что поселил его здесь, оставил и не приезжал два года, чтобы посмотреть, как он себя чувствует!! Вор[онцов] сам заявил Захарьину, что от этой болезни нет никаких лекарств, и старик потом сказал мне: «Граф мне это заявил таким тоном, как будто бы он сам первый врач!» Нуда простит их Господь, но пусть они доверят мне самой сделать для моего собственного сына то, что, я полагаю, пойдет ему на пользу. Если бы мы обращались к шарлатану, то тревоги и стремления Воронцова уберечь от него Георгия были бы понятны. Но сомневаться в таком враче, как Захарьин, просто-напросто глупо. Можно не опасаться, что Попов подпадет под чье-то влияние, он будет выполнять свой долг врача и заставит их делать то же самое. Я уверена, что Георгий будет его слушать. Я боюсь досаждать тебе моими письмами, мне кажется, я слишком много пишу об одном и том же. Но надо меня простить потому что я этим очень озабочена и чувствую необходимость немного выговориться. Меня немного успокаивает, когда я могу хотя бы письменно поговорить с тобой. Мне тебя так не хватает, я не могу тебе этого описать.