Обнимаю тебя, мой друг, и Сергея. Поклон спутникам.
Твой Ники.
21 мая 1891 года.
Фрегат «Память Азова».
Кобэ.
Моя дорогая душка Мамá!
Пишу тебе эти строки, чтобы ты от меня самого узнала подробности несчастного случая, который произошел в Японии, именно той стране, которая более всех меня интересовала, а когда увидел ее, то понравилась. Проведя два хороших дня в Киото, утром 29 апреля отправились в джиприкшах в другой город Оцу. После осмотра храма и завтрака у губернатора мы собрались возвращаться в Киото и тогда-то оно и случилось.
Не успели мы отъехать двухсот шагов, как вдруг на середину улицы бросается японский полицейский и, держа саблю обеими руками, ударяет меня сзади по голове! Я крикнул ему по-русски: что тебе? и сделал прыжок через моего джиприкшу. Обернувшись, я увидел, что он бежит на меня с еще раз поднятой саблей, я со всех ног бросился по улице, придавив рану на голове рукой. Я нарочно старался спрятаться в толпу, но она сразу разбежалась, и мне пришлось удирать дальше от преследовавшего меня полицейского. Наконец, я остановился и, повернувшись, увидел милого Джорджи шагах в 10 от меня и рядом с ним лежащего полицейского, которого он одним ударом палки повалил на землю. Не будь Джорджи за мной в джиприкше, может быть, милая Мамá, я бы вас более не увидел! Видно так Богу угодно было!
Когда тот урод упал, на него бросилось двое джиприкшей; один из моих его же саблею хватил его по шее и связанного втащили в первый дом. Потом мне сделали перевязку и перевезли в губернаторский дом назад.
Меня очень тронуло, что японцы становились на колени при проезде по улице и имели печальные лица. По железной дороге вернулись в Киото, где я провел еще два дня. Я получил 1000 телеграмм от разных японцев с выражением сожаления. Император и все принцы: жаль на них смотреть, до того все ошалели. Но пора кончать, дорогая Мамá. Слава Богу все идет хорошо и я снова на фрегате. Целую Папá.
Твой Ники.
13 августа 1891 года.
Фреденсборг.
Мой дорогой Сандро!
От всей души благодарю за многочисленные и интересные письма, которые я получал со времени нашего свидания на Цейлоне до приезда домой. Я перед тобой страшно виноват за то, что не отвечал на твои письма, но подумай сам, где мне было отыскать время в Сибири, когда каждый день и без того был переполнен до изнеможения. Несмотря на это, я в таком восторге от того, что видел, что только устно могу передать мои впечатления об этой богатой и великолепной стране до сих пор так мало известной и (к стыду сказать) почти незнакомой нам, русским! Нечего говорить о будущности Восточной Сибири и особенно Южно-Уссурийского края; я знаю, как ты всегда занимался им вместе с вопросом о росте и неприступности Владивостока!
Итак, я снова отправился в небольшое путешествие в знакомую Данию, проехав всю нашу святую Матушку-Россию с одного конца до другого. Недолго мне пришлось посидеть дома, всего 6 дней, и те прошли в огромной суете. Громадным утешением было сознание, что, наконец, я вернулся домой, что весь путь, казавшийся прежде бесконечным пройден; ты поймешь эту радость хорошо, потому что сам два раза возвращался из дальнего плавания.
10‑го августа, после смотра «Корнилову», мы ушли из Кронштадта на чудной «Полярной Звезде» и пришли в Копенгаген 12‑го августа в час дня – следовательно весь переход совершили в 43 часа. Яхта идеальна, я совсем влюбился в нее, так же как в «Азов»; она по временам шла со скоростью 18 ¼ узлов, но ночами уменьшали ход до 12.
Первый день в Финском заливе мы попали в туман, причем потеряли около 5 часов, так что мы могли прийти еще 5‑ю часами раньше. Неправда ли, прекрасный результат, а главное, что она построена в России, «русскими руками» – это меня приводит в великое восхищение! Хвала и слава Балтийскому заводу! Конвоировать нас никто не мог; суда практической эскадры стояли на известных промежутках одно от другого.
Мне было очень жаль не встретиться с тобой, мой милый, при приезде в Красное Село. Я там успел захватить два спектакля в театре и видел маленькую Кшесинскую; она очень похорошела. Милый толстый Джорджи тебя целует, я ужасно рад его снова видеть! Вальдемар просил тебе сказать, что он надеется получить перевод твоей книги. Я знаю, что она очень понравилась Папá!
Теперь пора кончать. Вероятно ты встретишься с Пупи на Кавказе. Крепко обнимаю тебя.
Твой Ники.
19 августа 1891 года.
Фреденсборг.
Мой дорогой Сандро!
Пользуюсь отъездом бедного Пупи, чтобы тебе написать несколько строк и поблагодарить за письмо из Одессы. Не могу тебе выразить мою грусть по поводу его отъезда и того, что он покидает нас на всю зиму. Я почти совсем его не видел, так как я вернулся 4‑го августа, а уезжает он 20‑го. Радуюсь твоей встрече с ним и что ты проводишь его до Батума.
Действительно, ему должно быть тяжело уезжать на такой долгий срок, тем более что именно в нынешнем году будем праздновать 25‑летие свадьбы Папá и Мамá. Это все ужасно печально и скучно, но что же делать, когда причина его отъезда такая серьезная! Вид его со времени его ухода из Бомбея несравненно лучше, но все же не такой, как был прежде. По-моему, он сделался более сосредоточенным, так сказать, еще более ушедшим в себя и малообщительным. Но к его счастью, он вовсе не грустно смотрит на эту поездку в теплые края, причем он хвалит Алжир, а плавание на «Донском» с некоторыми корниловскими знакомыми значительно уменьшает грусть быть в разлуке с домом! Ты обними его крепко от меня.
Здесь жизнь наша течет по преимуществу тихо, мирно и весело. Мне она особенно нравится в этом году, после возвращения через бесконечную Сибирь, где все время проходило в приемах, переездах, обедах, посещениях и т. д. Я совсем бросил ухаживать за известной двоюродной сестрой; теперь у меня есть одна настоящая и последняя (я думаю) зазноба. Не знаю, догадаешься ли ты про кого я говорю? Что впереди – одному Богу известно; я надеюсь и жду терпеливо развязки. Как мне хотелось бы поскорее тебя увидеть и о многом, очень многом поговорить.
Вот уже седьмой месяц как мы с тобой, или «Азов» с «Тамарой», расстались, это просто свинство! Я совсем соскучился по милому моему «Ducky»; а ты знаешь, между прочим, что ты совсем хороший человек! И пишешь так часто и такие славные занимательные письма; прошу тебя продолжать писать, теперь по крайней мере я буду в состоянии тебе отвечать. На днях тут гостил Макс Баденский тоже хороший человек!
Ксения и я тебя крепко обнимаем и желаем скорого окончания плавания. Итак, прощай еще раз, от души спасибо за последнее письмо.
Твой Ники.
25 сентября 1891 года.
Фреденсборг.
Милый мой Сандро!
Большое тебе спасибо за два последних письма. Вот так год! Смерть уже третий раз посетила нашу Семью. Делается грустно и после такого случая иначе смотришь на жизнь! Как мы здесь надеялись и молились за чудную Аликс и вдруг ее не стало[632]. Я верить не хотел и не мог совсем представить себе, что ее больше нет на свете. На следующий же день, 13‑го, по получении этого грустного известия мы все впопыхах оставили Фреденсборг, откуда 6‑ю днями раньше уехали дядя Вилли и тетя Ольга полные надежд, и через Берлин поехали в Москву[633]. Не могу тебе выразить моего чувства при встрече с несчастным Павлом и бедными, убитыми горем родителями, а также при входе в черный вагон с гробом дорогой покойной. Не из веселых было это возвращение в Петербург, хотя общество в поезде было очень многочисленное; в конце был прицеплен вагон с телом.
17‑го утром приехали в Питер и при летней погоде пошли за колесницею в крепость. Из войск принимали участие следующие части: лейб-гвардии Преображенский полк, Конная Гвардия и Лейб-Гусары, одна пешая и 2‑я конная батареи. На другой день уже состоялись похороны, чему я был даже рад, потому что чем скорее приходит развязка в таком грустном случае, тем лучше, иначе, по-моему, тупеешь. Погода стояла удивительная для нашего Севера, в тени было 16 градусов.
Я усердно посещал наш Аничковский сад и гуляя вспоминал про светлые времена, про каток зимой 1890 года, про картофель и тебя. Кроме дяди Вальдемара, приехавшего с нами, в доме жила тетя Мари с обоими старшими дочерьми Мисси и Даки[634] (это настоящая Ducky). Обе писаные красавицы, страшно выросли и так сказать возмужали с тех пор, что мы их видели в Красном. Твой брат Алексей[635] с ними очень любезничал; я с ними обращался как с Воронцовыми во время нашей зимней возни после чая.
Если бы мы остались в Питере более 4‑х дней, я бы начал ухаживать за Ducky, хотя долго бы мне пришлось думать, какую бы из двух выбрать – обе такие прелестные существа. Вообще я замечаю, что мне пора жениться, так как я невольно начинаю все чаще и чаще засматриваться на красивенькие лица. Притом мне самому ужасно хочется жениться, ощущается потребность свить и устроить себе гнездышко. Читая эти строки ты верно улыбнешься моим мечтам; но, между прочим, ты сам в таком же положении!
Кстати, что я заговорил на эту тему. Ты в нескольких письмах спрашиваешь меня относительно Ксении. Я всей душой желал бы осуществления твоей заветной мысли, и для Ксении никого кроме тебя не знаю. Я уверен, что Папá и Мамá ничего против иметь не будут, но тебе придется обождать годик или два!
Теперь относительно ее самой: я никогда ни полусловом об этом с ней не говорил и не считаю себя вправе ни обнадеживать тебя, ни доставлять тебе горе или разочарование. Мне даже кажется преступлением вмешиваться в такое серьезное дело. По некоторым признакам я могу судить, что она тебя может быть любит, но это мое собственное мнение ничем существенным не подтвержденное. Повторяю, что я решительно не могу дать тебе короткий, определенный ответ: да или нет. Во-первых, оттого, что я совсем не знаю ее мнения, а во-вторых, если бы и знал, то все-таки не мое дело отвечать тебе прямо. Я думаю, что в последствии ты сам увидишь, какой оборот примет дело и как тебе нужно будет держаться! Бог даст все разрешится в твою пользу, на нашу общую радость и тогда мы отпразднуем славную свадьбу!