Теперь я должен проститься, дражайшая Бабушка. Горячо целуя вашу ручку, остаюсь всегда Ваш преданнейший внук
Ники.
29 января 1897 года.
Царское Село.
Просматривая репертуар театров, я увидел, что на днях опять состоится маскарад в Мариинском театре. Поэтому в случае, если бы мы захотели поехать туда, предупреждаю тебя, что я положительно не желаю, чтобы в нашей ложе, с нами, сидели разные приглашенные и затем ужинали бы в нашей же комнате. Моя жена и я считаем это совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой ложе больше не повторится!
Мне было в особенности больно, что вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папá ничего подобного не случилось бы, а ты знаешь, как я держусь всего, что было при нем. Несправедливо пользоваться теперь тем обстоятельством, что я молод, а также ваш племянник.
Не забывай, что я стал главой Семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого бы то ни было из членов Семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более, чем когда-либо, необходимо, чтобы наше Семейство держалось крепко и дружно, по святому завету твоего деда. И тебе бы первому следовало бы мне в этом помогать.
Избавь меня в будущем, прошу тебя, милый дядя Владимир, от необходимости писать подобные письма, которые всю мою внутренность переворачивают во мне.
Сердечно тебя любящий твой
Ники.
3 ноября 1897 года.
Царское Село.
Моя дорогая душка Мама!
От всей души благодарю тебя за прелестное длинное письмо, которое ты мне прислала с последним фельдъегерем. Меня очень обрадовали те успокоительные вести о милом Георгии, о котором ты писала. В особенности приятно, что его больше не будут, бедного, посылать проводить весенние месяцы за границей, поездки эти каждый раз приносили один только вред. Я вижу теперь из его письма радость его остаться на родине в течение года, и я уверен, что это нравственное для него успокоение будет иметь хорошие последствия! Так хорошо, что ты осталась с ним подольше чем прежде, надумав вместе пережить ужасное 20 октября. Твое присутствие там, с Георгием, который большую часть года совсем один, было необходимо. И Ксения, и я, мы это вполне поняли, милая Мамá, но вместе с тем разделили твое чувство колебания – провести ли тот день здесь, в крепости у дорогой могилы, или остаться у Георгия, живущего вдали от всех.
Конечно, было еще более грустно и тяжело в этот день не видеть никого из братьев или сестер на заупокойной обедне, но сознание, что всех нас с тобой соединяет одна общая любовь и молитва, – отрадно и успокоительно подействовало на меня. Со мной была, разумеется, Аликс; она никогда не забудет, как трогательно ее благословил дорогой незабвенный Папá, в день ее приезда в Ливадию! Она часто говорит про эту минуту и вспоминает, будто она чувствовала, что сейчас же после его благословения ей хотелось идти в церковь прямо под венец! Меня более всего радует и трогает ее любовь и глубокое уважение, которые она питает к памяти Папá, так что мне кажется, что она его хорошо знала, а также когда забываешь все ужасные подробности, что мы женились еще при нем!
Я верю и чувствую, что счастье, которым мы оба живем, послано нам Богом чрез благословение незабвенного Папá. Его святой пример во всех его деяниях постоянно в моих мыслях и в моем сердце – он укрепляет меня и дает мне силы и надежды, и этот же пример не дает мне падать духом, когда приходят иногда минуты отчаяния – чувствую, что я не один, что за меня молится кто-то, который очень близок к Господу Богу – и тогда настает душевное спокойствие и новое желание продолжать то, что начал делать дорогой Папá!!!
4 ноября
Продолжаю сегодня, так как вчера не успел дописать. Не могу пожаловаться пока на министров, в Дармштадте они мало посылали бумаг и здесь тоже не особенно пристают. Я радуюсь чувствовать себя поэтому более свободным и, как дал тебе знать в телеграммах, почти каждую неделю езжу два раза на охоту. Ты не можешь себе представить, милая Мамá, до чего я наслаждаюсь возможности пробыть целый день на воздухе! Разрешаю я себе ездить чаще прежнего на охоту оттого, что свободнее, чем в прежние осени, а также потому, что Аликс не остается одна.
Тора[704] совсем уже привыкла к жизни посреди новых для нее людей. Когда лучше с нею знаком – она кажется гораздо более симпатичною, чем на первый взгляд. Она себя держит скромно и не торчит целый день в комнатах Аликс. Очень смешно было раз за обедом, в дежурство Пети, потому что оба сходства сидели друг против друга. Ези она вовсе не видела, она встретится с ним на полковых праздниках. Но я уверен, что вообще ничего не выйдет, мысль прислать ее сюда принадлежит исключительно ее матери. Мы с нею были уже в театре, когда играла Режан[705] из Парижа. Пьеса была не совсем подходящая, но мы этого не знали. Скоро собираемся показать ей «Евгения Онегина» и «Пиковую даму».
Дочки растут и делаются чрезвычайно миленькими веселыми. Аликс очень извиняется, что до сих пор не послала тебе обещанных фотографий, но с этим письмом ты, наконец, их получишь. Ольга говорит одинаково по-русски и по-английски и страшно любит свою младшую сестру. Татьяна, нам кажется, и это понятно, очень красивым ребенком, у нее глаза стали темные и большие. Она всегда весела и плачет только раз в день, непременно после ванны, когда ее кормят. Казаки, солдаты и негры самые большие друзья Ольги, и она со всеми здоровается, проходя по коридору. Маленькие Мари и Дмитрий[706] часто приезжают к нашим и возятся с Ольгой без конца.
С тех пор, что мы не виделись, так много знакомых умерло: сначала бедный Кутузов, потом Озеров и почти в то же время наш добрый Качалов, а на днях – старый Грот!
Ванновский окончательно хочет уходить, кроме слабости у него глаза начали изменять. Кроме Куропаткина, который еще молод и энергичен, у меня никакого под рукой нет, и я думаю, что он будет хорошим работником, как Военный Министр[707]. Ден тоже просил его уволить от статс-секретариата, но я ему сказал, что не отпущу его до весны. Просто несносно думать все время о замене старых людей новыми. А для Финляндии и для Вильны все еще никто не назначен!
Вместо частных докладов я начал делать небольшие совещания из трех или четырех министров по разным вопросам; мне кажется, что из этих разговоров и обмена мыслей может выходить польза и для дела скорее и для меня легче!
Я тебя вперед поздравляю, дорогая Мамá, с днем твоего рождения и от всего сердца желаю здоровья и скоро с тобою увидимся.
Крепко обнимаю тебя, милая моя Мамá, Георгия, Мишу и Ольгу. Аликс вас нежно целует. Храни вас Господь.
Всем сердцем любящий тебя
Ники.
13/25 марта 1899 года.
С.-Петербург.
Дражайшая Бабушка!
От всего сердца благодарю Вас за Ваше доброе письмо, глубоко меня тронувшее. Это письмо доставит вам граф Воронцов, он приезжал с нами в Бальморал. Мне очень стыдно, что я так долго не писал Вам, и я прошу меня извинить.
Я счастлив, что Вы так откровенно сообщили мне о В[илли][708]. Теперь мне совершенно ясно, чего он добивается – он играет в опасную двойную игру, Много похожего сообщал мне из Берлина граф Остен-Сакен[709], а Вы и лорд Солсбери должны были слышать то же о нас от сэра Ф. Ласселса[710].
Меня очень порадовало, что Вы не поверили в историю о якобы существующем нашем альянсе с афганским эмиром, потому что в этом нет ни слова правды.
Как Вам известно, дражайшая Бабушка, я теперь стремлюсь только к возможно более длительному миру во всем мире. Это ясно доказали последние события в Китае – я имею в виду новое соглашение о постройке железной дороги. Все, чего хочет Россия – чтобы ее оставили в покое и дали развивать свое нынешнее положение в сфере ее интересов, определяемой ее близостью к Сибири. Обладание нами Порт-Артуром и Маньчжурской железной дорогой для нас жизненно важно и нисколько не задевает интересы какой-либо другой европейской державы. В этом нет и никакой угрозы независимости Китая. Пугает сама идея крушения этой страны и возможности раздела ее между разными державами, и я считал бы это величайшим из возможных бедствий!
Надеюсь, что Вам принесет пользу прекрасный климат Ривьеры. Если все будет хорошо, нам бы очень хотелось посетить Вас осенью частным образом в Балморале вместе с детьми; мы надеемся, что план Вам понравится. Аликс шлет Вам свою нежнейшую любовь и то же делает
Ваш всегда преданный и любящий внук
Ники.
23/11 мая 1899 года.
Петергоф.
Моя дражайшая Бабушка!
Сегодня, накануне Вашего дня рождения, я чувствую, что должен написать Вам. Жаль, что эти строки дойдут до Вас несколькими днями позже, чем я хотел, но все же позвольте мне пожелать Вам много счастья в Ваш день рожденья, который мы, к сожалению, не смогли провести вместе! Как хорошо, что в этом году с Вами Эрни и Даки.
Мы приехали сюда два дня назад, и нам было очень жаль покидать Царское, однако пришлось это сделать из-за приближающегося события. У нас до вчерашнего дня была летняя погода, но она внезапно изменилась, и стало очень холодно, хотя, надеюсь, это ненадолго. Мы любим это место, а особенно наш дом, построенный на самом берегу моря.
Дети цветут и очень выросли. Аликс в общем чувствует себя лучше и любит кататься в кресле на колесиках, подаренном ей супругом!