Очень нехорошие известия о состоянии здоровья тети Саши тревожат нас, я очень боюсь, что она, бедная, долго не проживет! Я на днях узнал, что она действительно приняла иночество в 1886 году под именем Анастасии![716]
Аликс и я надеемся, что вы хорошо встретите Светлый Праздник! Хотелось бы быть вместе в эти дни. Мамá остается в Дании и возвращается только на Фоминой. Как жаль, что Миши и Ольги нет с нами!
Теперь прощай, моя дорогая Ксения. Крепко обнимаю тебя, Сандро и милых деток. Христос Воскресе!
Сердечно тебя любящий старый брат
Ники.
7/20 мая 1900 года.
Гатчина.
Дражайшая Бабушка!
Не могу выразить Вам, как тронуло меня Ваше милое, ласковое письмо накануне моего дня рождения. От всего сердца благодарю Вас за всю любовь и огромную доброту, с какой Вы ко мне относитесь. Позвольте мне также пожелать всего возможного счастья и доброго здоровья к Вашему дню рождения. Боюсь, что это письмо не дойдет до Вас вовремя, но у меня до сих пор не было ни одной свободной минуты, чтоб написать Вам. Аликс и я так рады, что Ваш визит в Шотландию был столь успешен. Надеюсь только, что это не слишком Вас утомило.
Мы оба тоже в восторге от нашего пребывания в Москве. Три недели, которые мы там провели, кажутся теперь восхитительным сном, так хорошо все прошло. Нам так приятно было свидание с Сергеем и Эллой, с которыми мы обычно видимся только два раза в год, и то на короткое время.
Надеюсь, что Вас теперь не так тревожит война. «Серые Шотландцы» к моему дню рождения прислали мне телеграмму из Крунстада, что и удивило и порадовало меня.
Вы упомянули в письме о возможности нашей встречи в этом году. Приехать в Англию и повидаться с Вами – наше неименное желание, но боюсь, что этим летом и осенью меня отвлечет надоедливый персидский шах и, кроме того, маневры в разных краях России. Если же будет хоть малейшая возможность съездить повидаться с Вами, мы будем счастливы это сделать.
С благодарностью и добрыми пожеланиями ко дню рождения остаюсь, моя дорогая Бабушка, Вашим всегда любящим внуком
Ники.
7 марта 1901 года.
Царское Село.
Моя милая дорогая Мамá!
При прощании с тобой я уверен, что каждого из нас занимала одна и та же мысль: как тяжело расставаться в это неспокойное время! Что же делать? Нужно положиться всецело на милосердие Божие, в уверенности, что Он знает, зачем нужно испытывать нас здесь! Я постоянно повторяю себе внутренне, что никогда не следует падать духом, а, напротив, нужно с твердою верою смотреть на будущее и надеяться на помощь и благость Господа!
Я тебе ничего не посылаю про демонстрацию у Казанского Собора, так как нового, по сравнению с тем, что ты уже знала в день отъезда, нет. В газетах сегодняшних, т. е. 7 марта, ты найдешь описание всего этого, а также других происшествий, которые случились в Москве и других городах раньше.
Одна подробность у Казанского Собора может быть тебе неизвестна, а именно – про ту более чем странную роль, какую наш друг Вяземский (бывший Уделов)[717] играл при этом. Он находился около толпы и всячески мешал полиции исполнять ее дело, кричал на казаков и старался остановить их. Такое вмешательство в вовсе не касавшееся его дело – очень скверный поступок. Но раньше, чем наказать его, я поручил дяде Мише, как председателю Государственного Совета, разобрать подробно его дело.
Я рад, что, по крайней мере, все в этом случае возмущены поведением Вяземского. Теперь он ездит ко всем министрам и другим лицам, объясняя совершенно по-своему свой поступок. Ты знаешь, к сожалению, как он врет.
Самым важным вопросом является сейчас: кого выбрать на место бедного Боголепова[718]. Из педагогов больше нельзя брать никого. В министры народного просвещения, по-моему, нужно теперь выбрать кого-нибудь из военных – умного, твердого и непременно с добрым сердцем. Но я с грустью должен признаться, что сейчас у меня нет ни одного кандидата. Иногда мысль останавливается на Ванновском или Рихтере, но они оба стары! Этот вопрос мне не дает покоя, потому что именно в теперешнюю минуту страшно нужен такой человек, а где его найти? Тут в Царском есть, по крайней мере, время и заниматься, и думать, и отдыхать.
Погода стоит чудная и теплая. Мы часто катаемся в санях, сами правим и делаем большие прогулки. Мы так счастливы иметь Мишу и Ольгу и себя. Петя каждый день приезжает из города. Дети здоровы, кроме Татьяны; у ней все еще появляется лихорадка.
Прощай, моя дорогая Мамá. Крепко обнимаю тебя и милого Апапа. Господь с тобою!
Всем сердцем любящий тебя твой
Ники.
20 марта 1901 года.
Царское Село.
Дорогой дядя Сергей!
Оба твоих письма я получил и благодарю тебя искренно за откровенность первого, но за второе ни благодарить, ни похвалить я не могу. Хотелось сейчас же ответить, но я решил лучше обождать и написать тебе четыре дня спустя – в полном хладнокровии.
Ты говоришь, что циркуляр Министерства внутренних дел публично порицает Трепова, а стало быть, в его лице и тебя, так как он действовал по твоим указаниям. Сипягин мне прислал его в день напечатания, я его читал два раза и вынес то убеждение, что рядом с замечаниями по поводу действия полиции и в Петербурге, и в Москве, и в Киеве, и других городах (не упоминая ни имен, ни мест) им, Министром внутренних дел, преподаны общие указания насчет способов водворения порядка на улицах.
Никак не могу с тобою согласиться, будто он критиковал и в особенности шельмовал действия Трепова. Можно спорить о своевременности появления этого циркуляра, но утверждать, что им подорван престиж местной власти и ее авторитет, никоим образом нельзя.
По-моему, действительно, сильное правительство именно сильно тем, что оно, открыто сознавая свои ошибки и промахи, тут же приступает к исправлению их, нисколько не смущаясь тем, что подумают или скажут. Меня всего более огорчило из твоего письма то, что ты высказал желание, когда наступит спокойное время, просить об увольнении тебя от обязанностей генерал-губернаторской должности.
Извини меня, друг мой, но разве так поступать справедливо и по долгу? Служба вещь тяжелая, я это первый знаю, и она не всегда обставлена удобствами и приятностями, благодарностями и наградами только! В данном случае ты усмотрел тень неодобрения свыше действиям твоего подчиненного, принимаешь их на свой счет и хочешь уходить с твоего поста. Неужели служба… нет, довольно об этом!
На днях будет год уже нашему незабвенному пребыванию в Москве; вспомни об этих днях, подкрепись этими воспоминаниями. Даст Бог, теперешние черные дни пройдут ведь когда-нибудь!
Я всегда утешаю себя мыслью: что значат эти беспорядки и проявления неудовольствия известной среды в городах в сравнении со спокойствием нашей необъятной России? Пожалуйста, не думай, чтобы я не отдавал себе полного отчета в серьезности этих событий, но я резко отделяю беспорядки в университетах от уличных демонстраций. Тем не менее я сознаю необходимость переделки всего нашего учебного строя. Мы безусловно дожили до того момента, чтобы положа руку на сердце сознаться, что дальше теперешнее положение школьного дела продолжаться не может и что поэтому следует вступить на путь твердого и решительного преобразования.
Плоды его мы увидим не сейчас, а спустя 10 или 12 лет. Часто говорил я об этом с бедным Боголеповым, и он как будто начинал склоняться к моим доводам. Милый дядя Сергей, я не увлекаюсь, а тем не менее действую под впечатлением последних событий! Я утверждаю, и ты со мной согласишься, что худшего положения учебного строя не может быть. Поэтому исправление его необходимо, но исправление спокойное, разумное и основанное на твердо выработанной мною программе, о чем я тебе, кажется, говорил в январе.
Ни о каких Анрепах или Ковалевских я даже не слыхал. Сейчас нужен мне военный человек. Я прямо скажу, что я думаю о Ванновском и впредь знаю, что, к сожалению, встречу полное неодобрение с твоей стороны. Делаю этот выбор прямо по внутреннему убеждению, не спрося ничьего мнения. Его имя связано для меня с именем моего отца, а это, как и тебе, для меня все! Завтра увижу генерал-адъютанта Черткова и надеюсь, что он примет назначение в Варшаву. Воронцов упорно отказывается.
На Страстной мы будем говеть, так приятно, что в Царском.
Прошу тебя искренно простить меня как за прежние невольные грехи, так и за это письмо. Ты знаешь, как всецело я доверяю тебе и насколько ты всегда оправдывал все ожидания дорогого Папá и мои так же. Поэтому прости мое минутное неудовольствие, выразившееся в начале письма.
Сердечно обнимаю тебя и милую Эллу. Аликс вас крепко целует. Она и дети, слава Богу, здоровы.
Всем сердцем тебя любящий
Ники.
21 марта 1902 года.
С.-Петербург.
Моя милая дорогая Мамá!
Это письмо мое имеет совершенно деловой характер. При отъезде ты мне сказала, чтобы я писал тебе и о серьезных предметах. Теперь на очереди один весьма важный вопрос, о котором я буду вести речь.
В прошлую субботу во время доклада Ванновский сказал мне, что его проект о преобразовании школы будет готов скоро и что он желал бы внести его на рассмотрение Государственного Совета 15 апреля. Я ему ответил, что я боюсь слишком торопливого рассмотрения такого громадной важности вопроса до лета и что я сомневаюсь, пройдет ли он даже! Я во многом не согласен с предлагаемыми мерами; опять повторил ему мои беспокойства относительно Мещанинова, который является главным инициатором ломки нашей школы и, наконец, вынужден был откровенно, но мягко сказать Банковскому, что очень затрудняюсь утвердить этот проект согласно его мнения. Старик возразил мне на это, что он уйдет. Я попросил его не сердиться на меня и подождать спокойно следующего доклада, когда я ему дам окончательный ответ.