— Сейчас заканчиваю, — сказала Женя. — Вопрос прост: нужны деньги на строительство часовни. Тут люди не бедные, надеюсь, воцерковленные, скинемся по копеечке, кто сколько может. Виктор, дай какую-нибудь старую шляпу, пустим по кругу. Глядишь, наскребем на памятник Павлу Артемьевичу. То бишь на часовню. Ну, да это все едино. От меня уже якобы передали деньги через брата, но ты, Павел Артемьевич, не верь. Я тебе сейчас подброшу. Где же шляпа-то?
Она посмотрела на Меркулова, тот сконфуженно усмехнулся. Женя достала из сумочки кошелек, бросила несколько купюр на стол, перед Павлом. «Мэрский деятель» тоже вытащил портмоне, стал что-то там пересчитывать. Потом добавил к лежащим деньгам доллары.
— Ну же, господа, не стесняйтесь! — произнесла Женя. — Раскошеливайтесь. Виктор, ты на банкет тысячу долларов затратил, не меньше, а лучше бы их Павлу Артемьевичу отдать. Я уверяю, что он их не пропьет и на девок не спустит, не та натура. Он человек честный, в этом ручаюсь. Ну, бывает, что и оступится, но так, по мелочи. О чем и говорить не стоит. Главное, слово свое держит. Впрочем, чужая душа — потемки. А ну как там зверь сидит, а мы-то и не догадываемся? Я тут распинаюсь за Павла Артемьевича, а он возьми да поворот на сто восемьдесят градусов сделает? От святости — в самую пучину греховную? Как в омут, всякое ведь бывает. Человек слаб, даже такой, как Павел Артемьевич, уж я-то знаю. Денежки ваши тогда пропадут, но вы всё равно рискните.
Я смотрел на лица собравшихся, они выражали самке разные чувства. Кто-то растерянно улыбался, кто-то недоумевал, но кучка денег на столе стала пополняться. Атаман Колдобин подкручивал свой роскошные усы. Игнатов потянулся к бутылке водки. Хозяин мастерской подавал Жене какие-то знаки, видно, хотел остановить ее. Но она еще не всё сказала.
— Бери деньги-то, Павел Артемьевич, — усмехнулась сестра. — Чай, от всей души дают, видишь, какие люди щедрые. Ты тоже щедрый, умеешь одаривать. Вот и хватай, пока не поздно.
— Женя, Женя! — произнес Меркулов. — Довольно. Мы уже всё поняли. Часовню строить надо, слов нет. Поможем.
— Какие вы все понятливые! — откликнулась сестра. — Я вот лично не могу разобраться: Павел Артемьевич — дурак или прикидывается? Кто он, зачем пришел?
— Ты же сама меня позвала, — тихо произнес Павел.
Потом он вышел из-за стола и пошел к двери. Я тоже вскочил, посмотрел на Женю, покрутив пальцем у виска, и бросился за ним. Услышал только позади себя ее смех. Не знаю как, но на улице рядом со мной оказалась и Даша. Павел шагал впереди нас, мы догнали его.
— А мне твоя сестра разонравилась, — сказала Даша. — И вообще там надоело.
— Нет, она права, — произнес Павел. — Я сам во всем виноват.
— Женька просто сбесилась, на нее находит, — пробормотал я, даже не пытаясь разобраться в ситуации. — Может, температурит?
— Э-э, тут другое, она Павла ненавидит, — ответила Даша. — Вот и выставила его на посмешище. Унизила, дальше некуда.
— Но за что? — спросил я.
— Ладно, хватит об этом! — сердито оказал Павел. — Покончили.
Но я для себя решил, что этого дела так не оставлю. Приеду домой и вправлю Жене мозги. Наору, в конце концов. Разобью какую-нибудь посуду. Что она себе позволяет? Сейчас я был всецело на стороне Павла. Меня даже трясло от возмущения. И я удивлялся его молчаливому спокойствию. Будто он принял удар как должное. А это был действительно удар — под ложечку. От человека, который был мне так же дорог, как мой друг. Но почему, почему? Что она там плела? И фарисей-де он, и на сто восемьдесят градусов обернется, чушь какая-то! Женщины — сумасшедшие существа, подумал я, взглянув на Дашу. И тут она выдала такое, отчего у меня в душе вообще всё вскипело.
Мы сидели на лавочке в темном дворике, передыхали, думали каждый о своем. Даша посередине. И говорят, ни к кому, как бы, не обращаясь:
— Меня, кажется, на днях продадут Рамзану. Если уже не продали.
Я чуть с этой проклятой скамейки не свалился на землю после ее слов. Наверное, с минуту приходил в себя.
— Ты-то что такое несешь? — спросил я, не веря своим ушам. — Кто хочет продать, как?!
— А вот так, запросто, — ответила Даша, покривив губы. — Мамка со старухой, я их разговор подслушала. Рамзан им цену предложил, хорошую. Тысяч пять долларов, что ли… А они и так у него в долгу. Старуха глухая, а соображает, говорит: чего девку не продать, коли покупатель есть? А мать свой аргумент нашла: в хорошие руки. Да и пойла теперь надолго хватит. Только Рамзан их обманет, не даст денег. Может, часть только. И то вряд ли. Когда что можно даром взять — он так и делает.
— Да разве ж такое возможно? — почти вскричал я, привлекая внимание каких-то мужиков, распивавших на соседней лавочке спиртное. — Это же уму непостижимо! Родную дочь — продать! Где это видано? В тундре? У них — что, белая горячка началась?
Теперь мне вспомнились слова Татьяны Павловны о «продаже». А я-то думал, что она имеет в виду квартиру. Воистину, все вокруг в безумие впали. Я поглядел на Павла, но тот сидел молча, сосредоточенно слушал.
— Ты же не рабыня Изаура, — сказал я. — Не вещь какая-то, не платяной шкаф, чтобы вот так взять и продать. И мы не на Востоке находимся, где такое возможно. Что этот Рамзан себе позволяет? Думает, управы на него нет?
— Управы нет, — кивнула Даша. — Милиция давно под ним ходит. Что захочет — то и получит. А тут он еще по честному: матери выкуп дает. Только неужели я всего навсего пять тысяч долларов стою? Вся, целиком?
Она как-то нервически засмеялась, а я теперь понял, что ее давило все последнее время. Значит, вот оно что: в Москве открылся рынок рабов и наложниц. Поздравьте нас, люди русские, приехали! Самое время за оружие браться.
— Ты же можешь плюнуть им всем в рожи, — сказал я. — Пусть она твоя мать, но она хуже волчицы. Нет, волчица так не поступит со своим детенышем. Здесь клиника, дурдомом пахнет.
— Могу и плюнуть, — согласилась Даша. — Но тогда Рамзан что-нибудь другое придумает. Возьмет и Прохора украдет. Или, чего доброго, в меня кислотой плеснут. Вариантов много. И не забывай, что мы у него в долгах. Он вещи в квартиру покупал, мебель. Мать на что пьет? Его деньги. А захочет, квартиру отнимет.
— Но ты же не согласна? — с надеждой спросил я.
— Не знаю еще, — устало ответила Даша. — Мне всё надоело, вся жизнь эта мерзкая. И так поверни, и этак — нет пути. Может, уж пусть продадут? Да еще я и сама поторгуюсь, — она снова очень нехорошо засмеялась.
Я схватил ее за руку, пытаясь остановить этот смех. Слышать его сил не было.
— Сколько Татьяна Павловна должна Рамзану? — спросил вдруг Павел. Голос его звучал глухо, словно издалека.
— Не знаю, тысячи две долларов, — ответила Даша.
— Надо достать деньги и отдать, — сказал он. — Это прежде всего. Потом уехать. Другого выхода не вижу.
— Как достать, куда ехать? — откликнулась Даша. — Ты-то взрослый человек, у тебя за спиной всякое было, а я еще совсем девчонка. Даже школу не окончила. Мне ваш мир страшен, если честно.
Не хочу его видеть, А «травки» покуришь — легче.
— Я помогу тебе, — сказал Павел. — И с «травкой» завяжешь. Мы к отцу Анатолию на Крутицкое Подворье съездим, он лечит.
— Правильно! — обрадовался я, словно всё уже разрешилось. Но коли Павел взялся, то мне стало даже как-то поспокойнее. — И не бойся ты этого Рамзана, мы их в Чечне кое-чему научили.
— Не ты, а Павел, — поправила меня Даша, наконец-то улыбнувшись, открыто и искренно. У нее вроде бы тоже уверенности прибавилось. Конечно, от слов Павла, от его твердости, я в этом не сомневался.
Тут нашему разговору помешали, подошли те самые трое мужиков с соседней скамейки. Водка у них уже закончилась, теперь хотелось приключений. Наглые такие, разномастные, с чертиками в глазах.
— Вы чего тут торчите, не положено, — сказал один из них, заводила. — Еще и девку притащили.
— Хорошо, уйдем, — спокойно ответил Павел.
Может быть, всё бы и обошлось, но Даша сама вскипела, взвилась на них:
— А валите сами, алкаши поганые!
— Что-о? — уставился на нее заводила. — Ах ты, сучка!
— Пусть штраф заплатят, — сказал второй. — За оскорбление.
— А я вот щас милицию вызову, — добавил третий. — Её там отдрючат во все дыры.
Всё дальнейшее происходило быстро. Даша, словно мячик, подпрыгнула с лавочки и вцепилась этому третьему в лицо и волосы; я тотчас же получил удар по голове и очутился на земле; что было с Павлом — не видел, слышал лишь, как свистят в воздухе кулаки. Пока я барахтался, пытаясь подняться, драка продолжалась. На Павла насели двое, а Даша лягала ногой третьего, тот оказался хиловат против нее, не ожидая столь резвой девичьей прыти. Попутно меня вновь кто-то пнул, и я опять оказался под скамейкой. Но, похоже, Павлу моя помощь и не требовалась. Те мужики что-то орали, подбадривая себя матом, а он дрался молча, лишь зубы лязгали, как у волка. Старая военная выучка не прошла даром. Одного он уже вырубил, другой отступил за штакетник. Да и Дашин противник ретировался к нему за спину.
— Ну, погоди! — пригрозил заводила, сплевывая кровь. — Сейчас ребят позову.
— Чего вы, мужики? — весело откликнулся Павел. — Делать вам больше нечего?
Глаза его блестели, весь он как-то преобразился, будто в родную стихию окунулся. Не монах, а воин, смотреть приятно. А Заболотный говорил — «калека». Не хотел бы я этому калеке под кулаки попасть. И Даша глядела на него с каким-то уважением. Потом она подошла ко мне, сказала, чтобы я платок к носу приложил — кровь шла. Я и не заметил. А Павел в это время о чем-то разговаривал с мужиками. Их разделял штакетник, но теперь дело шло к миру. По крайней мере, воинственных кличей оттуда больше не доносилось. Напротив, даже смех послышался. Русский человек такой — сначала в морду, затем обнимется. Мы с Дашей подошли ближе.
— Вообще-то, ребята, я не пью, — говорил Павел, — но пятьдесят грамм — ладно! За окончание сражения.
— Это по-нашему, — кивнул заводила. — Скинемся.