— Так сбегать за водкой-то? — вновь спросил человечек. — Тебе сейчас надо, пользительно. Да и у меня чтой-то голова с утра трещит.
Я сунул руку в нагрудный карман, нащупал деньги. Значит, не забрал Рамзан, в благородство играет. Отдать что ли их этому бомжу? Все равно они мне больше не пригодятся. Зачем, какой от них прок? Грязь, мерзость, жало ядовитое, отрава. Погибель души. Кровь на них проступает. И мне казалось, что они действительно жгут сейчас сквозь одежду мою грудь.
— Червончик-то хоть дай, — попросил бомж. — Это ведь я тебя сюда до скамейки довел. Лежал бы у забора.
Я машинально вытащил какую-то часть денег и, не глядя, сунул ему в протянутую руку. Он даже ойкнул и испуганно перекрестился.
— Не надо столько-то, — промолвил бомж.
— Бери, бери. На помин души раба Божьего Николая.
Я встал и с трудом побрел в сторону метро. Человечек еще некоторое время сопровождал меня, поддерживая под руку и о чем-то радостно разглагольствуя, затем отстал.
Пока я ехал домой, равнодушно ловил удивленные взгляды пассажиров. Наверное, вид у меня был еще тот. Наконец, я очутился в своей квартире. И подумал, что Женя, должно быть, спит: стояла какая-то действительно мертвая тишина. Но когда вошел на кухню, она подняла от лежащих на столе ладоней голову и произнесла:
— Звонили из больницы. Отец умер.
Глава десятаяНефёдовы и другие
Это уже потом, спустя какое-то время, сестра стала повторять, как заведенная:
— Его удавили, его непременно удавили, я знаю, я точно знаю…
А тогда я молча опустился на стул рядом с ней, в глазах потемнело. И тишина длилась, наверное, минут десять. Слышно было лишь, как часы на стенке тикают, спешат, а куда? Для него всё уже кончилось. Остановилось. Всё безумие, теперь иная жизнь, вечная.
Это мы здесь продолжаем биться о стекло мотыльками, а он уже вылетел. И мне все мои нынешние проблемы вдруг показались такими мелкими, ничтожными, не стоящими этого внезапно открывшегося страшного величия смерти. Только что я бился за Дашу на рынке, а теперь Рамзан выскочил у меня из головы. Словно мгновенно стерся. Да и она тоже. И Павел. И остальные. Осталась лишь сестра, и тут она начала вдруг повторять:
— Его удавили…
— Что ты такое говоришь? — спросил я, очнувшись. Она едва взглянула на меня и продолжила свою «песню»:
— Удавили, я знаю.
— Объясни толком! — мне пришлось как следует встряхнуть ее за плечи, потому что она сама выглядела невменяемой.
— Ночью, во сне, подушкой, — пояснила Женя. — Двое, санитар и нянечка. Он держал, она душила. Никто не видел, все спали. Их накачали лекарствами. Отца тоже. Он и не почувствовал даже, что дышать нечем. Две-три минуты — и всё. Легкая смерть, если вдуматься. Они там часто так поступают, ну, раз в месяц, когда больной смертельно надоедает. Один садится на ноги и держит за руки, вторая кладет подушку. Впрочем, он был привязан к койке.
— Да откуда тебе это известно? — закричат я. — Ты что, была там?
— Нет, — спокойно ответила сестра. — Но видела. Мне сон был, еще под утро. А когда из больницы позвонили, я всё и поняла, догадалась. Он тоже чувствовал, что умрет, вот и приходил.
— Фф-фу ты! — выдохнул я. — Теперь всё равно не узнаешь. Но не может такого быть, не верю.
Сказал так, а сам подумал, что вполне возможно. Он был совершенно беззащитен и полностью в их власти. Твори с такими больными что хочешь. Можно и удушить, за то что в коридоре пописал. Чтобы в следующий раз не возиться с тряпкой. И ударить можно, и подушку наготове держать. А я не спас. Я никого не могу спасти, вот и Дашу тоже. Никого. Потому что слаб. Нет, не в слабости дело, а в силе духа. У Павла-то он есть, а я… лишь пыжусь.
— Что у тебя с лицом? Опять подрался? — спросила сестра. — Как мальчишка, ей-Богу!
Я махнул рукой; не до того.
— Что же теперь делать будем? — Задал этот вопрос вслух. Сам я был в полной растерянности, надеялся только на сестру. Но она вновь стала говорить о том, что отца задушили. Видно, зациклилась на этой мысли. И вообще, судя по всему, находилась сейчас опять на грани нервного срыва. А ведь Юрий Петрович, доктор, предупреждал, что ей нужен абсолютный покой. А где его взять? Всё к одному навалилось. Так обычно и происходит: события стремительно разворачиваются, когда дело к концу идет. К какому концу? Что-то у меня в голове тоже стало всё путаться.
Но я чувствовал, что смерть отца — предвестник еще какой-то трагедии, ждать не долго осталось. К нам, Нефёдовым, она вновь постучится.
— Погоди, — остановил я сестру. — Сейчас нужно думать о том, как похоронить отца.
— Давай решать, — согласилась Женя. — Место на Пятницком кладбище у нас есть, кремировать, как маму, думаю, не будем.
— Нет, не по-христиански, — кивнул я.
Сестра вдруг стала очень рассудительной, а только что порывалась чуть ли не прокурору звонить, чтобы рассказать про свой сон-видение. Но ее спокойствие мне не нравилось, обманчивость ощущалась.
— Сейчас уже поздно, завтра нужно ехать в больничный морг, — продолжила сестра. — Позаботиться об обмывании. Всякие документы оформлять, договариваться с похоронным агентством. На всё это дня два-три уйдет. И об отпевании в церкви не забыть. Потом поминки. Кого пригласить — решим. Со временем, думаю, заказать памятник. Поговорю с Меркуловым, может быть, не откажется. Друг, все-таки. Единственный, на кого я рассчитываю.
— Попрошу Заболотного, чтобы помог с хлопотами, — сказал я. — В практических делах я полный нуль.
— Хорошо, он все же папе родственник, — согласилась сестра и о чем-то надолго задумалась, будто выключившись из нашего разговора. Даже глаза застыли.
Я вышел в коридор и, чтобы не терять времени, стал звонить Заболотному. Трубку снял Сеня.
— Штаб-квартира Императорского дома, княгини Марьи Гавриловны, — выспренно сказал он. — Секретарь Арсений Щеглов слушает.
— Где Миша? — выругавшись про себя, спросил я.
— Отсутствуют, — последовал короткий ответ, хотя он меня прекрасно узнал. Выпендривался или чудачил просто.
— А ты что делаешь? — зачем-то поинтересовался я. В толк не мог взять: что он за паренек такой, зачем нужен Заболотному?
— В картишки дуемся с ее Величеством, в дурачка-с! — отозвался Сеня. — Крести козыри у нас, бубни были в прошлый раз.
Я повесил трубку, больше ни о чем не спрашивая. Москва — город сумасшедших. Лучше бы Сеня в своих Лысых Горах оставался. Хотя и там психов хватает, по словам Павла.
— Ты кому звонил? — подозрительно спросила сестра, когда я вернулся.
— Мишане.
— Только Павлу и Борису не сообщай. Не хочу, чтобы они присутствовали на похоронах.
— Заболотный все равно проболтается. А почему не хочешь?
Вместо ответа Женя сказала:
— Кстати, на похороны денег потребуется, а у меня сейчас нет.
— Вот! — я выложил из кармана на стол пачку банкнот.
Сестра пересчитала и механически положила в сумочку. Даже не поинтересовалась — откуда у меня столько? Всё сейчас делала автоматически: налила себе чай, стала помешивать ложечкой. Потом вдруг произнесла:
— Спрашиваешь «почему»? Теперь, пожалуй, отвечу. Отца-то уже нет. Прежде не говорила, не хотела, чтобы ты знал. Помнишь, позавчера, кажется, я тебе рассказывала про маму?
— Да, помню, — я весь напрягся, потому что почувствовал, что сейчас она скажет нечто важное.
— Ей было тридцать четыре года, когда она покончила с собой, — продолжила сестра, всё помешивая в чашке чай, хотя сахар уже давно растворился. — Мне — тринадцать, тебе — пять, а отец на двадцать лет старше ее. И она полюбила другого человека. Он был значительно моложе ее, почти на десять лет. Может быть, и он любил ее, даже наверняка, ведь она была очень красивой. Они встречались тайком, я, разумеется, никогда не видела его. По крайней мере, до определенного возраста.
Я слушал сестру, затаив дыхание; ложечка билась в чашке, как стремящаяся из клетки птичка; а в моей груди гулко стучало сердце. Я уже начинал кое о чем догадываться.
— Знал ли отец? — размеренно спросила сестра. — Думаю, да. Доискался ли до любовника? И это не исключено. Но тот человек от мамы ушел. А она не пережила разлуки, открыла балконную дверь и… Что было дальше? Прошло шесть лет, Я уже была подающей надежды студенткой художественного училища и на одном из вечеров у Меркулова меня знакомят с импозантным мужчиной.
— Это был Борис Львович! — вскричал я, подавшись вперед.
— Да, он, — спокойно отозвалась сестра. — И поверь, он произвел на меня самое сильное и благоприятное впечатление. Но я даже не предполагала, что он — это «он», «тот», да и Борис не знал, что я — «я», «её дочь». Может быть, и не подошел бы ко мне, а бежал бы прочь, сломя голову. Потому что вину свою за смерть мамы не мог не чувствовать. Но так уж вот нас свела жизнь, судьба, рок или дьявольское сплетение, не знаю, как и назвать. И где такое может завязаться, в аду разве? Но ведь это произошло, это было? — она будто спрашивала не меня, а себя; я же, потрясенный ее словами, молчал.
— И самое главное, что мы тогда действительно любили друг друга, — продолжала Женя. Я выхватил эту ложечку и швырнул ее в раковину; сестра никак не среагировала на мой поступок: — Я лично влюбилась по уши. Молодая была, А он?..
— До сих пор любит, — пробормотал я.
— Через три месяца мы поженились. Борис, конечно, еще прежде узнал — кто я такая и чья дочь, но не отступился. Молчал, думал, что всё мраком покроется. И от отца я ничего не услышала, он просто отстранился от меня. Будто вычеркнул из своей жизни. Я и уехала к мужу на Кутузовский. И понять не могла, почему отец так ненавидит Бориса, слышать его имени не может. Только потом, спустя три года мне глаза открыли.
— Кто?
— Заболотный. Предал-таки своего благодетеля, Бореньку. Но мне и другие люда намекали, я просто не верила, что у него была связь с мамой. И как узнала, тотчас же подала на развод. Даже не переговорив с ним, не объяснившись. Видеть его не могла. Гнала прочь, как чуму. Надеялась, что он больше никогда не появится в моей жизни. В нашей жизни, Нефёдовых, — поправилась она.