Рассердился Иоанн, когда Адашев передал ему предложение польского короля.
— Ливонцы из века дань нам слали, а тут возомнили себя свободными, поразорили церкви Божий, надругались над образами и нам в наших данях не исправились, за такие дела и примут от нас наказание, — сурово ответил Иоанн Адашеву. — Скажи послу, чтоб не совался он не в свое дело! Коли сумеют ливонцы перед Богом исправиться и своим челобитьем умолить наш гнев, тогда мы их пожалуем.
Спокойно выслушал посол ответ Иоанна.
— Ну, если так говорит ваш царь, то пусть ни мира, ни союза с Литвою он не ждет!
После отъезда посла в Москву пришла весть, что король Сигизмунд-Август заключил в Вильне договор: король обязался защищать Орденские владения от Москвы, за это архиепископ и магистр Ливонского ордена отдали ему под залог девять волостей, с условием, что если они захотят их после выкупить, то должны заплатить семьсот тысяч польских гульденов. Сигизмунд-Август обязался прежде всего отправить посла в Москву с требованием, чтобы царь не вступал в Ливонию, потому что она отдалась под покровительство королевское.
Посол его вновь прибыл в Москву с требованием, чтобы Иоанн отозвал свои войска из Ливонии.
Иоанн с достоинством ответил через посла королю польскому:
— Тебе хорошо известно, что Ливонская земля от предков наших по сие время не принадлежала никакому другому государству, кроме нашего, платила нам дань, а от римского государства избирала себе духовных мужей и магистров для своего закона по утвержденным грамотам наших прародителей. А если магистр и вся Ливонская земля, вопреки крестному целованию и утвержденным грамотам, к тебе приезжали и церкви наши русские разорили, то за эти их неправды огонь, меч и расхищение на них не перестанут, пока они не обратятся и не исправятся.
Дело грозило окончиться новою войною, но упрямство Иоанна побороть было невозможно.
Задумался Адашев: исхода никакого не было, а воевать одновременно с Ливониею и с Литвою было тяжело.
— Мне чуется, что и хан крымский прознал про нашу беду, пожалуй, и Казань от нас не оттягал бы, — сказал Адашев Сильвестру, — что посоветуешь ты, отче, как тут быть?
Прежнего Сильвестра теперь не было: исчезла уверенность, с которою он говорил с государем, да и не доверял ему теперь Иоанн.
Царский духовник сильно упал духом, нравственно одряхлел: он видел, что завистники его и Адашева преуспевали у Иоанна, нашептывали ему недоброе про них обоих…
— Для блага Руси попытаюсь я еще раз, Алеша, вразумить царя, — задумчиво сказал священник. — Коли пошлет Господь, так внемлет он нашему совету…
— А если нет?
Сильвестр глубоко вздохнул.
— Тогда да будет воля Божия, пути Его неисповедимы!
XL
Сурово встретил Иоанн вошедшего к нему Сильвестра: он, видимо, предчувствовал, зачем явился последний.
— По какому делу пожаловал ты ко мне, отче? — с легкой усмешкой спросил царь священника.
Сильвестр выдержал настойчивый взгляд своего духовного сына молча.
— Что ж ты молчишь? Сказывай, зачем пришел? — нетерпеливо повторил Иоанн.
— Просителем за сирую вдовицу, — тихо ответил Сильвестр, — правды и милости искать.
Складки на лбу царя разгладились.
— Какую? Зовут ее как? Изобидели ее мои люди али из бояр который польстился на ее достатки?
— Не один, а многие, по твоему приказу и решенью, государь!
— Толковей сказывай, я что-то не пойму, опрежде имя!
— Ливония ей имя, государь! Страждет она, бедная, от войск твоих…
Иоанн снова насупился, в глазах его блеснули недобрые огоньки: в нем просыпался прежний жестокий властитель.
— Вдовица сирая! — искривив губы, но не повышая голоса, возразил царь. — Хороша ее беспомощность! Побили ливонцы на шведском море гостей наших новгородских, твоих же земляков, а ты за разбойников этих стоишь горой! Когда б не выборгский герцог Иван, ему спасибо от меня я посылаю, так без отместки и ушли б они: он в оковы их заковал да в башню засадил! Вот каковы твои сирые люди, злом колыванцы к нам, русским, дышат!
Довольный, что ему удалось укорить своего духовника, Иоанн с той же усмешкой окинул глазами высокую фигуру стоявшего перед ним священника.
— Вина их вся лишь в том, что защищают они свою страну…
— И бьют гостей торговых! Грабят их товары и ладьи! — вскипел Иоанн. — Разбоем это я зову, а не защитой!
— Они лишь мстят за разоренья, которые чинят у них в стране твои полки, государь, не памятуя, что не с басурманами воюют, а с христианским людом.
— Лютеры они зловредные, — прошипел Иоанн, — Замолчи, поп!
Сильвестр точно сразу преобразился: его осенило какое-то вдохновенье.
— Молю тебя, государь, внемли моим прошениям, верни полки из Колыванской земли, мне сердце говорит, что горе немалое ждет тебя, коль это не исполнишь!
Иоанн вздрогнул при слове горе.
— Старик! Попомни, что не юноша безвольный я теперь, которого ты раньше пугал! Я государь, властитель всей Руси! Пусть замолчит продерзостный твой язык!
Но приказание царя не остановило смелого, уверенного в правоте своих слов Сильвестра.
— Опомнись, государь, кара Господня близка, меч Его гнева над тобою занесен! Ты сына-царевича, наследника уже потерял, смотри, чтобы потерю еще дороже и ближе сердцу твоему не послал бы тебе Творец Небесный! Еще есть время, опомнись, государь.
Царь, вне себя от гнева, поднялся и с силой ударил посохом об пол.
— Замолчишь ли ты! Велю тебя расстричь и в дальнюю обитель на Белом море сослать! — закричал Иоанн.
— Твоя воля, государь, я сам хотел просить… отпусти меня в обитель, иноческий сан давно стал мил моей душе…
Изумленный подобной просьбой, царь сразу переменился: ему стало ясно, что Сильвестр не ищет снова получить над ним влияния.
— С чего это задумал, отче? — дрогнувшим немного голосом спросил царь.
— С той поры, как призвал Господь к себе подругу мою, верную жену Пелагею, я в мыслях решил постричься… Тяжело нам, людям, терять любимых, близких нам существ! Как тяжела и грустна потеря супруги… вспомяни, государь, мои слова!
Иоанн ничего не ответил священнику, отвернулся от него и рукою отпустил его.
Непонятная тоска овладела молодым царем, предчувствие надвигающегося на него горя томило Иоанна, сердце против воли сжималось…
XLI
Враждебные царскому духовнику Захарьины были рады желанию Сильвестра удалиться в монастырь.
— Скорбит его душа о многих соделанных им неправдах против тебя, государь, и о вреде, что он нанес Руси, — нашептывал царю Захарьин, — великие грехи покою ему не дают, отпусти его, государь, с миром в обитель!
Но, несмотря на ухищрения враждебных Сильвестру бояр, Иоанн не сразу отпустил его: он точно боялся, что, расставшись с советником, так мудро помогавшим ему в течение многих лет управлять государством, он попадет под влияние дядей царицы, Захарьиных, и близких к ним бояр.
Только после вторичной просьбы своего духовника Иоанн скрепя сердце согласился отпустить его в монастырь.
Сильвестр благословил Анфима, уже женатого на дочери Якова Топоркова, и отправился в Кириллов монастырь на Белоозеро, где он постригся под именем Спиридона.
Несколько времени спустя скончалась молодая царица Анастасия. Недомогала она уже давно и медленно таяла.
Смерть ее произвела на Иоанна удручающее действие. Он невольно вспомнил о пророческих словах своего духовника и сказал Михаилу Захарьину, ставшему за последнее время близким к государю лицом:
— Улетела моя голубка чистая, Настенька милая! Какой злой человек позавидовал нашему с ней счастью, чует мое сердце, что позлобствовал тут поп Сильвестр…
— Да, нелюба была ему покойная царица, — поддакнул Захарьин.
— Ты знаешь, дядя, он и смерть ее мне напророчил.
На лице Захарьина показался притворный испуг.
— Да неужто, государь? Чует мое сердце, что извели племянницу.
Иоанн сосредоточенно слушал.
— Извели, ты полагаешь, дядя? Злого зелья дали?
Новый любимец царский не решился ответить, но только молча кивнул головой.
— Сыскать, коль так, сейчас же, не медля ни минуты, — грозно крикнул Иоанн, — и коль взаправду окажется, что извели мою голубку, придумаю я им такую казнь, что на Москве не слышали досель.
Начался строгий сыск.
Клеветники показали, что в смерти царицы виновны Сильвестр и Адашев.
— Никто, как они, — повторяли подкупленные партией Захарьиных люди, — ведь им одним нужна была смерть матушки царицы: раскрывала она царю все их хитрости и подвохи.
Адашев и Сильвестр, когда им объявили, в чем их обвиняют, просили, чтобы им дана была очная ставка с клеветниками.
Адашев написал письмо государю через владыку Макария.
"Не отрицаемся и смерти, если будем обличены, да будет суд явственный перед тобою и всею думою твоею…"
Задумался государь: просьба Адашева его поколебала, он хотел ее исполнить, тем более что Сильвестр из монастыря просил о том же.
— Негоже, государь, допускать их перед твоими очами: очаруют они тебя и детей твоих, народ и войско любит их больше, чем тебя, опять ты будешь под их властью, в их узде ходить, а теперь, когда ты отогнал их от себя, — льстиво проговорил Захарьин, — ты пришел в свой разум, отворил себе очи, смотришь свободно на свое царство и сам едино управляешь им.
Эти льстивые слова снова повернули внутренний мир Иоанна, и он отказал Сильвестру и Адашеву в их просьбе.
XLII
Для суда над обвиненными царь велел собрать собор из бояр и духовенства, одним из главных членов этого собора был игумен Вассиан и монах Михаил Сукин.
Митрополит Макарий скромно держался в стороне от других.
Несправедливые обвинения посыпались на отсутствующих Сильвестра и Адашева.
Возмутился владыка:
— Да разве можно судить людей и не дозволять им сказать ни слова в свое оправдание? Надо привести обвиненных сюда и выслушать, что они будут отвечать на обвинение.