— Что ты наделал! — сказал Славик, когда они отошли.
— А чего я наделал? — Пот лил с Коськи градом. — Я хоть два раза выиграл… А ты все просадил…
— Я не хотел…
— Не хотел? А кто говорил: Козырь здесь — aйда сыграем. Я или ты?
— Так ты же сам проигрался!
— Потому что один играл! Вдвоем бы ставили — кто-нибудь бы и выиграл. Я-то выигрывал. Мне фарт шел. А ты струсил.
— Нет, не струсил. Я тоже, к твоему сведению, выиграл. Я, если ты хочешь знать, в тот раз твердо знал, что выиграю. Я номер заметил, который выигрывает.
— Так чего же ты копейку ставил? Поставил бы двугривенный, взял бы рубль. Чудило! Знает, что выиграет, а ставит копейку. Все Таракану скажу.
— Какой ты смешной. Костя. Деньги же у тебя. Как же я могу поставить двугривенный, когда ты дал копеечку?
— А ты просил?
— Чего просить. Ты все равно бы не дал.
— Я бы? Не дал? Вон ты какой ловкий! Да хоть сейчас бери! Хочешь ставить?
— Я не про то…
— Нет, ты скажи, хочешь ставить? Ты не виляй. Ты скажи — хочешь ставить или нет?
— Хочу, — проговорил сбитый с толку Славик.
— Ну и ставь. Вот тебе все деньги. И копеечки и пятаки. И прощайте, ласковые взоры.
Коська пересыпал ему в руки липкие монеты и облегченно вздохнул.
Славик бросил копеечку на тройку и выиграл. Сперва он подумал, что случилась ошибка, но хозяин без спора вручил ему пять копеек.
Он поставил еще копейку и снова выиграл. Ладони его взмокли.
— Надо на тройку ставить, — зашептал он, хрустя башмачками по семечным оплевкам. — Тройки самая верная цифра. Ты тоже на тройке выигрывал… Ты, может, забыл, а я помню… Подожди, Костя. Ты подожди… Сейчас поставлю гривенник… И двадцать поставлю…
— Гляди, — сказал Костя. — Сам будешь отвечать.
— Конечно, сам. А кто — ты, что ли.
— Сам будешь отвечать. А я ничего не знаю.
— Сейчас, сейчас… Подожди, Костя… Главное, Костя, не торопись.
Славик приготовил гривенник и два пятака, но решил переждать. Прошло пять конов, а его заветная тройка ни разу не выпадала. Понятно. Раз Славик не ставит, значит она и не выпадает. Очень просто. Тройка его дожидается. Стоит положить на зеленый квадратик гривенник и два пятака — инвалид отсчитает рубль, и Таракан поймет, что Славик хоть и «клин-башка», а не хуже других.
Вертушка закрутилась.
Все вокруг стало казаться Славику далеким-далеким, как будто он сидел на небе и видел глубоко внизу разграфленный на клетки стол, Коську, себя самого и Козыря.
Он хотел посоветовать своему двойнику быть осторожней. Но вертушка замедляла ход. И когда ей оставалось оборота два-три, не больше, когда ясно обозначились разноцветные дольки, Славик почуял, что гусиное перышко сейчас покажет на тройку. Послышался голос «Ставок больше нет!», и в этот миг Славик бросил на кон гривенник и два пятака.
Вертушка равнодушно остановилась. Вышла четверка.
Волосатая рука смахнула деньги, как мусор.
Славик беспомощно оглянулся.
— Ничего не знаю, — сказал Коська сурово.
Славик стоял белый как мел.
— Отдай! — услышал он вдруг свой противно скрипучий голос.
— Чего отдай? — удивился инвалид. — А ну, топай отсюда! Тоже мне банкир с капиталом.
— Отдай! Отдай сейчас же! — Славика трясло. — Я тебе что говорю! Ты сказал — ставок нет, а я кинул!
Инвалид лизнул большой палец и поднес к самому носу Славика крупнокалиберный шиш.
— Отдай! — кричал Славик. — Я маме скажу!
Собралась толпа. Смеялись.
— Это не мои деньги. Это мамины!
— Пущай она и приходит. За двугривенный сговоримся.
Славик отошел, попытался сосчитать оставшиеся копейки, но не смог — тряслись руки. Пришлось считать Коське. От всей выручки осталось десять копеек, две полкопейки да царский двугривенный.
— Как же так? — проговорил Славик, постепенно приходя в себя. — Ведь попугай нагадал счастье…
— Попугай тоже научился мухлевать не хуже людей, — мрачно сказал Коська. — Ох и накостыляет тебе Таракан!
Они почему-то пошли не домой, а к каруселям, и Славик, словно в тумане, смотрел, как веселый Петрушка, неловко обняв дубинку, лупил буржуя. Потом они бесцельно шатались по базару и несколько раз принимались считать оставшиеся монетки. Но ни разу больше одиннадцати копеек не получалось.
Являться к Таракану с такой жалкой выручкой было немыслимо. Поэтому ребята купили шоколадного мороженого. И Славик, несмотря на все треволнения, заметил, что на обеих вафлях вытиснено красивое имя «Таня».
Расплатившись за мороженое, Коська увидел в толпе рыжую Митину голову. Где-то недалеко был и Таракан.
Коська испугался и запихал всю порцию в рот вместе с вафлями.
Таракан заметил их издали, повернул к ним. Проходящие мимо люди то закрывали, то открывали его.
— Ну, молодцы, — спросил Таракан весело, — сколько?
Славик оцепенел. Коська заглатывал мороженое.
— Небось не больше нашего, — похвастался Митя.
Коська сделал дурацкое лицо и объявил:
— Мы шестьдесят девять копеек выручили.
— И то клево! — проговорил Таракан благодушно. — А у нас рубль и еще шесть копеек. Значит, всего сколько?
— Рубль семьдесят, — сказал Митя.
— Рубль семьдесят. Да тот рубль. Два семьдесят.
— За два семьдесят Самсон Зорьку отдаст, — сказал Коська.
— Он за два отдаст. Ну давай, — Таракан протянул руку.
— Чего давай, — спросил Коська.
— Глухой, что ли? Деньги давай. Шестьдесят девять копеек.
— А у меня нету.
— Чего нету?
— Шестьдесят девять копеек.
— А где они? У тебя, Огурец?
— А у него тоже нет. Он их просадил. На фортунке.
Таракан нахмурился.
— Кончай придуривать. У кого выручка?
— Я хотел… Я хотел… — начал Славик. — Я башмачки продам…
Таракан уставился на него ледяным взглядом.
— Он хотел царский двугривенный оправдать, — объяснил Коська, отступая за Митину спину.
— Какой царский?
— Ему заместо нашего царский двугривенный дали.
Полную минуту, наверное, смотрел Таракан на Славика.
— Ну, чего с тобой делать? — спросил он наконец.
Славик подошел к нему вплотную. Он попытался что-то сказать, но не мог. Горло его свела судорога.
— Так вот, господин хороший, — процедил Таракан сквозь зубы. — Чтобы к завтрему деньги были. Рой землю носом, а шестьдесят девять копеек представь. Не представишь — плохо будет. Пошли.
Ребята отправились домой в торжественном молчании.
Славик плелся один, далеко сзади. Лицо его фарфорово белело в пыльном тумане, и мороженое ползло по пальцам и капало на землю.
14
Чем глубже познается мир, тем трудней выбрать наилучшее решение житейского обстоятельства. Отягченный наукой опыт предлагает множество заманчивых, взаимоисключающих возможностей. Славик не имел опыта и проучился в школе только три года. Из положения, в котором он очутился, для него существовал единственный выход: украсть деньги у мамы.
Выполнить это предприятие было несложно, — после пикника мама чувствовала себя плохо и целый день дремала в кабинете на папином диване.
Славик заглянул в кабинет.
Ридикюль, из которого нужно было вынуть шестьдесят девять копеек, висел на спинке стула.
На стуле лежали аптечные коробочки с облатками.
Славик на цыпочках подошел к ридикюлю и спросил шепотом:
— Мама, ты спишь?.
— Нет, милый, — она открыла глаза и подняла обмотанную полотенцем голову. — Чего тебе?
— Ничего.
Славик сел за письменный стол и стал ждать. Когда мама болела, она всегда в конце концов засыпала.
Прошло минут десять. Мама спросила:
— Чего ты на меня вылупился?
— Ничего, — сказал Славик благонамеренным то ном. — Ты спи.
— Пошел бы подышал воздухом.
— Хорошо. Я пойду, а ты спи.
Прошло еще минут пять. В столовой громко стукнула дверь. Славик догадался — вошел Митя. Митя всегда распахивал дверь настежь, будто вел за собой верблюда.
Славик вышел в столовую. Его сосед был вымыт, причесан. На ногах у него были сандалии, а на шее висел глаженый, еще теплый пионерский галстук.
— Дома есть кто? — спросил он таинственно.
— Мама больная. Нюра на кухне.
— Выйди в коридор.
Славик вышел.
— Слушай: бумагу, которая осталась от подвала, листочки с печатями, бланки, в общем, всю мелочь, которую не купят, я спрятал в ванной. Запихал в колонку. В топку. Понятно? Нюра уйдет — подожги. А то найдут. Засыплемся.
— Ну и пускай находят. Подумаешь, бумажки!
— Какой ты все-таки блажной! — мягко попрекнул его Митя. — Ты понимаешь, что сотворил?
— Нет. А что?
— Ты сотворил ограбление со взломом. За такие дела засуживают.
— Но ведь не я один… — У Славика пересохло в горле. — И Таракан тоже.
— Таракан в подвал не лазил. Лазил ты, и больше никто… Подгадай, когда никого дома не будет, открой конфорку и подожги. Бумагу сожги, золу выгреби.
— А ты?
— Мне некогда. Я на сбор.
— На сбор?! — воскликнул Славик. — И я с тобой! Мне одиннадцать лет! Меня вожатая обещала в пионеры взять.
Митя поглядел на него с сожалением.
— А ты ей сказал, кто твой отец?
— Она не спрашивала.
— Ну вот и сиди дома. Тебя не примут.
— Почему?
— У пионера должно быть пролетарское происхождение. А у тебя отец кто? Спец у тебя отец. Инженер… У инженера пролетарского происхождения нету.
— Нет, есть, — сказал Славик упавшим голосом.
— Нету. Чего я, не знаю, что ли? Ну, пока. Бумагу сожги, золу выгреби.
Вид поникшего Славика тронул Митю. Подумав немного, он обещал помалкивать, что отец Славика инженер и что сам Славик совершил ограбление со взломом.
Славик благодарно пожал его руку, и оба приятеля отправились на пионерский сбор.
Когда они подошли к клубу, в ребячьем шуме, доносившемся из окон, Славик явственно различил хрипловатый голос вожатой. Ладони его взмокли. Он заторопился, но Митя потащил его не в зал, а в закуток, под лестницу. Там, в черном чуланчике, среди ведер, метелок и лопат, сидели на корточках пять пионеров. Они осторожно передавали друг другу папиросу и затягивались. Митя тоже устроился на корточках и стал ждать очереди. Во время курения царило молчание. Только лопоухий мальчик по имени Семка сказал: «А я могу пускать дым из одной ноздри», — и действительно выпустил. Митя сделал затяжку, протянул папироску Славику.