— Да вот ты так говоришь, Фёдор Леонтьевич, а друг твой, твой благодетель, говорит совсем другое...
— Какой благодетель?
— Да князь Василий Васильевич, он сказал царю, что без приказания правительницы ты бы никогда не отважился на такое дело.
— Я знаю, что... эта лисица ненавидит царевну; но чтоб она была способна выдать её, — это уже слишком низко, это невозможно!
— Эх, брат Фёдор Леонтьевич, — плохо знаешь ты после этого людей, сам говоришь лисица, а не способна, говоришь; да на что лисица не способна?.. Что это ты всё один пьёшь? Поднеси и мне стаканчик.
— Извини, князь, за бесчинное обращение, — сказал Щегловитов, подавая своему собеседнику стакан вишнёвки, — может быть, завтра опять голодать придётся, так я запасаюсь.
— Завтра голодать не придётся тебе, Фёдор Леонтьевич, а видишь ли, я говорю тебе не как начальник Судного приказа, а как старый приятель, скажи всю правду царю Петру, и он пощадит тебя, твоя голова не нужна ему.
— И мне не нужна голова моя, кабы мне её отрубили третьего дня, поверь, для меня лучше бы было... мне только и житья, что теперь, пока пью наливку, жизнь мою они отравили, совсем разбили. Если я жив останусь, осрамлюсь перед ней. Я сказал ей: иду на плаху, как же мне вернуться живым!.. Однако ж я говорю что-то не то... Читай остальные ответы, князь Михаил Никитич.
Дойдя до последнего лаконичного ответа: «Никакого», князь Львов опять обратился к Щегловитову:
— Вот и этому трудно поверить, Фёдор Леонтьевич: как ни старается князь Василий Васильевич впутывать других, чтоб выпутаться самому, а что-то невероятно, чтоб он не знал о вашем заговоре. Что ж он за первый министр, если у него под носом могут твориться такие дела и он ничего не знает о них?.. Ты скажешь, он был болен... Нет, брат, он ловок, он и захворать кстати умеет. Недаром он отстаивает тебя и выдаёт царевну, значит, надеется на твою благодарность, надеется, что и ты не выдашь его... Оно так и вышло...
— Отстаивает меня и губит царевну? И ты называешь его моим благодетелем!.. Если б только было у меня малейшее сомнение... если б только я мог думать, что он знал о нашем предприятии и прикидывался... то я бы доказал этому благодетелю!..
— Малейшее сомнение! — прервал князь Львов. — Если б ты мог думать!.. Да разве ты не слыхал, как он поощрял царевну короноваться, как он предлагал ей разделить с ней престол? Об этом вся Москва говорит.
— Это... я действительно слышал, — слышал своими ушами... но царевна не соглашалась...
— Так и можешь написать: царевна не соглашалась, а он, мол, предлагал... Тогда царевна спасена; тогда царевна уже не будет думать, что ты заодно со своим покровителем погубил её... впрочем, делай как знаешь: ответы твои, пожалуй, и так хороши, только подпиши их.
— Да как же переменить последний ответ, если он тебе не нравится, князь? Поправок делать не велено.
— Во-первых, я не сказал, что он мне не нравится, Фёдор Леонтьевич; а во-вторых, тут и без поправок обошлось бы дело: только приписать бы несколько строчек... жаль, что так поздно, мне спать пора, завтра рано вставать, а то я бы помог тебе, пожалуй...
— Пожалуйста, помоги, князь, напиши начерно, а я перепишу...
— Да нет же, Фёдор Леонтьевич, я говорю тебе, ответы и так хороши: что за беда, что царь Пётр Алексеевич поссорится с царевной? Брат и сестра: нынче поссорятся, завтра помирятся.
— Об одном прошу тебя, князь, не зови его моим благодетелем... ну вот, пожалуй, вот тебе бумага и перо: пиши ответ, князь...
— Ну, Фёдор Леонтьевич, для тебя только!.. Как бы устроить, чтоб это никакого не помешало нам...
Князь Львов взял чистый лист бумаги, подумал немножко и написал:
«Никакого доказательства участия князей Голицыных в последних смутах я представить не могу, но я знаю, что хотя первый министр как будто и затруднялся, куда девать царей Иоанна и Петра Алексеевичей, однако ж честолюбивые замыслы его известны всем, и неоднократные предложения, делаемые им царевне Софье Алексеевне о вступлении с ним в законный брак и о захвате царского венца, достоверно доказывают, что если б заговор против царя Петра Алексеевича удался, то Голицыны первые пожали бы плоды предпринятого стрельцами государственного переворота, хотя, — повторяю, — они явно в нём и не участвовали. К сим ответам, по всей справедливости данным, руку приложил такой-то. Вот и всё...»
— Что ж ты не написал, князь, — спросил Щегловитов, — что царевна отказывалась от предложений первого министра и что она ничего о нашем заговоре не знала?
Князь Львов прибавил:
— Царевна же на все мятежные предложения первого министра отвечала положительным отказом и строгим запрещением повторять их... Так ли?
— Так, но ещё я не понимаю, князь, — сказал Щегловитов, — зачем ты написал: «Неоднократные предложения». Я всего слышал один раз... и то...
— Это так: канцелярская форма, для округления речи... да и то подумай: если ты раз слышал, то, вероятно, двадцать раз не слыхал: такие предложения при людях не делаются.
— Однако ж...
— Мне домой пора, Фёдор Леонтьевич, спать хочется, а ты со своим однако ж... Не хочешь, не приписывай этого; мне-то из чего хлопотать?.. И так сойдут твои ответы; только подпиши их скорее. А мне урок: впредь не вмешивайся в чужие дела и не трудись по-пустому! — И, разорвав свой труд на четыре куска, князь Львов бросил их на пол.
— Вот уже ты и рассердился, князь, — сказал Щегловитов, собрав разлетевшиеся по комнате куски и прилаживая их один к другому, — хорошо ещё, что они так счастливо разорвались: прочесть всё можно... — Щегловитов, покачиваясь, возвратился на своё место. — Ты не думай, князь, — сказал он, — что я... того... и что я не в состоянии понять твоё одолжение... нет, я только хотел сказать... ну, опять сердишься!., не буду, говорят, спасибо тебе, сейчас же всё перепишу, слово в слово перепишу... рука что-то трясётся у меня: плохо пишется...
— Ну вот, так ли я написал? — спросил Щегловитов, подписав свои ответы и передавая их князю Львову.
— Пожалуй, хоть так, — равнодушно отвечал князь Львов, — мне теперь, правду сказать, не до твоих ответов: смерть спать хочется... Завтра, если буду у царя, доложу ему о твоём чистосердечном признании, и он, верно, смягчит твою участь... Покуда посиди здесь: пытка твоя, разумеется, кончена, кушай на здоровье всё, что пожелаешь.
— Теперь не хочется, а вот завтра, если позволишь...
— Сколько угодно, — отвечал князь Львов, — да ты при случае и без позволения обходиться умеешь, — прибавил он, смеясь. — Прощай же, Фёдор Леонтьевич, мочи нет спать хочется!..
Как ни хотелось спать князю Львову, он, однако ж, в тот же вечер отправился к царю Петру и передал ему ответы Щегловитова. В последнем ответе поразило Петра то же, что поразило и самого Щегловитова: слово неоднократные. Пётр знал, что если доктор Гульст и многие домочадцы царевны могли быть свидетелями честолюбивого бреда князя Василия Васильевича, то Щегловитов и подавно мог слышать его; но отчего ж неоднократные предложения? И это написал человек обязанный, преданный первому министру, человек, не боящийся казни, человек, которого князь Голицын отстаивал против Петра и из-за которого сам попал в немилость... Пётр тут же послал в Медведково гонца с приказанием князю Василию Васильевичу и сыновьям его явиться к следующему утру в лавру.
Князь Львов, оставаясь с царём до поздней ночи, рассказал ему подробности пытки Щегловитова с маленькими, впрочем, от истины уклонениями: так, умолчав о разбитой решётке, о участии своём в написании последнего ответа Щегловитова, о столь искусно разожжённой ненависти его к князю Василию Васильевичу Голицыну, о большом количестве выпитой вишнёвки и о разных бесполезных, по мнению князя Львова, мелочах, он вкратце рассказал царю, что когда он пришёл в тюрьму, то Щегловитов, ещё не очень голодный после двухдневной диеты, попросил, однако ж, поужинать, обещая после ужина показать всю истину; что и до ужина, и после Щегловитов говорил одно и то же, то есть улики против заговорщиков так явны, так неоспоримы, что он считал бы бесполезным опровергать их, если б даже и имел какую-нибудь выгоду показать неправду. Считая своих сообщников далеко не так виновными, как самого себя, он смеет надеяться, что царь их помилует, что для себя он пощады не просит и не желает и что уж из этого можно заключить, что показания его не вынуждены ни пыткой, ни надеждой на помилование, а написаны добровольно и по чистой совести.
На другой день князь Василий Васильевич Голицын, поспешивший с сыновьями на зов царя Петра, был у подъезда царских покоев остановлен дежурным офицером, и на том же самом крыльце, до которого три дня тому назад царедворцы так подобострастно, так раболепно провожали князя Василия Васильевича, и в присутствии тех же царедворцев прочтён указ, которым он со всем своим семейством ссылается на поселение в Каргополь Олонецкой губернии. Причины этого неожиданного наказания подведены были: два неудачных похода в Крым, отступление, с большим для казны убытком, от Перекопа, незаконные доклады царевне помимо великих государей, печатание её имени в титлах и изображение лика её на государственных монетах.
Как ни несправедлив был приговор этот уже и тем, что за ошибки, сделанные главнокомандующим, наказывались его сыновья; как ни несправедливо вообще наказывать военачальника, не уличённого в измене, за неудачи, претерпенные им в походах и сражениях, однако ж врагам его это наказание показалось строгим; они видели, что князю Василию Васильевичу слишком легко оправдаться от таких неосновательных обвинений, и предприняли всё возможное, чтобы убедить царя Петра дать ход показаниям Щегловитова.
Не стоит описывать все сети, так ловко расставленные царедворцами, достаточно сказать, что сам Пётр не остерёгся их. Поколебленный наветами, исходящими из разных источников и от лиц, по-видимому враждующих между собой, Пётр назначил над Голицыными строжайшее сл