княгинюшке за излечение Ваньки и за другие благодеяния, как ни была сама привязана к Алёнушке, а на предложение уехать из Пинеги согласиться не могла.
— Куда я поеду старые свои кости хоронить, — говорила она, — у меня здесь и хозяйство и семья большая, да и муж не отпустит, и свекровь стара больно. Не на кого детей оставить. Легко ли, одна дочь невеста; другая — Аринушка — подрастает; Захарка тоже, почитай, жених: ему с Благовещения шестнадцатый год пойдёт, а остальные, — мал мала меньше, без меня совсем пропадут.
Прогуливаясь по опустевшим комнатам на руках у матери, Еленка с громким плачем звала Агафью и уехавших накануне дедушек и бабушку. Агафья в это время ходила проведать своих. Марфочка, как умела, утешала и развлекала свою дочку, но плач долго не прекращался. Увидев, наконец Агафью, девочка потянулась к ней, перешла с рук матери на её руки и тут же перестала плакать.
— Видишь ли, Агафья, что она без тебя жить не может, — сказала Марфочка. — Что мы с ней будем делать в дороге? И теперь, ты уйдёшь на какие-нибудь два часа, и то я с ней никак не слажу: того и гляди, горло надорвёт. Поезжай с нами, Агафьюшка. Право, тебе хорошо будет у нас; а я-то как буду покойна, зная, что Еленка у тебя на руках.
— Знаю, матушка княгинюшка, что мне-то хорошо будет. Посмотри, и в эти две недели как я отъелась и принарядилась, узнать нельзя, словно купчиха какая стала. Да коль свои детки есть, грешно и стыдно бросить их и за чужими ходить. Кабы пряма опасность какая, — я не говорю: я бы послужила тебе, моя красавица; а ты о дочке-то не сокрушайся, поплачет, да и утешится. Уж как все мои ревели, когда я их от груди отнимала! Всякий раз, бывало, на три дня к дьяконице перейдёшь и только и видишь детей своих что по ночам, а, слава Богу, ни один не захворал, не охрип даже... и с твоей ничего не будет.
Марфочка пожаловалась дедушке на неуступчивость Агафьи, и, к удивлению её, дедушка заступился за Агафью.
— Как же ты хочешь, Марфа, — сказал он, — чтоб, полюбив тебя и привязавшись, положим, к Еленке, Агафья оставила свой дом, свой приход и своих детей? Ей, разумеется, было бы у тебя и лучше и выгоднее, чем дома; но добрая мать думает не о том только, чтоб ей было хорошо, она заботится больше о детях, чем о себе. К чести нашей надо сказать, что наша Россия богата такими добрыми, простыми женщинами, готовыми приносить большие жертвы, не подозревая даже, что они приносят жертвы. Нам ставят в пример спартанок и римлянок. Это оттого, что у них были историки, а у нас их нет. А сколько у нас в России неведомых миру матерей гракхов[48], и наша Агафья при случае перещеголяет любую Корнелию; я две недели изучаю её: другая на её месте загордилась бы оказанной ею нам услугой; только бы и говорила что о воскресении Еленки; а эта никогда ни слова, как будто не поняла или не помнит моего обещания.
— Стыдно признаться, а грех утаить, — сказал отец Савватий, — а я подозревал, что она себе на уме и только прикидывается такой бескорыстной. На днях и говорю я ей: «Что ж, Агафья Петровна, говорю, князь обещал наградить тебя, а не награждает; ты бы напомнила ему, чай, твоё дело не богатое». — «Куда богатое, — отвечала она, — да язык-то у меня не повернётся говорить об этом не только с князем, а даже с княгинюшкой, с которой, говорит, я как своя... Чтоб я за Божию помощь платы себе просила!.. Мой дьячок говорит, что и по вашим книгам это не велено, да и без дьячка знаю, что не велено... А точно знаю, — продолжал отец Савватий, — что её дело далеко не богатое: со дня на день перебивается; дочь выдать хочет, — не с чем; сыновей обучить, — тоже нечем: кое-как азбуки и складам у отца выучились, а отец по праздникам на клиросе поёт, а по будням плотничает... Недаром Бог послал Агафье такое счастие, она стоит его, теперь поправится...
— Ты бы, Марфа, поговорила с ней, — сказал князь Василий Васильевич, — и расспросила бы её о женихе её дочери. Сыновей, коль она согласна расстаться с ними, мы поместим в учение в Москве и выведем их в люди... Поговори с ней обо всём этом, и перед отъездом мы просватаем её дочь; ты покуда займёшься приданым, за двенадцать дней много успеешь сделать, а что не поспеет, то вышлешь из Москвы после, к Красной Горке.
Марфочка тут же побежала наверх и застала Агафью играющей с Еленкой.
— Знаете, Агафья Петровна, — сказала она, — я на вас жаловалась дедушке, просила, чтоб он вам приказал ехать с нами...
— Что ж! Он, чай, сам сказал, нельзя...
— Ещё я жаловалась ему, — продолжала Марфочка, — на то, что вы, Агафья Петровна, со мной не откровенны, что вы не имеете ко мне никакого доверия и, значит, не любите меня.
— Что это ты, матушка княгинюшка, аль во сне видела! Перекрестись!..
Не стыдно ль тебе, Агафьюшка, имея дочь-невесту и жениха на примете, ни слова не сказать мне об этом, не пригласить меня, например, в свахи?
— Эх, красавица ты моя! Кабы ты знала, что поп Иван говорил мне, так не пеняла б, что я не повторяла этого.
— А что говорил поп Иван? Повтори хоть теперь...
— Да вот что: суди сама, а меня не кори; не с тем говорю, чтоб из этого что-нибудь вышло, хоть теперь и вижу, что дело к тому повернуло... Видишь ли, княгинюшка, Варваре моей с зимнего Николы восемнадцатый год пошёл; давно пора бы девку замуж: я ей и жениха приискала: купеческого приказчика Антона Хилова; а она и руками и ногами: не хорош, говорит, с бельмом... А тут, видишь ли, не в бельме дело, а врезалась она, Варька-то, в Андрюху, в сына отца Ивана. Правда, молодец из себя. Да женится ли попович на дьяческой дочери? Он бы, я знаю, не прочь: давно глазеет на Варьку-то, да поп Иван и слышать не хотел, тоже поповну для него подыскал... А вот недавно... Говорить ли дальше, княгинюшка? Больно зазорно...
— Говори, пожалуйста, говори, Агафья Петровна.
— Вот намедни, в тот день, как вы от причастия приехали и ты меня своих проведать отпущала... Вот и приходит ко мне поп Иван и так сладко, так сладко поёт: «Тебе, говорит, Агафья Петровна, Бог за твою добродетель такое счастие послал, что ты княжну-то вылечила... а у меня на твой товар и купец есть...» Варька-то моя так и вспыхнула, услыхав это, а я ей мигнула: «Не смей, говорю...» — «Только ты, говорит мне поп Иван, попроси кого-нибудь из князей в посажёные». А я ему: «Нет, говорю, батюшка, власть твоя, а я этого просить не смею...» — «Ну ничего, говорит, коль ты не смеешь, я сам попрошу, чай, тебе после такого проишествия не откажут». — «Нет, говорю, батюшка, и ты не проси: кабы ты мне это прежде, до проишествия сказал, ну так я точно, для счастия дочери, попросила бы княгинюшку в посажёные и подарок бы от неё приняла; не впервые, говорю, а теперь и подумать стыдно, даже для счастия дочки язык не повернётся, как только подумаю об этом, так вся и раскраснеюсь, и такая чепуха в голове сделается...
— Видишь ли, какая ты, Агафьюшка, а ещё говоришь, что любишь меня. Ну, Бог с тобой! Коль меня в свахи не хочешь, так я тебе свата нашла; авось ему отец Иван не откажет.
— Какого свата?
— Дедушку.
— Дедушку?.. Да полно, княгинюшка, уж лучше ты сама как-нибудь... я сквозь землю провалюсь, если только он узнает об этом.
— Ну так проваливайся сквозь землю: он всё знает и велел позвать тебя к себе. Пойдём-ка на расправу: там, кстати, и отец Савватий... Вот, дедушка, — продолжала Марфочка, войдя с Агафьей в кабинет, — веду вам вашу хвалёную Агафью Петровну. Вообразите, она хочет дочь свою насильно выдать за кривого приказчика, а дочь по уши влюблена в сына отца Ивана... Я весь роман знаю, напрашивалась в свахи, да Агафья Петровна и слышать не хочет, говорит, я почище найду, я самого князя Василия Васильевича попрошу...
— Что ты, княгинюшка? — прервала Агафья. — Не грех ли шутить даже...
Князь Василий Васильевич позвонил.
— Пошли к отцу Ивану, — сказал он вошедшему дворецкому, — и вели сейчас же попросить его ко мне... А ты, Агафья Петровна, поезжай покуда домой и привези сюда невесту. Хочу видеть товар лицом... Еленка спит?
— Почивает, батюшка князь, и князь Михаил Алексеевич над ней сидит, съездить успею... Как мне благодарить тебя и княгинюшку за ваши милости...
— После свадьбы поблагодаришь, коль, Бог даст, уладится, а теперь ступай скорее за невестой.
Через полчаса приехал отец Иван, и вскоре после него возвратилась и Агафья с дочерью.
— Поди сюда, моя красавица, — сказал князь Василий Васильевич Варваре, — не бойся... Вот отец Иван сватает тебя за своего сына Андрея, твоя мать согласна, коль и ты согласна, так по рукам.
Варвара неловко, застенчиво поклонилась в ноги.
— Спасибо, батюшка князь, — сказала она, — мы, спросту, не знаем, как благодарить тебя за твою милость... А коль матушка согласна, так моё дело не выходить у неё из повиновения...
— Слово в слово узнаю тебя в ответе твоей дочери, Агафья Петровна, — сказал князь Василий Васильевич, — то-то вы так долго и не ехали: учились, как отвечать и как благодарить... А вот в землю кланяться не хорошо: ведь я не посажёный, а только сват, и не с образом сижу... Я очень люблю, — прибавил князь Василий Васильевич, обращаясь к отцу Ивану, — что они же благодарят меня после того, что Агафья Петровна для нас сделала.
— Милосердие Божие велико над ней, — отвечал отец Иван.
— Вот, Варвара, — продолжал князь Василий Васильевич, показывая на лежащие на столе три мешка, — вот тебе шестьсот червонцев на обзаведение. О приданом княгиня Марфа Максимовна сама позаботится. Этого она никому не уступит; тебе дарить мы можем, Варвара, не ты вылечила нашу Елену, а вот матушка твоя... Посмотри, Варвара, как твоя матушка остолбенела... Да не благодари же, Агафья Петровна, поверь, что бы мы ни сделали для твоего семейства, всё-таки же мы у тебя останемся в долгу... А не говорила тебе княгинюшка о своей новой просьбе? Не откажи ей, Агафья Петровна.