Серафима Ивановна взяла квитанцию и, нагнувшись с ней к камину, начала её просматривать. Гаспар в это время зажёг свечки.
— Что же это значит, что Исаак выставил на квитанции двадцать второе ноября? — спросила Серафима Ивановна. — Ведь нынче у вас двенадцатое декабря?
— Исаак... всегда так выдаёт квитанции, — отвечал Гаспар, — у него уж так заведено, чтоб легче рассчитывать проценты. Проценты он всегда берёт за месяц, если даже заложенная вещь выкупается через неделю.
— При первых деньгах непременно выкуплю это проклятое ожерелье... ну, а мои триста луидоров? Как и когда получу я их?
— Завтра утром, как только встанем, — отвечал Гаспар, — мы можем съездить за ними, и если даже вам будет угодно, взять у меня больше...
— Завтра утром! Разве я вам не сказала, что мы завтра чуть свет едем в Амстердам?
— Можно бы, если прикажете, отложить на денёк или на два, а не то когда возвратимся, ведь мы не надолго уезжаем: убьём вероломного да и назад!
— Оно так! Да с чем же я поеду? У меня всего восемьсот ливров осталось.
— Прошу вас знать, милостивая государыня, — с достоинством отвечал гасконец, — что я ни за что не потерплю, чтобы мы ехали иначе, как на мой счёт: всё моё состояние и самого себя повергаю я к ногам вашим. Сейчас же... или ужо ночью схожу к моему другу, барону ван дер Ховену, очень богатому голландцу, у которого возьму верящее письмо на амстердамского банкира и, кстати, захвачу с собой несколько комплектов белья, дорожные башмаки и всё, что нужно. Барон живёт в двух шагах отсюда, и завтра утром моя прелестная Нереида будет ещё покоиться под благодетельной сенью Морфея и Купидона, как я явлюсь к ней во всеоружии, как Минерва... А что на время нашего отсутствия намерены вы делать с маленьким Мишей?
— Не говорите мне о Мише, говорите мне только о мщении... Миша может продолжать учить свою Анисью, которую он так хорошо выучил, что она совсем от рук отбилась. Кабы вы слышали, что она давеча наговорила мне!.. Пусть он баклушничает с ней и с вашим Альфредом, какое мне до него дело: деда и отца его сослали в Каргополь, им теперь не до Миши; чай, боятся, как бы своей головой не поплатиться... Поезжайте ж скорее к вашему барону; да заезжайте, кстати, за Аниськой; чтоб она непременно сейчас же выписалась. Напомните ей, что я обещала показать ей одно очень интересное письмо.
— Извольте, сударыня... Ну, а если я в самом деле буду так счастлив, что выйду победителем из предстоящего мне боя, если мне удастся отомстить за вас, моя божественная богиня, то позволите ли вы вашему невольнику, с восторгом и беспрекословно жертвующему для вас жизнью, позволите ли вы попросить у вас одной, только одной награды?
— Хорошо! Вы умеете держать, когда секут?
— То есть как это? — спросил гасконец, удивлённый такой внезапной переменой разговора, — признаться, никогда не пробовал, не случалось, извините.
— Ну, а если я прикажу вам подержать?..
— Кого?
— Не всё ли вам равно кого. Кого велю. Вы не раз повторяли, что для меня вы родного отца не пощадите.
— Мой отец уже лет пятнадцать как скончался, а если б он был жив... О! Если б только он был жив и имел несчастие прогневить вас, как, например, Даниель... О! Тогда бы я не поколебался ни на минуту...
— Хорошо! Ужо увидим!.. А какой это вы просили награды?
— Чтобы вы... чтобы вы согласились, если это только не очень обеспокоит вас, навсегда забыть неблагодарного изменника и чтобы вы благосклонно изволили взглянуть на вышеименованного невольника, с таким рвением и так слепо исполняющего ваши приказания.
— Отправляйтесь-ка к барону, любезный Гаспар, там увидим, кажется, и теперь вы не можете жаловаться на мою неблагосклонность. Да что это наша кухарка провалилась? Зайдите к хозяйке. Не у неё ли она? Да велите ей накрывать, я буду ждать вас к ужину.
Из трёх приказаний, данных Гаспару его божественной богиней, он исполнил только одно. Сказал кухарке, чтобы через час, то есть к его возвращению, она накрывала на стол и подавала ужинать. Насчёт остальных двух приказаний он решил так: «Об Анисье скажу, что доктор не отпускает её; о бароне — что не застал его дома, и что схожу к нему ещё раз ночью; а ночью авось не нужно нам будет ни Анисьи, ни барона... Однако времени терять нечего: она не на шутку вообразила, что я повезу её в Голландию».
«А всё-таки же я должен признаться, что действую с этой женщиной как настоящий школьник, — думал Гаспар, сидя в кофейной за пуншем, — Даниель поступал совсем не так, оттого ему и удавалось: он мастер этого дела, а я... Я всегда составляю свой план как нельзя лучше, а как приходится привести его в исполнение, так и оробею. Будто кто свинцу нальёт мне на язык или проколет мне его булавкой: то молчу, как дурак, то начну заикаться, а если заговорю, то понесу такую чушь, что у самого уши вянут. А Даниель о чём бы ни заговорил, всё у него выходит кстати. Сиреной ли назовёт её, или Сильфидой, или Терпсихорой, — всё ей нравится. Раз при мне он назвал её Парфеноной, — и то с рук сошло, а я вот нарочно для неё купил себе мифологию, чтоб иногда щегольнуть какой-нибудь Юноной, да давеча — чёрт попутал — и ошибись: назвал её Нереидой. Хотел сказать Немезида, а с языка сорвалась Нереида; зато я очень удачно поместил ей Морфея, и Купидона, и Минерву; а толку всё-таки не вышло никакого. Я с ней уж чересчур застенчив!.. Нет, надо мифологию побоку. Я просто скажу: «Для вас...» — но как же мне назвать её? Мадам? Это слишком почтительно, слишком церемонно. «Для вас, скажу, обожаемый ангел...» Нет, и это не годится: такого задаст, пожалуй, ангела, что и своих не узнаешь! Видно, без мифологии не обойдёшься. «Прелестнейшая Немезида! — скажу я. — Вы знаете, как искусно Даниель владеет оружием. Его мечу, может быть, суждено прервать нить жизни вашего защитника и отправить его к паркам. Не ровен случай, — скажу я ей, — дайте, — скажу, — задаток или, ещё лучше, дай, — скажу, — задаток». Когда доблестный Марс сражался за оскорблённую Прозерпину... Не знаю, впрочем, сражался ли Марс за Прозерпину, надо справиться в книжке».
— Гарсон! Ещё мисочку пунша, — крикнул гасконец, вынимая из кармана «Краткое руководство к мифологии».
Покуда Гаспар, допивая вторую миску пуншу, прогонял свою застенчивость и так старательно сплетал сети для прелестной Немезиды, Немезида с помощью кухарки укладывалась в дорогу. Так как она рассчитывала возвратиться в Париж недели через две или через три, то сборы её были непродолжительны: карета при фонаре была тщательно осмотрена хозяином дома и оказалась в исправности; небольшой каретный сундук был внесён в комнату и начал мало-помалу наполняться платьями, юбками, воротничками и прочими принадлежностями женского туалета. Где-то невдалеке прогудело шесть часов, и Гаспар развязно, хотя и покачиваясь, вошёл в гостиную с шляпой на голове.
— Я немножко опоздал, — сказал он, снимая шляпу, — этому виной северный ветер... Я очень хорошо знаю, что неучтиво опаздывать тем менее на первое свидание. Ну да всё равно. Мы своё наверстаем! Его, саксонца, нет дома. Мадам Анисью доктор не отпускает, говорит, её болезнь прилипчива...
— Что это вы так раскраснелись, Гаспар?
— Красный, как Аврора, говорит пословица; мы это знаем, нас не удивите, сударыня... Нет, не сударыня, а Немезида, слышите ли? Не Нереида, а Не-ме-зи-да! Нереида — это одно и то же, что Наяда. И зачем это придумывали два названия для одной и той же, да ещё для такой бесполезной особы!.. Впрочем, коль хотите, разница есть: Нереида — это, должно быть, купающаяся дама, а Наяда — барышня, тоже купающаяся...
— Вам бы выкупаться вместе с ними, — сказала Серафима Ивановна. — Вы не в своём виде. Что это, голландский барон вас так употчевал?
— Говорят вам, барона нет и Анисьи нет; и Голландии тоже нет. Голландия — мыльный пузырь.
— Что вы хотите сказать? Вы совершенно пьяны...
— Я хочу сказать, что Голландия — мыльный пузырь; кажется, это ясно. Не за чем нам так далеко ездить, посидим и дома. А задаток всё-таки давайте.
— Какой задаток?
— Такой задаток, о котором я целый месяц думаю, да всё к слову не приходилось... Да, прекрасная Аврора... когда застенчивый Марс сражался за доблестную Прозерпину... у меня в книжке не сказано, что Марс сражался за Прозерпину, но я знаю наверное, что он застенчив... Смею вас уверить, Наяда... или как, бишь, тебя?..
Серафима Ивановна отступила на несколько шагов и начала звать кухарку, вышедшую из комнаты при входе Гаспара.
— Зачем бежать?.. Моё божество... мифологическое? — продолжал кричать гасконец. — Чего бояться?.. Знаю, так Диана бежала от Актеона для того, чтоб он догонял её. Это военная хитрость, мы с Дэниелем не поддаёмся на такие хитрости.
— Убирайтесь отсюда, невежа! Убирайтесь сейчас же! Маргарита! А Маргарита! Позови скорей дворника!
— Убираться?! Как бы не так! Не уйду ни за что. Я зван ужинать и ночевать... Ужинать я, пожалуй, не хочу, а ночевать... с удовольствием!
«Что мне делать с этим пьяницей», — думала Серафима Ивановна, серьёзно струсив.
— Оставьте меня, говорю я вам; уходите сейчас же, а не то!!
Она вооружилась бутылкой, стоявшей на накрытом столе.
— Что? Бутылка?.. Знаю, это сан-бенито; это та же бутылка, что летала в Даниеля! Мы с ним этого не боимся!
— Не боишься?! — крикнула Серафима Ивановна вне себя от ярости. — Не боишься!! Так вот же тебе, бездельник!
Бутылка полетела, и прежде чем неустрашимый гасконец успел рассчитать метательную силу своей антагонистки и направление пущенного снаряда, снаряд этот, описав в воздухе неправильную параболу, ударился дном о затылок Гаспара и, лопнув как бомба, оросил его буквально с головы до ног.
Он вскрикнул, быстро кидаясь на подсвечник, который Серафима Ивановна собиралась пустить вслед за бутылкой.
Обезоруженная в одну минуту и с большим трудом освободившись от схватившей её железной руки, Серафима Ивановна побежала к дв