я собирался завтра утром сам к тебе ехать!..
— Ты, стало быть, так и постановил ездить ко мне только с жалобами, а гостем тебе у меня тесно кажется?.. Разлюбить меня собрался?
— Нет, разлюбить тебя я не могу, если бы даже и пожелал сделать это… Но чем сильнее я люблю тебя, тем больнее мне видеть и слышать все то, что подчас вокруг тебя совершается! Ведь ты пойми, что теперь опять сделано!.. Чужая, ни в чем неповинная душа разбита, брат Николай! — взволнованным, слегка дрогнувшим голосом произнес Михаил Павлович, — чужое самолюбие затронуто… И все это сделано твоим именем, именем моего обожаемого брата и государя!
Голос великого князя дрогнул, и он, крепко пожав руку старшего брата, нежно поднес ее к губам.
Николай Павлович, глубоко тронутый, поспешно отдернул руку.
— Что ты?.. Полно!.. Успокойся!.. Стоит так волноваться из-за всего этого!.. Ну, хорошо, согласен, я не прав, да, впрочем, и не столько я, сколько тот, кто в своей угодливости без достаточного такта перешел необходимые границы.
— И ты такого человека выбираешь себе в поверенные? — укоризненным тоном произнес великий князь.
— Уж и «поверенные»!.. Скажешь тоже! Я никогда ровно ничего не доверял и не доверю ему, а женскому капризу я особенной цены не придаю и об этих пустяках действительно говорю с ним довольно часто и довольно прямо. Но как бы то ни было, а твое протеже — особа не в меру заносчивая! — недовольным тоном продолжал государь. — Ведь что она по моему адресу говорила!.. Как неосторожно выражалась…
— Ну, знаешь что? Довольно об этом!.. Вообще оставим всю эту прискорбную историю в покое!.. Меньше чем через неделю наши молодые обвенчаются и заживут себе той жизнью, какую им Бог на долю пошлет! До нас с тобой им и высоко, и далеко… Пожелаем мы им счастья издали и перестанем о них и говорить, и думать! — примирительно произнес великий князь.
— Согласен! — нехотя ответил государь. — Тем более, что у меня в виду имеется кое-что другое. Скажи, ты сам лично будешь посаженным отцом на свадьбе этой Лешерн?
— Да! А что?.. Ты меня заменить хочешь?
— Ну вот еще вздор!.. Стану я по всяким там свадьбам разъезжать!
— Нет, я думал потому, что наша «волшебница» так внимательно отнеслась…
— То императрица, а то я! — нервно произнес государь, вставая с места и первый направляясь к двери. — Я пройду к великой княгине! — обернулся он к брату и направился в ту сторону дворца, в которой помещались личные покои супруги Михаила Павловича, великой княгини Елены Павловны.
VIIНЕВОЛЬНЫЙ БРАК
Несвицкий угадал. Прибывший из Москвы родственник был действительно командирован матерью князя Алексея, старой княгиней, в которой он с самой ранней юности души не чаял и у которой находился в полном безотчетном повиновении.
Этот двоюродный дядя князя Алексея Несвицкого, степень родства которого с княгиней и ее меньшими детьми не была ни для кого тайной в Москве, был человек очень богатый, очень добрый и покладистый.
Он внимательно выслушал князя, понял его положение, взвесил все, что он имел «за» и «против» женитьбы на дочери генерала Лешерн, и взялся устроить это дело «там», «дома», причем, прежде чем уехать, вручил князю Алексею тысячу рублей на свадьбу, обещая скрыть от княгини эту довольно щедрую помощь.
— Ну чего тут! — добродушно произнес он в ответ на горячую благодарность князя, необыкновенно довольного этой неожиданной поддержкой. — Я и больше дал бы, да с собой не захватил!.. Правду сказать, княгиня наша в последнее время порядком-таки пообрезывает меня!.. Славная она у нас, только строга не в меру!.. Да ты, князек, не горюй! — ласково закончил он, по старой памяти называя Несвицкого тем именем, каким он звал его, когда тот был еще ребенком. — Я все меры употреблю к тому, чтобы уговорить ее… А ты говоришь, очень хороша невеста-то твоя?
— Да, она — положительно красавица!..
— Скажи на милость!.. И сам государь, ты говоришь, соперником тебе заявился? — рассмеялся он.
Несвицкий трусливо огляделся по сторонам.
— Не бойся! — остановил его дядя. — Я осторожен!.. Не понимаю нешто? От меня никто не услышит… В Москве я одной княгине только и расскажу про это… Знаю, что можно говорить, а чего нельзя… не маленький! Когда свадьба-то, ты говоришь?
— В воскресенье.
— Так, так!.. А сегодня у нас вторник!.. Всего ничего, значит, осталось… Взглянул бы я на тебя, князек, под венцом!..
— Что же, оставайтесь! — нерешительно произнес Несвицкий.
— Ну вот еще!.. Чего там? Я так только сказал!.. Да и некогда мне, княгиня меня на срок отпустила. Она там, гляди, волнуется!.. Эстафету прислать велела, коли экстренное чего… Да чего там экстренного? Окрутят тебя, только и всего! А я в день твоей свадьбы уж на полпути от Москвы буду!.. Да и не выдержать мне у вас здесь, по обычаям вашим петербургским… Все на бульонах да на разных деликатесах; и не выругайся всласть, и щей кислых со льдом не спрашивай!.. Как у вас поживешь, так и всерьез поверишь, что всех крепостных на волю выпустят и рабов у помещиков отберут. Нет, москвичу в Питере не ужиться. Меня, кажется, озолоти, чтобы я здесь на житье остался, так я не соглашусь… Погостить погощу, а в коренные питерцы записаться — слуга покорный!..
Простившись с Несвицким и дав ему на прощанье совет беречь молодую жену, не обижать ее, а жить с ней в мире и согласии, москвич выехал с первым отходившим мальпостом, составлявшим в то время еще предмет нововведения и роскоши, доступной далеко не многим.
Посещение дяди успокоительно подействовало на князя и, оставшись на другой день обедать в доме невесты, он был разговорчивее обыкновенного, а прощаясь, даже подошел к руке своей будущей тещи.
Ту удивила такая непривычная любезность, и она, почти брезгливо и холодно отдергивая руку, спросила:
— Что же, вы завтра за мебелью и вещами приедете?
— Да, завтра надо будет прислать за всем этим! — произнес князь. — Только я, право, не знаю… Быть может, мебель вам самим нужна?
— Вопрос о том, что мне лично нужно или не нужно, давно решен! — холодно ответила генеральша. — Я оставлю себе только самое необходимое, потому что и сама не собираюсь долго заживаться здесь. Впрочем, вас лично этот вопрос не касается: мы с дочерью между собой все это порешили…
— Я и не вмешиваюсь в ваши распоряжения! — обиженным тоном заметил князь. — Я хотел выяснить, что именно нужно будет брать отсюда, потому что я завтра занят и не знаю, в котором часу и буду ли вообще в состоянии лично приехать сюда.
— Ваше присутствие вовсе не нужно! — холодно заметила Софья Карловна.
— Даже «не нужно»? — сконфуженно улыбнулся Несвицкий.
— Я хотела сказать «не обязательно», — поправилась она. — Совершенно достаточно будет, если вы пришлете доверенного человека, который сумеет все порядком уложить и в целости довезти!
— В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны… Мой денщик — человек и опытный и расторопный. Он уже обо всем предупрежден, и вы смело можете доверить ему. Таким образом, сам я заеду перед вечером, потому что к ночи я должен буду попасть домой, в Царскую Славянку…
— Повторяю вам, что ваше присутствие вовсе не обязательно, — заметила Софья Карловна, — и что эти последние дни вы можете почти вовсе не бывать у нас!.. У вас найдется много занятий, а мне здесь всякая минута дорога будет… Ведь это — последние дни, которые я проведу с мамой!..
Голос молодой невесты дрогнул.
— Я, право, не знаю… Я предлагал вашей матушке… — начал князь.
— Что? Ко мне переехать?.. Вы знаете, что она никогда не согласится на это. Об этом и говорить нечего!.. До свадьбы остается так мало, а хлопот у нее так много, что, повторяю, вы можете вовсе не бывать здесь.
— Как? Совсем не приезжать к вам до свадьбы? Но ведь это покажется странным.
— Кому? Мы и вообще-то мало с кем видимся, а теперь, в эти последние дни, и вовсе никого принимать не будем. Ведь существует даже какой-то обычай, в силу которого в самый день свадьбы жених с невестой вовсе не видятся до того момента, когда встретятся в церкви.
— Да, но ведь то лишь в самый день свадьбы, чтобы удвоить затем удовольствие свидания! — улыбаясь, сказал Несвицкий.
— Ну, а мы с вами удесятерим это удовольствие и в течение четырех дней не встретимся! — улыбнулась Софья Карловна такой улыбкой, от которой ее жениху холодно стало.
Старая генеральша не присутствовала при этом последнем объяснении. Она раньше ушла к себе, и когда, проводив жениха, Софья Карловна прошла к ней, она застала ее задумчиво сидящей перед совершенно догоравшим камином. Генеральша так глубоко ушла в свои невеселые думы, что при входе дочери слегка вздрогнула.
— Тебе нездоровится, мама?.. Ты камин затопить велела? Ты озябла? — тревожно осведомилась та, опускаясь на скамеечку у ног матери и с любовью заглядывая в ее глаза.
— Нет, я здорова, а только видишь, как я сильно стариться начинаю? Среди лета камин топлю.
Софья Карловна ничего не ответила. Она прижалась щекой к тонким и холодным рукам матери и тихо прошептала:
— Прощай, мама!
Елена Августовна вздрогнула, а потом нежно сказала, проводя бледной рукой по головке дочери:
— Зачем говорить такое горькое слово, моя дорогая! С живыми людьми не прощаются, им «до свидания» говорят!
— Я не тебе одной «прощай» сказала, мама; я этим грустным и коротким словом со всей своей прошлой жизнью простилась — с молодостью, со всем, что красит эту молодость!.. Я не жила. А ведь мне тоже жить хотелось, тоже счастье грезилось!.. И вот я вся тут… Я отжила, и все для меня навсегда окончено!.. Не перебивай меня, мама, не утешай меня!.. Я не стою утешения… Я даже жаловаться не смею, потому что сама создала себе все то, от чего теперь заживо умираю! Никто не тянул меня к той жизни, какую я сама создала себе. Я видела, кого выбираю, видела и понимала, куда и к кому иду, и все-таки шла! И не мне роптать и жаловаться, достигнув той цели, какую я сама поставила себе… Мне тебя жаль, моя бедная дорогая мама! Мне жаль той мирной спокойной жизни, какою мы жили с тобой с минуты моего выпуска из института. Я не ушла бы из этой жизни, я все перенесла бы, всему покори