Келарь ударил его ногой под живот, остановился неподвижно. Из-за спины показалась голова стрельца.
— Царь идёт!
Ивашка забился за кипу натрёпанного льна.
Окружённый опричиной, в собольей шубе и остроконечной шапке, в льнотрепальню вошёл Иоанн. Сделав шаг, он дружелюбно повернул голову к стоявшим между Малютой и толмачом двум англичанам.
— Показали бы честь, пожаловали бы наперво к колесу.
Толмач перевёл приглашение. Гости не спеша пошли за царём.
Грозный улыбался, с видом знатока выдёргивал лён из кип, показывал англичанам.
На земле, распластавшись, лежали рабочие и приказчики.
Ивашка на животе подполз к сестре, коснулся её руки.
— Фима!
Чуть приподняла голову, хотела что-то сказать, не могла.
Он торопливо, сквозь стиснутые зубы, шепнул:
— После Крещеньева дня... увезу тебя и Никишку... с обозом я.
И шмыгнул в сторону, улёгся поближе к двери.
Англичане спрашивали образцы, обменивались короткими замечаниями. Иоанн не спускал с них глаз, по движению губ пытался уловить смысл непонятных слов.
Наконец толмач перевёл:
— Сказывают, лён не худ.
Грозный сокрушённо вздохнул, любовно погладил волокна, встряхнул ими.
— Не худ! Есть ли пригожей где?
Толмач робко прибавил:
— Не худ, да дорог.
Царь всплеснул руками.
— Дорог. Да не токмо что...
С сожалением взглянул на купцов, схватил, как будто наугад, прядь из приготовленной ещё с утра приказчиками кипы, помахал ею в воздухе, зажмурился от восхищения.
— Товарец-то почище новгородского будет. А ежели не так — задаром отдам...
Англичане переглянулись.
— Ладно. Всё забираем.
Вечером, после молитвы, царь долго и сосредоточенно перебирал за столом сливяные косточки. По мере счета лицо его оживлялось, губы складывались в жадную улыбку. В противоположном углу считал по косточкам Вяземский.
Окончив, Иоанн натруженно потянулся, скосил глаз в сторону келаря.
— Готово?
— Готово, царь.
Низко согнувшись над столом, стоял наготове дьяк.
— Пиши: продано англицким торговым гостям льну очищенного...
Дьяк усердно заскрипел пером по пергаменту.
Грозный постучал рукой по столу, причмокнул.
— Ты как, келарь, полагаешь? Товарец — почище новогородского будет?
— Да и неплох лён-то, царь.
Переглянулись, лукаво прищурились.
ГЛАВА X
Темрюковна сама наблюдала за работой над крыльями и каждый день до обеда проводила в мастерской. Никишка смущался, работа не спорилась. Царице нравилось его раскрасневшееся лицо, наивный взгляд больших глаз, робкий, подкупающий голос. И чтобы больше смутить его, она становилась перед ним, делая вид, что недовольна, подгоняла сурово или ехидно подшучивала. Подле двери, на морозе, не смея отойти от поста, зябко куталась в бурку Хаят. По двору мерно вышагивали телохранители. Только Калач изредка подбегал к мастерской, забыв осторожность, прикладывал ухо к стене, ревниво прислушивался. Опричники ядовито хихикали, подходили ближе, будто невзначай, изо всех сил наваливались на Калача.
— Эко, ветер могутный! Так и сшибает!
Опричник отрывался от стены, угрожающе сжимал кулак, ожесточённо плевался в сторону уже спокойно вышагивавших товарищей.
Перед уходом Темрюковна заставляла Никишку целовать подол её шубы. Когда он склонялся, тесно прижималась коленом к его щеке, неожиданно цеплялась в его волосы, больно трепала их. Холоп испуганно вскакивал, робко заглядывал в разгорячённое, залитое густым румянцем лицо и не мог понять, почему рассердилась Темрюковна.
К Рождеству крылья для царицы были готовы.
Ночью, когда слобода уснула, Никишка взобрался на поленницу, втиснулся в хомут и уставился в окно опочивальни Темрюковны. По первому взмаху платочка он подпрыгнул, мерно взмахнул крыльями, повис на мгновение в воздухе и мягко опустился на снег.
Хаят испуганно отскочила от окна. Лицо царицы загорелось диким восторгом.
— Хочу тоже летать! Завтра скажу царю.
И закружилась по опочивальне.
Никишка снял с себя крылья, вызывающе и задорно поглядел в окно. Хаят подала ему рукой знак и исчезла. Не понял, торопливо направился в мастерскую. Черкешенка настигла его у входа.
— Милость тебе. Царица волит взять тебя к себе для потехи.
Изумлённо отступил, нахмурился.
— В скоморохи, выходит?
Таинственно улыбнулась наперсница, прищёлкнула языком.
— Выдумщик, а догадаться не можешь.
Хлопнула дружески по плечу, двусмысленно подмигнула и, приложив палец ко рту, убежала.
Никишка раздумчиво вошёл в мастерскую, сложив разобранные крылья в рогожный куль, развёл огонь в камельке и улёгся в углу на стружках. Он не слышал, как вошла Фима.
— Никиш!
Чуть приподнялся на локте, печально улыбнулся. Девушка встревоженно склонилась над ним.
— Аль занеможилось?
Мотнул головой, не мог сдержать вздоха.
— К царице приставили. Заместо скомороха.
Привлёк к себе Фиму.
— А не быть тому! Краше на плаху лечь!
Фима высвободилась из объятий, на носках подошла к двери, выглянула на двор.
— Кого глядишь?
Порывисто повернулась, поманила за собой в угол.
— Гость к нам приехал. — И едва слышно произнесла: — Иваша с обозом пришёл.
Никиша недоверчиво взглянул на девушку.
— Ах, сусло те в щи!
— Ей-пра, пришёл.
Вскочил Никишка, забегал возбуждённо по мастерской, потом неожиданно расхохотался:
— Куда ведь пробрался!
Зажала ему рукой рот Фима.
— Прознают — всем нам погибель.
— Сказывай.
Никиша жадно прислушивался к торопливому шёпоту, переспрашивал, время от времени весело вскрикивал:
— Ах, сусло те в щи, куда пробрался! — И затыкал себе рот кулаком.
Всю ночь Никишка не спал. С лихорадочной торопливостью доделывал он вторую пару крыльев.
Уже было совсем светло, когда в мастерскую пришёл Калач.
— Всё над птицей хлопочешь?
Презрительно огляделся, присел на станок, ногой наступил на недостроганное ребро.
Никишка сложил умоляюще руки. Опричник сплюнул.
— Чай, не на тебя наступил.
И, далеко отшвырнув ребро, двумя пальцами ущемил подбородок Никишки.
— Так для потехи к царице идёшь?
В груди поднимался гнев. Едва сдерживаясь, чтоб не избить холопа, выдавил на лице тень улыбки.
— Не делай ей крыльев! Честью прошу.
Никишка молчал. Калач спрыгнул со станка, сделал шаг к двери, решительно повернулся.
— Учен ли языком не ворочать? — И с угрозой добавил: — На погибель крылья готовишь. Сама сказывала, как полетишь при народе, голову прикажет срубить.
Уловив недоверие в глазах умельца, покачал головой.
— По мне — лети не лети. Токмо на погибель себе полетишь. Давеча перед Малютою похвалялась. А ударишь челом, покаешься ежели, отпустят тебя с Фимкой, куда сам пожелаешь.
Никишка не сводил глаз с опричника, не знал, как истолковать его слова.
Калач с любопытством склонился над моделью.
— А и умелец же ты!
Лицо его покрылось тёмными пятнами. Тупым, жёстким взглядом он уставился неожиданно на хворост, сложенный у камелька.
— Так жалует тебя, выходит, царица?
Злая усмешка искривила губы.
— Мы ведь невольные. Сам, поди, ведаешь.
— Помолчи. Больно речист стал, как с царицей спознался!
Стукнул кулаком по чучелу, выбежал из мастерской.
Никишка запер дверь на засов, сонно потянулся.
— А будь что будет. Авось обойдётся.
И уселся перед камельком, не глядя, захватил в руку хворост.
— Эк, не убережёшь его, идола!
Зло прицыкнул, нащупав в хворосте перстень царицы.
— И на кой ляд он мне сдался!
Замотал в тряпку, сунул за пазуху.
В воскресенье, после обедни, в трапезной Иоанн объявил опричникам, что хочет устроить развлечение в честь английских гостей.
Скуратов встал из-за стола, поклонился в пояс.
— Вели, царь, с медведями позабавиться, как в залетошний год.
Грозный недовольно поморщился.
— Опостылели медведи твои.
— Дозволь досказать.
Опричник приложился к руке царя.
— Сгоним людишек во двор. Для тебя с басурманами поставим помост посередь двора...
Он лукаво прищурился, приложил ладонь к губам и что-то убеждённо зашептал.
Иоанн крякнул довольно.
— Гоже. Нынче же волю потехи!
И тотчас же на узком дворике, за боярскою думою, засуетились рабочие, а конный отряд опричников мчался к ближней деревне.
После обеда все приготовления к зрелищу были закончены. На очищенном от снега загоне, за высокой деревянной решёткой, выстроились рядами перепуганные насмерть крестьяне. В стороне, у ворот, высился помост, устланный коврами и тигровыми шкурами. Из запертого сарайчика, примыкавшего к загону, доносилось глухое рычание медведей.
Малюта первый явился на дворик, торжественно огляделся, октавою гулко протянул:
— На колени! Царь жалует!
Крестьяне как подкошенные упали на землю.
Иоанна под руки повели на помост. Рядом с ним нетерпеливо шагала сгоравшая от любопытства Темрюковна.
Грозный опустился в кресло, жестом пригласил сесть англичан. На лестнице по двое расположились опричники.
— Готово?
Царь деловито уставился на Малюту, подул на посиневшие от холода пальцы, с отеческой нежностью обратился к крестьянам.
— Встаньте! — И скороговоркою прибавил:— Охочи ли вы верой служить царю?
Торопливо поднялись с земли, что-то невнятно ответили холопы.
— Для-ради англицких гостей волил я согнать вас из деревеньки. Волю русской отвагою похвалиться перед басурманами. Охочи?
Он весело переглянулся с Малютой, щёлкнул пальцами.
Стрелец прыгнул к сарайчику, открыл дверь и стремглав бросился за решётку.
Крестьяне в ужасе побежали к тылу. Из сарая на них наступал огромный медведь. За ним, из-за переборки, выглянула оскаленная волчья пасть.