Скуратов прислушался к неровному дыханию сына.
— Авось заснул.
На носках подошёл к зыбке, умильно сложил руки на груди, кивнул жене.
Стала рядом с мужем, превозмогая сон, упрямо таращила глаза, на измученном лице блуждала покорная улыбка.
— И впрямь заснул.
Тоненькая высохшая ручка потянулась к изуродованной щеке. Малюта страдальчески зажмурился, ткнул жену локтем в грудь. Женщина отвела тревожно ручонку сына. Больной проснулся, лицо собралось сморщенным, дряблым кулачком. Хрипло забулькало в горле, вырвалось придавленным птичьим писком. Отец забегал растерянно по комнате, набросился на жену.
— Сказывал, мало одной четверговой свечи. Чем щёчку-то замазывать будем?
Заломив пальцы, остановился перед зыбкой, беспомощно свесил голову.
— Юраша!
В голосе звучали отчаяние, тоска.
Нежно взял на руки сына, долго баюкал, притоптывал ногой. Не держалась детская головка на иссохшей шейке, беспомощно моталась в воздухе, билась о могучую отцовскую грудь.
— Марфа!
Съёжилась от оклика, уловила взгляд, вздрагивающими пальцами достала из-под рубахи длинную обвислую грудь, села на край лавки, взяла ребёнка.
Скуратов притих, восторженно следил за жадным чавканьем притихшего сына.
— Заснул?
Утвердительно кивнула.
— Так и лежи. Не ровен час — проснётся.
Таращила бессмысленно глаза, непослушная голова тяжело клонилась на плечо, тело сковывал неумолимый сон.
Скуратов устало потянулся, развалился на лавке.
— Скушно, Марфута.
— А ты засни... Сном всё... забуд...
Не договорила, рот передёрнулся в долгой судорожной зевоте.
Поднялся лениво, ткнулся лбом в промороженное оконце, перевёл взгляд на сына. Не выдержав, шагнул к нему, мягко провёл пальцами по реденьким русым волосам.
Спать не хотелось. Сел рядом с женой, тоскливо уставился перед собой.
— Скушно мне, Марфута.
Не ответила. Раскачиваясь с открытыми глазами и готовым для покорной улыбки ртом, спала.
— Обронишь дите.
Вскинула плечами, плотней прижала к груди ребёнка.
— Ты ляг с ним. Авось при корме не проснётся.
Поднялся с лавки, потянулся рукой к кафтану.
— Нешто по морозцу пройтись?
Пошёл к двери.
— Ты догляди за Юрашей, а я пойду попытаю маненько Никишку.
Вышел. На воздухе вздохнулось свободней, тоска исчезла, в глазах уже отражалось предстоящее удовольствие.
Хаят нащупала лицом крюк в стене; теряя последние силы, продела в него узел шарфа, дёрнулась всем телом. Шарф разодрался пополам, на крючке повисли клочья. Освобождённая бросилась к двери темницы. Обезумевший Никишка притаился за крыльями, страшно было пошевелиться, чтобы не задеть бившегося в судорогах опричника. Черкешенка отодвинула засов.
— Беги!
Холоп одним прыжком очутился в коридоре, не соображая, бежал по узкому проходу, больно бился головою о низкие своды. Вдали смутной полоской маячил полумрак.
Беспечно насвистывая, Малюта спускался в подземелье. За ним шагали два палача.
Стрелец сквозь дремоту узнал шаги Скуратова, подтянулся.
— Назовись.
Опричник добродушно усмехнулся.
— Чай, и по духу меня признал.
И, осветив фонарём тяжёлую связку ключей, выбрал один.
— Ишь, стонет. Погоди, ужо потешим.
Широко распахнул дверь, шагнул в темницу. Бешеный крик вырвался из его груди. Он схватил Калача за горло, с силой тряхнул. Опричник полуоткрыл глаза.
— Не дам околеть, покуда всё не расскажешь.
Губы раненого слабо шевельнулись. Он хотел что-то сказать, из горла вырвался булькающий хрип, лицо мучительно передёрнулось.
— Сказывай!
Не сдержался, ударил кулаком по стиснутым зубам, больно надавил коленом на грудь. Калач конвульсивно дёрнулся, откинул руки, стих.
Палачи склонились над ним, прислушались.
— Кажись, готов.
Скуратов заскрежетал зубами.
— Пёс!
И, откинув ногой раненого, залитыми кровью глазами оглядел темницу.
Слабый стон вырвался из груди Калача.
— Оставить его живу, или кожу со всех спущу! — крикнул Малюта и скрылся в потайном проходе.
Клок шарфа задел его по лицу. Изумлённо всмотрелся, узнал. Точно хмелем ударила в голову страшная догадка.
Никишка бежал уже с Хаят к сеням, ведущим к терему царицы.
Черкешенка остановилась на повороте лестницы.
— Туда держи.
Толкнула его в сторону от себя.
Холоп бросился на чердак, черкешенка облегчённо вздохнула и не спеша направилась к терему царицы.
Выглянув в слуховое окно, Никишка долго распознавал местность, сообразив, решил бежать сейчас же, пока не рассвело. Ему нужно было пробраться на двор льнотрепальни, к саням Ивашки. Он торопливо полз, прячась за сугробами, по царскому двору. У кованых ворот остановился, прислушался, отполз назад, вскарабкался на стену. Что-то глухо закричало и стихло. Встревоженный стрелец подозрительно вытянул шею, но тут же снова задремал, опершись на бердыш.
Никишка смерил глазами высоту, лежа оттолкнулся, упал в сугроб.
С визгом рванулись псы из скрытого отверстия в стене, набросились на беглеца. Он попытался вырваться, псы жгуче впились зубами в икры. Проснулась стража.
Без шапки, в распахнутом кафтане, тяжело отдуваясь, бежал к воротам Скуратов. Он задыхался от гнева, терял рассудок. Коротким окриком отогнал собак, ударом кулака сбил с ног Никишку. В стороне стояла перепуганная стража.
Малюта больно защемил в кулак свою бороду. Перегнувшись к Никишке, плюнул ему в лицо, процедил с присвистом:
— Дыбу готовь!
Брезжил рассвет. Откуда-то издалека доносился скрип полозьев. Никишка громко улыбнулся, с глубоким вздохом произнёс:
— Должно, Ивашка со льном едет. — И безнадёжно махнул рукой.
Скуратов спешил к царю в опочивальню. Прицыкнув на стрельцов, постучался нетерпеливо в дверь, упал на колени.
Иоанн протёр глаза, прислушался. Стук повторился.
Грозный поднялся, подозрительно оглядел комнату, схватив посох, подошёл к двери.
Опричник услышал крадущиеся шаги царя.
— Дозволь войти. — И срывающимся голосом вскрикнул: — Измена, царь!
Иоанн отступил. Лицо застыло в искривлённой белой маске. Взмахнул неожиданно посохом, швырнул его с силою в угол.
— Сказывай!
Малюта указал глазами на стрельцов. Грозный пропустил его в опочивальню.
— Измена, царь!
Достал из кармана обрывок шарфа.
— Хаят? — Царь сжался весь, опустился бессильно в кресло.
— Сам изволишь молвить.
Иоанн вдруг смущённо захохотал, откинувшись на спинку кресла. Малюта с ужасом глядел в остекленевшие глаза и прыгающее мёртвое лицо.
— Опомнись, царь!
Иоанн смолк, скрюченными пальцами впился в ручку кресла, порывисто и шумно дыша. Искоса взглянув на распростёртого на полу Малюту, бросил в него пёстрым обрывком шарфа.
— Шубу!
В темнице палач хлопотал над умирающим. Он промыл раны, перевязал, железным стержнем, приготовленным для пыток, разжал конвульсивно стиснутые зубы, влил в рот вина.
Окружённый опричниками, Иоанн спускался в подземелье.
Малюта, по царскому приказу, ворвался в опочивальню Темрюковны, схватил Хаят и уволок её в застенок.
Помертвевшая от страха царица притаилась на постели. При каждом шорохе падало сердце. В непереносимом ужасе она ждала прихода мужа.
У двери опочивальни караулила приставленная Малютой стража.
Палачи сорвали платье с Хаят. Скуратов держал перед нею раскалённый прут.
— Распусти-ка язык!
Замотала головой, плотно зажмурилась. Опричник ткнул прутом в грудь. Крикнула, рванулась из рук палачей.
— Взять в железа!
Тугой ошейник перехватил горло. Скуратов ткнул в зубы прутом. Зашипело раскалённое железо, чёрная кровь облепила подбородок, ползла на грудь.
— Распусти язык!
Топнул исступлённо, схватил плеть, скрученную из оленьих жил, полоснул по лицу. Только завыла глухо Хаят, показывая рукой на сожжённый язык.
Хитро прищурился Малюта.
— Ведомы нам ваши лукавства. И без языка замолвишь, коли велю!
Кивнул палачам. Сняли ошейник, привязали к рукам верёвки.
— Вздыби!
Хрустнули кости, безжизненное тело повисло на дыбе.
Малюта заложил за спину руки, раскатисто засмеялся, склонился к лицу, причмокнул так, как будто играл с сынишкой.
— Будешь молвить?
Всмотрелся, приложив ухо к груди, недовольно отстранился.
— Снять!
Набросился на палачей.
— Заморили прежде сроку! Тоже умельцы. — И, надевая шапку, приказал:— Зарыть в сенцах!
Иоанн стоял на корточках перед Калачом. Опричники дежурили на лестнице.
— Пошто Хаят с тобой в темницу ходила?
Насмешливо взглянул Калач в лицо царя, чуть приподнялся на локте.
— Не меня, царь, пытаешь. У царицы спроси.
Грозный поднялся. Жёлтое вытянутое лицо постарело, собралось густыми морщинами. Пальцы машинально теребили дергающийся клин бороды.
Калач, уже холодеющими губами, прошептал:
— Да ещё на перстень выдумщика глянь... он тряпкой... обмотал.
Грозный проткнул посохом грудь Калача.
ГЛАВА XV
Фиолетово-молочная пелена, окутавшая горизонт, серела, расплывалась и таяла, вспыхивая на востоке. Седой туман заклубился, разбух, рассыпался ослепительно сверкающей пылью.
Из-за снежного поля, лениво потягиваясь окостеневшими суставами, выглянул лес. Всходило январское солнце.
На дворе льнотрепальни суетились возчики, готовясь в путь. Ивашка не принимал участия в общем гомоне, сидел в стороне, грудью тянул какую-то унылую песню. Изредка он вглядывался обеспокоенно в сторону мастерской Никитки, тщетно ждал Фиму.
По случаю дня собора апостолов льнотрепальня стояла. Рабочие пришли поздно, для сортировки кудели. Наконец Ивашка увидел сестру. Она стояла, притаившись, в сарайчике при амбаре и отчаянными жестами манила его к себе. Ивашка неторопливо направился в противоположную сторону, скрылся за сугробами.