Фима на четвереньках поползла к нему. Он, усевшись в снег, поджидал её.
— Мешкаешь, а обоз вот-вот уйдёт.
Припала к его руке.
— Придёт он. Помешкай немного.
Сумрачно махнул рукой, поднялся.
— Где уж придёт!
Головной в последний раз обошёл обоз.
— Готовсь!
Возчики сели на лошадей, перекрестились, тронулись в путь. Ивашка насильно потащил за собою сестру. Она отбивалась, молила:
— Помешкай... немного ещё... он придёт.
Слова стыли на губах, казались самой ей бессмысленными и несбыточными.
Ивашка открыл полость, втолкнул Фиму в приготовленное убежище, сел на коня.
Медленно двигался по слободе обоз. У ворот стрелец пересчитал лошадей. Махнул рукой сторожу. Со скрипом раскрылись кованые ворота, пропустили обоз. Возчики свободно вздохнули, хлестнули коней.
Уже далеко за заставой они оживлённо заговорили, остановились перекусить.
— Жив? — весело перешучивались, усаживаясь у костров, щупали головы друг у друга.
— Был в слободе, а голова на плечах. Чудеса.
И, точно выпущенные на волю после долгого заключения, по-детски радовались зимнему холодному солнцу, кострам, залёгшему далеко к горизонту седому необъятному полю.
После пытки калёным железом Никишку оставили на время в покое. Он лежал на земле, привязанный к крыльям. Горло давил тяжёлый железный ошейник. На стене висел чертёж крыльев, а в углу были набросаны в беспорядке чучела и инструменты.
Всё это приказал снести в темницу Скуратов.
Никишка глухо выл от нестерпимой боли. На груди чёрными клочьями свисала сожжённая кожа, сгустки крови залепили нос и рот, мешали дыханию. За стеной кто-то, не передыхая, стучал заступом. Сквозь мутящееся сознание заключённый неожиданно вздрагивал, напряжённо прислушивался.
— Для меня... яму роют, — выкрикивал он в полубреду, зябко ёжился.
Никишка не слышал, как пришёл с палачами Малюта.
— Эй, ты, умелец!
Чуть приоткрыл глаза.
— Я тебе милость принёс.
Наклонился к холопу, с наслаждением заглянул в глаза, вспыхнувшие надеждой.
— Зарывать не буду живьём, а...
Малюта облизнулся, взбил бороду, переждал.
Никишка подался всем туловищем вперёд, — остро врезался в горло ошейник, утыканный мелкими, как булавочная головка, шипами.
— ...а сожгу тебя на костре с крыльями и всем имением твоим. — И приказал палачам: — Начинай!
Угрюмый, злой, шаркающей походкой, тяжело опираясь на посох, к темнице подошёл Иоанн. Десять опричников выстроились вдоль стен сводчатого коридора. В руке у каждого горела свеча. Стрелец приоткрыл дверь, отполз подальше в угол. Малюта и палачи упали перед царём на колени.
Грозный подошёл вплотную к Никишке. Всё тело его вздрагивало и почти закрылись глаза. Вдруг он ткнул посохом в спину палача.
— Руку!
Тот не понял, вскочил, бросился к заключённому.
— Руку! Дьяволы! Смерды! Всех на костёр!
Уже кричал царь, захлёбываясь, бил себя в грудь кулаком, лицо покрылось желваками, задёргалось. Правый глаз закрылся, левый горел жутким звериным блеском. Клещами впились пальцы в руку Никишки. Грозный сразу стих, присмирел, голова ушла в плечи. Расслабленным голосом, точно жаловался на незаслуженную обиду, попросил Малюту:
— Размотай тряпку на пальце у выдумщика.
Скуратов сорвал лоскут. Царь впился в перстень Темрюковны, сорвал его с пальца. Холодное спокойствие разлилось по его лицу. Молча вышел, крепко держался за руку Малюты, глазами отпустил опричников от себя.
Царица не поднималась с постели. В соседней комнате, чуя беду, перепуганно жались по углам боярышни.
Неподвижно стояли у двери стрельцы. Поодаль, у выхода на двор, дежурил Друцкой.
Иоанн направился в церковь. На паперти он выпустил руку Скуратова, скривил болезненно губы.
— Благовести благовестом великопостным!
Притихла слобода, заслышав печальные перезвоны.
Опричники и бояре, подозрительно оглядывая друг друга, спешили в церковь.
Малюта устало дёргал верёвки, привязанные к языкам колоколов. Голова его бессильно валилась на грудь. Хотелось спать. С тяжёлым вздохом вспомнил о больном сыне, мягкая улыбка порхнула по скуластому лицу. «Четверговой свечи не запамятовать — принести», — строго подумал, ёжась от холода. Рука машинально дёргала верёвку, голова тяжелела, слипались глаза.
— Бум. Бу-ум, — тоскливо плакал встревоженный бас, скуляще стихал где-то далеко за оврагом.
— Бу-ум. Бу-ум. Бу-ум, — снова царапалось в промороженном воздухе.
Высоко над землёй весёлой стаей расшалившихся серых птиц неслись облака. Их причудливо распластавшиеся крылья прозрачно переливались в розовой улыбке мёртвого солнца.
В церкви стояла могильная тишина. Лишь изредка Иоанн приподнимался с колен, устремлял холодный взгляд в потолок, медленно, по слогам, произносил слова молитв. И тогда молящиеся набожно вздыхали, крестились широким крестом, били земной поклон.
Позади царя, сложив на груди ладони, как херувим на хоругви, молился Басманов.
У церковной ограды дожидался Друцкой.
Иоанн вышел из церкви, благословил народ, кивнул опричнику. Друцкой подскочил к царю.
Лёгким движением губ царь почти неслышно спросил:
— Прослышала про Калача?
— Мы с келарем у самой двери опочивальни притчами наводили.
— Не пыталась подлинно всё прознать?
— Стрельцы у двери. А сквозь дверь меня видно. Мается. Руки, поди, все искусала себе.
Грозный хищно прищурился.
— Пускай же пыткой себя изведёт, меня дожидаючись! — И сквозь смешок произнёс: — В трапезную! Да чтобы слободе жарко стало!
До вечера пировал Иоанн. Опричники пили из огромных ковшей, от пьяных песен и плясок дрожали тяжёлые своды хором. Под конец крикливая стая шутов, по приказу царя, разделась догола, выбежала на двор. Грозный хохотал пуще всех.
— Псов науськать на них!
Скоморохи с пронзительным визгом бросились в разные стороны, скрылись.
Царь стих, вернулся в трапезную, сам налил себе вина, медленно поднёс ковш к губам. Неожиданно резким движением выплеснул вино в лицо постельничего, Лупатова. Боярин не смел шевельнуться, только перекосил лицо в покорную, заискивающую улыбку.
Грозный показал глазами на шубу.
Темрюковна узнала мужа по походке и своеобразному стуку посоха. Вытянулась на постели, натянула на глаза покрывало. У входа царь передал посох Басманову, скинул шубу на руки келарю, неслышно вошёл, закрыл за собою дверь.
— Почиваешь?
Приподнял покрывало, ласково потрепал по щеке.
Лицо Темрюковны загорелось надеждой. Чуть приоткрыла глаза, улыбнулась невинной улыбкой.
Нежно взял её Грозный за руку, торопливо и незаметно надел перстень на палец, встал подбоченясь.
— Глянь-ка на руку, — какой я тебе гостинец принёс.
Увидела, вскрикнула, забилась к стене.
— Ляг, как лежала!
Послушно легла, плотно закрыла глаза.
Иоанн не спеша, твёрдой походкой направился к двери.
— Малюта!
Опричник поклонился, рукой коснулся пола.
— Зови попа. Панихиду служить!
И так же неторопливо вернулся к постели.
Темрюковна приподнялась, потянулась к мужу.
Царь заскрежетал зубами, по краям губ выступила пена. Холодно смотрели прищуренные глаза, точно нащупывали.
Медленно поднялась рука, костлявые пальцы сдавили горло.
И когда стихло бившееся в предсмертной агонии тело, близко склонился к посиневшему лицу, плюнул в выкатившиеся мёртвые глаза.
Прошёлся по опочивальне, скрестил на груди руки, обессиленно вышел. Тоскливыми ударами билось сердце. Сдавленным голосом, полным горечи, объявил:
— Волею Божией царица Мария преставилась. — И, осеняя себя крестом, обратился к попу: — Служи панихиду по новопреставленной.
ГЛАВА XVI
Иоанн на коленях выстоял всю панихиду, взгляд не отрывался от трепетного огонька тяжёлой свечи, конвульсивно зажатой в кулак.
В мгновения, когда резче раздавались вопли боярышень, он сокрушённо вздыхал, торопливо крестился и больно стучался лбом об пол. Ровными рядами распластались неподвижно опричники, одетые в чёрные подрясники. Перепуганный священник невнятно читал молитвы, при каждом поклоне царя обрывался, гулко глотал слюну, прятался подальше за аналой.
Грозный задул наконец свечу. Басманов и Вяземский поставили ему под руки плечи. Он взял от Друцкого посох, поманил к себе взглядом Малюту.
Поп прервал службу. Сразу стихли боярышни.
Иоанн наставнически ткнул в Требник указательным пальцем.
— Божие Богови.
И, постукивая посохом, не спеша ушёл в свои покои.
Опричник появился у двери.
— А кесарю кесарево.
Скосил глаза, неожиданно пробудившийся гнев сдавил больно грудь.
— Надумал я выдумщика в дорогу отправить.
Опричник приподнял удивлённо голову. Иоанн таинственно наклонился.
— Вдогон за Курлятевым погони его. Куда боярин, туда и холоп.
И жестом отпустил Скуратова от себя.
Никишка примирился со своею участью, спокойно ждал смерти. Ужас охватывал только при мысли, что ещё не окончились пытки.
Малюта пришёл в темницу один, молча освободил заключённого от ошейника, открыл потайную дверь.
— Лети!
И ударил изо всех сил по затылку.
Никишка очутился в узком чёрном мешке. Едва он ступил на половицу, визгливо зашевелились стены. Скуратов нажал пружину, с жадным любопытством приник ухом к двери. Ледяной озноб пробежал по изуродованной спине загнанного в ловушку. Он инстинктивно отступил к порогу, вгляделся в тьму.
Стены медленно сдвигались, низко спускался потолок. В противоположном углу что-то закружилось, сверкнуло и тотчас же снова погасло.
Холоп решился на отчаянный шаг. Он прыгнул в угол, нащупал вертящийся круг. На мгновение замер, что-то мучительно соображая, провёл по стержню пальцем. В памяти мелькнул механизм фландрского колеса. Уверенно просунул в круг руку, нащупал рычаг, рванул к себе. С шумом раздвинулись стены.