— Намёк понял. — Капитан скупо улыбнулся и уехал за Пуришкевичем.
Юсупов остался в кабинете один. В конце концов, они сделали первый шаг, спасли трон от Распутина и его шайки и вместе с троном, надо полагать, оберегли Россию от потрясений... Главное сейчас — переждать поднимающийся шум. Распутина уже нет, и он не вернётся — дело сделано! — и с этим надо было считаться и императрице, и Вырубовой, и самому государю, и всей России, кто бы как бы к «старцу» ни относился.
Совещание состоялось во дворце Дмитрия Павловича. Юсупов рассказал о визитах официальных лиц в его дом, о том, что он сообщил генералу Григорьеву, что написал в послании к царице и что он говорил питерскому градоначальнику Балку, затем коротко высказались Пуришкевич и Сухотин (Лазоверта не было, он готовил к отправке поезд), Лазоверта брал на себя Пуришкевич, итоги подвёл великий князь.
Было решено действовать по схеме, предложенной Юсуповым, и всем говорить только то, что он уже сообщил Балку, Глобачёву, Григорьеву и другим.
Пуришкевич с досадой мял рукой мясистый, гладкий, как бильярдный шар, затылок:
— Эх, дал же я маху с этим городовым! Слишком уж я с ним разоткровенничался, понадеялся на его порядочность... А какая порядочность может быть у полицейского? Нервы подвели меня, нервы...
— Не убивайтесь, Владимир Митрофанович, — успокаивал его великий князь, — что сделано, то сделано. Теперь надо танцевать от печки, которую мы сообща сложили, и говорить только то, что мы решили сказать.
Поздним вечером, в темноте и вое снеговых хвостов, санитарный поезд Пуришкевича отбыл на фронт. Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович остались в Петрограде. Уезжать они решили вместе, в один день: Юсупов, как и собирался, к жене в Крым, Дмитрий Павлович — в Ставку.
Телефонные звонки раздавались во дворце Юсупова до трёх часов ночи, многие из тех, кто тревожил князя, даже не думали, что звонить в такую пору уже неприлично, — предлагали свою помощь, кров, защиту, деньги, спрашивали о деталях убийства, на что усталый издерганный князь неизменно отвечал:
— Помилуйте, какой Распутин! Какое убийство? Вполне возможно, что Распутин убит, но я к этому не имею никакого отношения. Я вообще слышал другую версию: Распутин убит в драке с цыганами — полоснули ножом по горлу, а труп закопали в подвале.
В конце концов звонки ему надоели, и он перерезал ножом телефонный провод.
Слишком много людей оказалось посвящёнными в убийство Распутина. Как ни пытался Юсупов увести молву в другую сторону — не удалось: всё обязательно возвращалось к нему и к великому князю Дмитрию Павловичу.
Днём, готовясь к отъезду в Крым, Юсупов неожиданно увидел, что перед дворцом хлопнулся на колени мужик в новеньких валенках и добротном, на меху, обтянутом прочной «чёртовой кожей» зипуне и начал молиться. Молился мужик азартно, с размахом, энергично плюхаясь лбом в снег — так, что во все стороны только ошмётки летели. Юсупов послал одного из слуг узнать, что произошло с мужиком.
Слуга вернулся с весёлым лицом.
— Ну? — спросил князь.
— Это он вам молится, ваше сиятельство, — сообщил слуга, — благодарит за то, что освободили Россию от Распутина.
— Этого ещё не хватало, — Юсупов нахмурился, но в душе был доволен — он становился народным героем.
Через полчаса этот слуга снова зашёл в кабинет Юсупова.
— Звонит директор Путиловского завода, — сообщил он.
Перерезанный провод телефона уже был восстановлен.
— Что ему от меня надо? — спросил Юсупов.
— Предлагает установить у дворца круглосуточную охрану из рабочих. Считает, что на вас обязательно будет совершено покушение.
— Из-за того, что я якобы убил Распутина?
— Да.
— Чушь! Никакой охраны не надо!
События развивались стремительно, колесо раскручивало свои обороты, под его тяжесть попадали очень многие люди. Юсупов почувствовал, что так просто покинуть Петроград и уехать в Крым ему не удастся. Через час позвонили сами рабочие — вначале с Путиловского, а потом с Обуховского заводов, сообщили, что они приняли постановление взять дворец князя под охрану. Юсупов был непреклонен:
— Чушь! Никакого Распутина я не убивал, и никакие покушения мне не грозят!
Но чувствовал он себя неуютно. Около дворца действительно начали крутиться какие-то подозрительные личности в бекешах с поднятыми воротниками и оттопыренными карманами. Юсупов, увидев одного из них, насторожился:
— Кто это?
— Говорят, что присланы министром внутренних дел Протопоповым для вашей охраны.
— А ну-ка, братцы, возьмите-ка оружие да проверьте у этих молодцов документы, — скомандовал Юсупов слугам.
Документов у подозрительных дядьков в бекешах не оказалось. Юсупов приказал слугам оружие из рук уже не выпускать — всё происходящее ему не нравилось.
В Крым он отъезжал не один — с Ириниными братьями, великими князьями Андреем, Фёдором и Никитой[58]. Никиту сопровождал воспитатель, англичанин Стюарт, высокий, молчаливый, лысый, красноглазый, ничего не соображающий в том, что происходит в России. Самого Юсупова решил проводить его давний, ещё по учёбе в Лондоне, товарищ, английский офицер Освальд Райнер — человек преданный, искренний, посвящённый в детали заговора...
Да, слишком многие знали о том, что произошло, — знали пофамильно участников, детали убийства и даже место, где был сброшен в Неву труп «старца»... Надо было быстрее уносить ноги из взбудораженного города.
Ужинали в тот день поздно, при свечах, в каком-то угнетённом состоянии. Лишь один Райнер пытался развеселить Феликса, но это ему не удавалось, и Освальд, видя тщетность своих попыток, также умолк. Великий князь Дмитрий Павлович отбывал на фронт, в Ставку, через несколько часов.
На вокзал поехали в двух автомобилях, с предосторожностями и револьверами, засунутыми в карманы: телефонные звонки, особенно с заводов, вывели Феликса из себя, он начал нервничать, тревога, поселившаяся в нём, нарастала, клубень пустил свои длинные корни — Юсупов в машине то расстёгивал, то застёгивал крючки на стоячем воротнике своего кителя, сжимал зубы. Пальцы у него дрожали.
Молодой князь Фёдор сочувственно стиснул ему руку:
— Феликс, Феликс, поспокойнее, дружище! Всё перемелется — мука будет.
— Твоими бы устами да мёд, Федь, пить, — Юсупов почувствовал, как у него поспокойнело, сделалось невозмутимым, твёрдым, лицо.
Николаевский вокзал был ярко, будто в праздник, освещён, на заснеженной площади толпился безмятежный, приготовившийся к путешествию люд, громко кричали несколько человек с лотками, расхваливая свой товар — шаньги с картошкой, ватрушки с творогом, пирожки с ливером.
Пирожки с ливером есть было опасно — неизвестно, что за ливер был в них положен.
— Похоже, что меня сейчас арестуют, — неожиданно проговорил Юсупов.
— С чего ты взял? — спросил Райнер.
— А видишь, сколько полиции набежало? На этом вокзале никогда не было столько полиции.
— Спокойно, Феликс. — Князь Фёдор снова стиснул руку Юсупову. — Ты ведь знаешь, что приказ о твоём аресте может отдать только государь, а государя в городе сейчас нет.
— Но императрица Александра Фёдоровна — это тоже немало, она какое угодно может отдать распоряжение, и не поморщится.
Юсупов был прав. Едва он вышел из автомобиля, как к нему приблизился молодой жандармский полковник и, явно стесняясь миссии, на него возложенной, что-то невнятно, глухо, глотая слова, пробубнил на ухо.
— Погромче, полковник, — попросил Юсупов, — ничего не слышно.
Тот вытянулся, словно бы находился на параде, и произнёс чётко, сожалея о том, что ему приходится говорить:
— По приказанию её величества императрицы Александры Фёдоровны выезд из Петрограда вам, князь, запрещён. Вы должны вернуться обратно во дворец и оставаться там до особых распоряжений.
— Ну что я говорил, Освадвд? — обратился Юсупов к Райнеру.
Тот недоумённо приподнял плечи.
— Скажите, полковник, государь вернулся из Ставки? — спросил Юсупов у жандарма.
— Нет.
Хоть и были все готовы к аресту Феликса Юсупова, для спутников это было всё-таки неожиданно, горячий князь Фёдор начал даже размахивать кулаками перед лицом полковника, но Юсупов остановил его:
— Не горячись, Федя! Полковник-то здесь при чём?
Этот жандарм в голубой шинели действительно был ни при чём.
Поезд ушёл на юг без Юсупова. С Феликсом остались князья Фёдор и Андрей, князь же Никита — ещё маленький для того, чтобы играть во взрослые игры, — отправился на юг со своим дядькой-воспитателем, молчаливым красноглазым Стюартом.
Пока ехали на машине обратно, князь Фёдор всё сдавливал Юсупову руку:
— Феликс, не беспокойся, всё будет в порядке. Держись спокойно!
Юсупов, надо отдать ему должное, был спокоен, чего нельзя было сказать о Фёдоре, князь Фёдор вёл себя так, будто арестовали его, а не Юсупова.
Великого князя Дмитрия Павловича так же, как и Юсупова, задержали в Петрограде, а утром пришло распоряжение и о его аресте. Собственно, этот арест, как и арест Юсупова, не был похож на те аресты, что привыкла видеть широкая публика, когда задержанного в наручниках, с перекошенным лицом, волокут по улице жандармы: Дмитрию Павловичу поступило распоряжение от командующего главной квартирой царя генерала Максимовича — никуда не отлучаться из Питера, и всё. Но и этого было достаточно.
Обстановка накалялась. Газеты пока молчали. О том, что убит Гришка Распутин, прошли лишь крохотные сообщения, да и то в некоторых изданиях, в двух или в трёх, — из-за ответов Пуришкевича и последующих поправок Юсупова, которые стали известны, было указано, что «убита какая-то собака».
Императрица Александра Фёдоровна, отдав распоряжение об аресте великого князя и Юсупова, превысила свои полномочия. Такое распоряжение мог отдать только государь. А государь в это время находился на фронте, в Ставке, и всё происходящее в Питере доносилось до него лишь как далёкое эхо.