Хвостов действительно попробовал утихомирить Илиодора, и тот на некоторое время затих, залез в щель, но это было связано не с Распутиным, а с императрицей Александрой Фёдоровной. Илиодор написал о ней довольно грязные мемуары и вознамерился их напечатать. Хвостов узнал об этом и, понимая, что Илиодора, ставшего нищим, сейчас может остановить только одно — деньги, отправил к нему курьера с толстым пакетом, в котором находилось шестьдесят тысяч рублей.
Курьер на словах передал и грозный приказ Хвостова:
— Если хоть раз пикнешь вслух или посмотришь из-за норвежских бугров в сторону России не теми глазами, которыми принято смотреть в сторону родины, — пожалеешь о том, что родился на белый свет!
Илиодор испугался не на шутку, затих, а Хвостов из человека Распутина стал человеком царицы-матери. Царице-матери, кстати, как и самой Александре Фёдоровне, не было выгодно, чтобы фамилию Романовых полоскали в печати. Особенно в печати «забугорной».
Всё телодвижения Хвостова быстро засек Белецкий, внимательно наблюдавший за происходящим. И поскольку он знал силу Распутина, его влияние на царя, то занял сторону «старца». Силы разделились равномерно. Теперь всё зависело от того, кто первым даст слабину, промахнётся либо подставит незащищённую спину.
И Хвостов первым допустил ошибку — взял к себе на работу человека непроверенного, чужого в системе Министерства внутренних дел — журналиста Ржевского, весьма приятного в общении, мягкого, с милыми манерами, но слабого: Ржевский мог уступить любому нажиму, а это в полицейском деле — штука недопустимая. Ржевский был услужлив, умел хорошо держать перо в руках, обладал солидным запасом слов, мог написать статью, щекочущую нервы, и всё — на большее не тянул...
Но о Борисе Ржевском потом.
— Итак, дорогой мой министр, что на это скажешь? — Распутин сощурился, скосил глаза на свою растрёпанную от возбуждения бороду, заметил там серебряный волосок, изловчился и выдернул его. Подержав в пальцах, сдул на пол.
По лицу Хвостова проскользнула брезгливая тень.
— Разберусь во всём, Григорий Ефимович, абсолютно во всём. — Хвостов приподнял короткопалую пухлую руку, украшенную золотой печаткой, придавил пальцами стол. — И всё сделаю так, как надо.
— Смотри, министр, не то ведь я буду в Царское Село звонить. И если что — «задний ход» отработаю запросто, — с угрозой произнёс Распутин, ткнул пальцем в письмо Илиодора, лежавшее на столе перед Хвостовым. — И не дай Бог, ежели этот... — Он сделал очередное выразительное движение, пробуравив длинным, опухшим в суставах средним пальцем пространство над головой. — Если этот дохляк всплывёт и будет меня допекать, то... В общем, ты всё понял, министр! Тем более что Илиодорка цидульки не только такого размера пишет, а, как я слышал, и покрупнее. Про царицу, к примеру.
— Это я знаю, — кисло произнёс Хвостов.
— Так что кумекай, вари котелком, министр. Надо, чтобы он больше никогда ничего не писал... Всё от тебя зависит. Смекай, министр!
Когда «старец» ушёл, Хвостов некоторое время сидел молча, размышляя, что же делать с Илиодором? И что же делать с Распутиным? Что делать с Илиодором, было понятно, но вот со «старцем»... Если Распутин сегодня говорит с ним, со всемогущим российским министром, как с обыкновенным городовым, то завтра станет говорить ещё хуже — будто с кухаркой. Это нельзя было прощать.
Самое лучшее, конечно, — отправить «старца» в Покровское и запереть в селе, как в бутылке, пробкой, чтобы Гришка ни вперёд, в горлышко, не мог пролезть, ни назад двинуться, донье не выдавить. Но в Покровское он не поедет. Генерал Джунковский попробовал — и потерял кресло, кормит теперь вшей со своей дивизией на фронте. Второй путь — убить «старца». Кастетом либо ножом. Подобрать для этого дела хорошего урку, дать ему денег, освободить от каторги, если на нём что-то висит, и показать пальцем на Гришку. Уложит ведь нечестивца в две минуты, только сапоги с галошами в воздух взовьются. Можно убрать «старца» и по-дворянски — ядом... Есть третий путь — умаслить Гришку и сделать его своим раз и навсегда. Но это маловероятно — «старец» каждый месяц получает три тысячи рублей из секретного фонда министерства, лично из рук Хвостова, можно сказать, и своим не делается.
Поразмыслив, Хвостов пришёл к выводу, что самый лучший путь — второй: убить Гришку.
А пока он стал готовить Ржевского для поездки в Христианию. Приготовления не укрылись от цепкого глаза Белецкого. Он проанализировал действия своего шефа, понял, к чему тот стремится, усмехнулся недобро — портфель министра очень скоро может оказаться свободным, надо ещё чуть-чуть нажать, и всё, Хвостов угробит сам себя... Портфель достанется Белецкому.
Однажды Белецкий перехватил журналиста Ржевского в коридоре министерства.
— Господин Ржевский, не могли бы вы зайти ко мне в кабинет?
— Охотно!
В кабинете Белецкий плотно запер дверь, чтобы даже в маленькую щёлочку не мог протиснуться ни один звук, обошёл Ржевского кругом, пытливо разглядывая его. Неожиданно поцокал языком.
— Случилось что-то? — встревожился Ржевский, натуженно покраснев лицом, — у него даже уши сделались алыми, будто два давленых помидора.
— Пока не случилось, но может случиться.
— Что именно, ваше превосходительство?
— Удивляюсь вашей неосторожности, господин Ржевский.
Белецкий был хорошим психологом, знал, как поведёт себя человек в той или иной ситуации, какой сделает ход, выдаст или не выдаст собеседника, он был цепким наблюдателем, засекал те детали, на которые никто никогда не обращал внимания, и эти подмеченные мелочи ни разу не подвели его. Прижимая журналиста к стенке, давя, наполняя его страхом, Белецкий был уверен, что после такой обработки Ржевский никогда никому не выдаст его, даже Хвостову, — просто побоится.
— Что за неосторожность, ваше превосходительство? Скажите же, не тяните!
Белецкий ещё раз обошёл Ржевского кругом, указал рукой на кресло:
— Садитесь! В ногах правды нет!
— Верные слова, — смятенно пробормотал Ржевский, оторопело опускаясь в глубокое кожаное кресло.
— Наши предки были мудрее нас с вами, господин Ржевский, всё лучшее, что можно было создать до нас, — создали. Мы получили хорошее наследство, а сами — увы! — Белецкий красноречиво развёл руки в стороны, — Что ни пословица, то обязательно в точку. А что оставляем мы? Какой кладезь мудрости, господин Ржевский?
Журналист вяло приподнял одно плечо.
— Скорее всего — никакого!
— Вот именно — никакого.
— Время выпало на нашу долю не совсем удачное, ваше превосходительство.
— Время здесь ни при чём, время наше нормальное. При чём мы с вами, господин Ржевский.
— Не понял, ваше превосходительство.
— А чего ж тут понимать? В Христианию, значит, собираетесь, господин Ржевский?
Ржевский не ожидал резкой перемены разговора, вздрогнул. Промычал что-то нечленораздельное, мятое.
— Опасное мероприятие, — коротко проговорил Белецкий и умолк.
— Почему? — бледнея, спросил журналист.
— Можно всего лишиться — и должности, и свободы, и даже собственных штанов. Вас втягивают в авантюру.
— Ну как же, как же... Ведь приказ исходит от самого высокопревосходительства Алексея Николаевича Хвостова...
Вот Ржевский и проговорился. Белецкий усмехнулся едва приметно, качнул головой.
— Вы идёте против Распутина, а это — огромный риск!
— Да Распутин же — бельмо на глазу у всей России, ваше превосходительство!
— Не у всей, дорогой друг. Побывайте хотя бы один раз у Распутина — и вы убедитесь в этом.
Ржевский тоскливо скосил глаза в сторону, вздохнул — не хотелось ему быть оттиснутым на обочину и лишиться куска пирога.
— И наш с вами начальник Алексей Николаевич Хвостов получил свой портфель из рук Распутина, я сам тому свидетель, — Белецкий сделал несколько шагов, остановился около большого глобуса, который держал у себя в кабинете ради неведомых целей, крутанул его, потом резко, одним пальцем остановил, посмотрел, на какой географической точке «сидит» его палец. Хмыкнул: палец упёрся в бескрайнюю голубизну Индийского океана. Покачал головой: — Однако тут глубоковато будет.
— Я ничего не имею против Распутина, — дрогнувшим голосом произнёс Ржевский. — Я с ним даже незнаком.
— А я знаком и осмелюсь заверить вас, господин Ржевский, это, несмотря на все кривотолки, что ходят около него, — достойный человек.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Не сомневаетесь, а участвуете в заговоре против Распутина!
— Да какой это заговор! Тьфу! И кто я в этом заговоре, — Ржевский не выдержал, плаксиво сморщился, — неприметный винтик, мелкая сошка...
— И тем не менее. — Тон Белецкого сделался сухим.
— Ваше превосходительство, посоветуйте, что мне делать?
— Только одно. Повидайтесь с Распутиным и всё расскажите ему. Всё как есть, начистоту.
— Да с меня же его высокопревосходительство Алексей Николаевич Хвостов с живого шкуру сдерёт.
— Думаю, что нет, не сдерёт. Распутин сильнее Алексея Николаевича.
Ржевский болезненно покрутил головой, словно бы ему давил воротничок сорочки, покраснел ещё больше и униженно попросил Белецкого:
— Ваше превосходительство, не дадите и мне немного времени, чтобы всё обдумать?
— Нет, не дам. Если к Распутину не пойдёте вы, то к нему пойдут другие люди, и Распутин узнает о заговоре от них. И тогда вы очутитесь в полном дерьме. Вы просто окажетесь за бортом жизни.
— Что мне делать, что делать? — Ржевский стиснул руки в кулаки, кулаки прижал друг к другу, провёл костяшками пальцев по костяшкам.
Белецкий внимательно наблюдал за ним.
— Я же сказал, что делать, — идти к Распутину. Другого пути нет.
— Ладно, — решился Ржевский, — есть у меня друг, инженер Гейн, он знаком с секретарём Распутина Симановичем.
Белецкий на несколько секунд задумался, просчитывая вариант с Симановичем, потом согласно склонил голову: