— Мсье Жильяр, — мягко возразил доктор. — Если Их Величества послушают вас, то мальчик может умереть раньше, чем унаследует корону. Впрочем, в любом случае решение остаётся только за августейшими родителями. Но я не советовал бы вам настаивать.
— Понимаю вас. Однако я должен так же честно выполнять свою задачу, как вы — свою.
— О, это бесспорно.
— Что ж, тогда будем надеяться, что государь и государыня примут мудрое решение, которое прекратит споры между нами.
— Я тоже искренне этого желаю, дорогой мсье Жильяр.
Снова Пьер Жильяр видел этот сводящий его с ума тяжёлый взгляд исподлобья, которым наследник «одаривал» только его. Учитель нашёл в себе силы ответить ласковой улыбкой, хотя им уже овладевало отчаяние. Только вчера мальчик разоткровенничался, рассказывая, как сильно он хочет быть таким же, как сёстры, — ездить на велосипеде, играть в теннис, грести на лодке... И вот опять... Жильяр прекрасно понимал, что неприязнь ребёнка направлена не на него лично, так как ещё в Спале они прекрасно поладили: когда наследник выздоравливал, Пьер читал ему книги, развлекал, как мог. Да и учился Алексей подобно сестре Ольге — легко усваивая сложнейший материал. Всё изменилось, когда Жильяра назначили воспитателем к цесаревичу; сознание страдающего ребёнка восприняло это назначение не иначе как появление в жизни, и так уже полной самых обидных ограничений, ещё одного тюремщика. И эта новая сдерживающая сила, давящая на него, оказалась нестерпимой.
— Я не хочу сегодня заниматься! — дерзко заявил Алексей Жильяру.
Слова «не хочу» от него вообще редко слышали, а уж непочтения к старшим и вовсе в царском сыне не замечали ни капли. И вот — открытый вызов. Взгляд уже не исподлобья, а глаза в глаза. И тот же кроткий укор в прямом взоре, что поразил однажды государя. Пьер опешил: «Нет, так больше не может продолжаться. Сегодня же постараюсь поговорить с Их Величествами».
— Хорошо, Алексей Николаевич, — спокойно и даже весело отвечал Жильяр. — Что же вы прикажете мне делать сейчас?
Ребёнок пришёл в смущение. Сам царственный отец даже слугам ничего не приказывал, а только обращался с вежливыми просьбами — а он всегда стремился подражать отцу. А тут — учитель!
— Я... я не знаю.
— Тогда, быть может, вы расскажете мне что-нибудь интересное?
Царевич, слегка пристыженный, к радости Жильяр, наконец-то заулыбался. Его лицо, обрамленное каштановыми прядями, сейчас было розовым и сияло здоровьем.
— Хотите, расскажу вам сказку? — предложил Алексей.
— Конечно, хочу.
Пьеру и впрямь было интересно, какие такие сказки любит его воспитанник. И царевич охотно принялся за затейливый рассказ о молодильных яблоках. Рассказывал он складно, память у него была цепкой и воображение весьма развитым. Учитель и сам увлёкся, слушая. А потом спросил:
— Кто же вам прочитал эту сказку?
Алексей смутился.
— Это... это не прочитали. Я скажу... Только поклянитесь самой страшной клятвой, что маме и папе не расскажете! — заговорщицкий тон царевича, доверчивость в его взгляде ещё раз убедили Жильяра, что с воспитанником они могли бы очень даже подружиться. Похоже, мальчик на время забыл о «тюремщике».
— Самой страшной клятвой клянусь, никому не скажу, — пообещал учитель с полной серьёзностью и потому узнал, что дядька царевича, уступив горячей мальчишеской просьбе, тайком водит к нему в гости по вечерам солдат, умеющих хорошо рассказывать сказки. Перед Жильяром словно нарисовалась картина: царь и царица благословляют на ночь своего единственного сына, целуют его и тихо выходят. Некоторое время Алёша лежит тихо-тихо, но вскоре вместе с дядькой появляется солдат, забирается под высокую кровать царевича из предосторожности — вдруг кто из старших войдёт ненароком! — и начинает сказывать свои сказки. Ребёнок весь уходит в причудливый яркий мир народной выдумки и, стараясь не упустить ни слова, свешивается головой вниз. Жильяр знал это выражение напряжённого внимания в его выразительных глазах, когда Алексей слушал что-то очень для него интересное, сильно его волнующее. Так слушал он рассказы отца-императора о русских солдатах.
— И что же вы думаете об этой сказке? — спросил вдруг, неожиданно даже для самого себя, Пьер Жильяр. — Какую мораль вы из неё извлекли?
Царский сын не задумался ни на миг.
— Не дело так поступать, как Фёдор-царевич и Василий-царевич! Это стыд для царских сыновей. Царь должен всех любить, и наследник должен всех любить. Когда я вырасту и стану царём, то в России не будет бедных и несчастных! — это он выпалил на одном дыхании, чувствовалось, что много уже думал об этом.
— Хорошо, — Жильяр не знал, что ответить. — А теперь позвольте... Как начиналась сказка? Жил-был царь, и было у него три сына. А как это прозвучит по-французски?
Алексей прыснул в рукав — ему почему-то очень забавным показалось: сказка, простонародно рассказанная солдатом, — на салонном французском. И он, приняв игру, принялся подбирать французские слова.
В скором времени Жильяр дерзнул высказать царю свои соображения относительно излишней опеки Алексея.
— Нет, государь, я вовсе не смею настаивать и подчинюсь любому вашему решению. Однако как воспитатель Алексея Николаевича я обязан предупредить, что при существующем положении дел не могу быть уверенным в успехе той ответственнейшей задачи, которую вам угодно было возложить на меня.
Государь благодарно, как показалось Пьеру, кивнул головой.
— Я уже много думал об этом, господин Жильяр, и рад, что наши мнения совпали. Признаюсь вам, я колебался до сих пор. Всё-таки риск, и риск серьёзный... Но ваши доводы кажутся мне бесспорными. Думаю, однако, что в этом вопросе вправе сказать решающее слово государыня: она мать, и мать страдающая. Я поговорю с супругой и сообщу вам о нашем решении. Но уверен, что и государыня присоединится к нашему общему мнению.
Жильяр поклонился. Его надежда обрела большую силу, а опасения, которые он не мог не разделять с доктором Деревенко, несмотря на то, что спорил с ним, ослабли. Сын таких разумных родителей и сам конечно же со временем научится сдержанности и рассудительности — в нём уже сейчас проявляется крепкая, воистину царственная воля.
Царь умел прочесть по глазам, что происходит в душе собеседника.
— Спасибо вам, что вы не только из чувства долга заботитесь об Алексее, — тихо произнёс он, с признательностью пожимая руку Жильяру, — но и из любви к нему...
На следующий день Пьер внушал наследнику:
— ...но вы должны понимать, Алексей Николаевич, что это решение вызвано тем, что вы уже взрослый и государь, ваш отец, надеется на вашу разумность и силу характера. Я также надеюсь, что вы меня не подведёте. Вы должны учиться сдерживать свои порывы и не рисковать понапрасну, соблюдать осторожность в играх, не делать резких движений. Помните, что это большой грех перед Богом — подвергать риску своё здоровье и саму жизнь из-за шалостей.
— Я не подведу вас, — блестящие глаза Алёши, фактически отпущенного на волю, сияли такой радостью, какой давно не замечали в этом так много претерпевшем ребёнке. — Я буду осторожен! Я...
И маленький царевич в порыве детского счастья кинулся наставнику на шею. В этот миг, обнимая своего воодушевлённого воспитанника, Жильяр понял, как невыразимо крепко он связан с этой семьёй — настолько, что готов пойти за них за всех на смерть, если потребуется.
Учитель не предполагал, что пройдёт пара лет, и он уже с другой просьбой касательно своего воспитанника будет обращаться к государю императору. Это произойдёт в 1915 году, в разгар войны с Германией.
Поводом к началу первой мировой войны послужило убийство сербскими националистами в боснийском городе Сараево наследника австро-венгерского трона эрцгерцога Франца-Фердинанда. Это вызвало взрыв воинственных настроений в Вене, усмотревшей в случившемся удобный повод для «наказания» Сербии, которая противодействовала утверждению австрийского влияния на Балканах. Планы Австро-Венгрии встретили поддержку в Берлине. Десятого июля 1914 г. Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, в котором содержались столь унизительные требования, что Сербия заведомо должна была их отклонить. Шестнадцатого июля 1914 г. началась австрийская бомбардировка Белграда. Россия не могла остаться в стороне от конфликта. Государь без колебаний ответил на призыв о помощи сербского королевича-регента Александра и, исчерпав сначала все попытки к сохранению мира, объявил мобилизацию. При общей готовности принять войну и при отсутствии где-либо твёрдой воли её предотвратить она стала неизбежной, и великие державы, связанные взаимными договорами и стратегическими расчётами, одна за другой втягивались в неё. Германия объявила войну России 19 июля, а Австро-Венгрия — 24-го.
В России весть об объявлении войны была встречена единодушно всеми слоями населения с невероятным энтузиазмом и необыкновенным подъёмом патриотических чувств. В день издания высочайшего манифеста 20 июля, в котором излагался ход переговоров, завершившихся объявлением войны Германией, площадь перед Зимним дворцом заполнилась народом; когда государь вышел на балкон, толпа опустилась на колени. Не смолкали крики «ура!» и пение народного гимна. В городах по всей стране происходили большие патриотические манифестации.
Великая война потребовала предельного напряжения всех сил огромной страны. Действующая армия опиралась на тыл, где происходила титаническая работа, требовавшая мобилизации всех ресурсов и перехода всей жизни на военные рельсы. Надо было снабжать армию всем необходимым: винтовками, пулемётами, артиллерией, снарядами, боеприпасами и т. п. В первые же месяцы войны во всех воюющих странах неожиданно выяснилась совершенная недостаточность запасов снарядов и боеприпасов, так как современная боевая техника увеличила их расход в непредвиденных масштабах. Если западные страны с широко развитой промышленностью справились с этой задачей сравнительно легко, то для России — страны преимущественно сельскохозяйственной —